УЕДИНЕННЫЙ ПОШЕХОНЕЦ. Литературно-краеведческое приложение

ХУДОЖНИК, СОЗИДАТЕЛЬ, УЧИТЕЛЬ Неподалеку от папанинского наукограда Борок, что на самом берегу Рыбинского моря, стоит древнее мологское село Верхне-Никульское, одно из немногих не попавших в зону затопления. Здесь находится родовой склеп дворян Глебовых, в Троицком храме 32 года служил последний мологский старец Павел Груздев. Здесь же родился выдающийся русский художник-живописец, профессор Императорской академии художеств Федор Григорьевич Солнцев.
Родился он 27 апреля 1801 года в имении Мусиных-Пушкиных в семье крепостных крестьян, где было пятеро детей, младший из которых, Егор Солнцев, впоследствии тоже стал видным мастером живописи.

Склонность Федора к рисованию проявилась еще в детстве. Как писал в своих воспоминаниях сам художник, в шесть лет он стал различать в сельском ландшафте множество линий, невольно стал к ним присматриваться. Поражали его и Троицкая церковь, и княжеская усадьба, и деревенские дома. Тогда и по-явилось желание их воспроизвести на бумаге. На берегу реки Ильди за селом он собирал мелкие цветные камешки, растирал их с водой. Получались красная, синяя и зеленая краски, из которых Федор делал свои первые рисунки.

Природную одаренность мальчика заметил граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин и освободил семью от крепостной зависимости, что позволило отцу семейства Григорию Кондратьевичу определить сына в 1815 году в Петербургскую академию художеств. После вступительных экзаменов его определили на казенное содержание по классу портретной живописи.

В АКАДЕМИИ

Двенадцать долгих лет Федор Солнцев учился в академии. Режим дня там был не для слабых. Подъем в пять утра. После молитвы завтрак - кусок хлеба и стакан теплого чая.

С семи утра до полудня - занятия. На обед пустые щи. Мясо только по праздникам. После обеда небольшой отдых. Затем до семи вечера занятия в рисовальных классах. Перед ужином подвижные игры, после снова молитва. И так каждый день на протяжении двенадцати лет. Но несмотря на эти сложности, Федор Григорьевич учился исключительно на отлично. Он постоянно что-то рисовал, выполнял работы вне учебного плана, и на его способности и труды обратил внимание президент академии, директор Императорской публичной библиотеки Алексей Николаевич Оленин, который стал привлекать Солнцева для выполнения различных работ и заказов, нацеливая его на художественно-археологические исследования.

В 1824 году Федор Григорьевич с отличием окончил академию, получил аттестат I степени и малую золотую медаль за дипломную картину «Село Верхне-Никульское. Крестьянское семейство за обедом», а вскоре и большую золотую медаль за полотно на евангельскую тему «Воздадите Кесарево Кесарю, а Божия Богови».

После успешно сданных экзаменов Федор Григорьевич вернулся в родное Верхне-Никульское. По его воспоминаниям, была трогательная встреча с матерью, отцом, родными и всеми крестьянами села. С матерю художник увиделся в последний раз - вскоре она умерла...

ПОЧЕТНОЕ

ЗВАНИЕ

Прожив около полугода дома, Солнцев вернулся в Петербург. Вскоре академия отправила его по городам России для зарисовок древностей, имеющих историко-этнографическое значение: домов, храмов, монастырей, усадьб, памятников. Помимо этого он писал портреты людей и священнослужителей. Сделанные за время экспедиции акварельные зарисовки были представлены президентом Академии художеств Алексеем Олениным императору Николаю I. С этого момента Солнцеву поручают самые ответственные заказы. За один из них, картину «Свидание князя Свято-

слава с греческим императором», ему было присвоено почетное звание академика.

В 1829 году Солнцев выполнил рисунки Рязанских древностей - драгоценных блях, барм, перстней - и с этого времени окончательно связал свою жизнь и творчество с археологией. С тех пор современники стали называть Солнцева живописцем-археологом, а впоследствии его полувековая художественно-археологическая деятельность была отмечена золотой медалью Императорского Русского археологического общества.

ДРЕВНОСТИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО

В 1830-е годы в творческой биографии Федора Григорьевича Солнцева начался новый этап. Он работал в Москве, делал эскизы с древних вещей, хранившихся в Оружейной палате и соборах Московского Кремля, копировал на бумаге исторические предметы VI - XVIII веков - иконы, сооружения, одежду, оружие, доспехи, утварь.

На основании этих эскизов Академия художеств с 1849 по 1853 год создавала монументальный труд - семь томов-альбомов «Древности Российского государства». Благодаря этому изданию Солнцев по сей день считается самым выдающимся деятелем в области художественной археологии и этнографии. Издание включило в себя свыше 500 цветных рисунков отечественных памятников культуры. В основном это исторические предметы культа: древние иконы, облачения патриархов и митрополитов. Предметы царской власти: наследный венец России, скипетр, держава, посохи, царские шапки, в том числе шапка Мономаха, а также шлемы Ярослава Мудрого, Александра Невского, кольчуги, множество предметов быта князей, царей и бояр.

После семи томов «Древностей» был издан большой альбом из 325 рисунков «Типы и костюмы народностей России». Эти произведения считались живописной летописью Древней Руси и источником возрождения отечественного стиля.

Именно благодаря трудам Федора Солнцева сохранилась значительная часть драгоценных материалов отечественной истории.

МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ

ПО ЭСКИЗАМ СОЛНЦЕВА

В 1836 - 1837 годах реставрировались интерьеры Кремлевского дворца, Оружейной и Грановитой палат. Главным проектировщиком был Федор Солнцев, делегированный для этих работ Академией художеств. Он создавал проекты, эскизы фресок и прочее. Когда работы были окончены, для осмотра прибыл император Николай I. Федор Григорьевич вспоминал: «Вдруг я услышал голос императора: «Солнцев! Ко мне! Молодец! Идем, идем, я тебя представлю императрице». За эту работу Федор Григорьевич был награжден орденом Святого Владимира.

Через год над кремлевскими палатами началось строительство император-ской резиденции Большого Кремлевского дворца по проекту архитектора Константина Тона. По своим размерам и роскоши отделки он является выдающимся памятником дворцового зодчества XIX века. Парадные залы дворца названы по русским дореволюционным орденам. Самый большой зал - Георгиевский. Все декоративное убранство залов было восстановлено по рисункам Федора Солнцева: лепнина потолков, люстры, камины, сервизы для парадных обедов. За художественную работу в Большом Кремлевском дворце Федор Григорьевич был награжден орденом Святой Анны, большой денежной премией и золотой медалью.

СОФИЙСКИЙ СОБОР В КИЕВЕ

В 1850-е годы Федор Григорьевич отправился в Киев для работы над восстановлением Софийского собора. После нескольких лет упорного труда работа была выполнена блестяще, о чем свидетельствует надпись над одной из арок собора: «Обновлен сей храм по открытым древним фрескам и украшен новой живописью под руководством академика Феодора Солнцева 1854 лета от Рождества Христова». Император Николай I высоко оценил старания Солнцева. Царь обещал художнику: «Когда кончишь работу здесь, я постараюсь отправить тебя в Палестину и на Афонскую гору. Ты поработаешь там, а потом, через Рим, возвратишься в Россию». Однако предложение царя не осуществилось: 18 февраля 1855 года император Николай Павлович скончался.

В ЧЕСТЬ

ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Из Киева в Петербург Федор Григорьевич про-ехал через родное Верхне-Никульское. Многих односельчан уже не было в живых, да и само село претерпело существенные изменения - еще бы, столько лет не был дома… Но, хоть мологские просторы и были дороги сердцу, необходимо было продолжать работу.

В это время в память о Петре I достраивался главный кафедральный собор России - Исаакиевский, в честь Исаакия Далматского, в день памяти которого, 30 мая, родился русский царь. В строительстве собора принимали участие самые выдающиеся художники не только России, но и мира. Федору Григорьевичу Солнцеву поручили написать в алтаре главного святого - Исаакия Далматского. Работа была закончена ко дню освящения собора, за нее Солнцев получил бриллиантовый перстень с императорской короной и золотую медаль.

Федор Солнцев прожил долгую жизнь - 91 год. Последние тридцать лет он был профессором Петербургской Академии художеств, преподавал основы рисования детям из таких же простых, как и он сам, крестьянских семей.

Федор Григорьевич умер в Петербурге 3 марта 1892 года. Через всю жизнь он пронес детские впечатления от родного села Верхне-Никульского, воспитавшего в нем великого художника, созидателя и учителя. Солнцев был человеком уникального таланта и большой работоспособности, постоянно совершенствовал свои умения. Даже будучи глубоким старцем, он много времени проводил в своей мастерской.

Федор Солнцев внес неоценимый вклад в отечественную историю и культуру. Отечественная наука обязана ему сохранением многих драгоценных материалов истории.

И сегодня жива память о Солнцеве. В поселке Борок, что неподалеку от Верхне-Никульского, создан уникальный музей, который посещает до трех тысяч туристов ежегодно. На кладбище в Верхне-Никульском под постоянным присмотром могила матери Федора Григорьевича - Марии Фроловны Солнцевой. Стоит и Троицкая церковь, где крестили гения изобразительного искусства.

Дмитрий КОНОВАЛОВ.

ПОЭТ ИЗ СЕЛА ЕРЕМЕЙЦЕВА

Когда-то творчество поэтов фронтового поколения занимало ведущее место в литературной жизни. О них много писали, некоторые цитаты из их стихов стали лозунгами и поговорками, стоит лишь вспомнить «Коммунисты, вперед!» Межирова или «сороковые, роковые» Давида Самойлова. Или строки Сергея Орлова о солдате: «Его зарыли в шар земной...» Николай Старшинов, Евгений Винокуров, Сергей Наровчатов… Это столичные, известные. Умерший рано Павел Шубин, Михаил Дудин из Петербурга или поэт из соседнего с нами Иванова Владимир Жуков.

О войне писали и более молодые стихотворцы, в боях не бывавшие. Война, военное детство, служба в армии - все эти мотивы можно было встретить в поэтическом отделе любого толстого журнала. Конечно, много было декларативного, ремесленного. Но вот отхлынуло это песнопевческое море. Сама та литературная эпоха стала историей. Времена переменились. И довольно круто. Стоит лишь вспомнить скандальную судьбу поэта, призывавшего когда-то: «Коммунисты, вперед!»

Но лучшие стихотворения, созданные фронтовиками, не забылись. Тем отраднее теперь среди даже второстепенных имен находить нестареющие стихи, прежде не замеченные в шумном потоке. Когда в Мышкине мне довелось принять участие в составлении сборника об участниках Великой Отечественной вой-ны «У сердца на счету», я заново перечитал книги нашего земляка, хорошо известного в родном краю, члена Союза писателей СССР Владимира Кулагина. На его счету многие сборники стихов, вышедшие как в провинциальных, так и столичных издательствах. И теперь уже по-иному задели они. А ведь у него свое место есть в этой когорте. Свой звук - отличный от известных стихотворцев.

В современных журнальных стихах порой много обнаженной техники, модных переносов из строки в строку, усложненного синтаксиса, непривычной лексики. Но ведь еще Карамзин сказал, что главным в словесности должна быть живость чувства. Никто не отменял это древнее правило поэзии. Вот этим и трогают строчки Владимира Кулагина. Жаль только, что стихо-творение, вырванное из книжной череды дополняющих его, теряет что-то в обаянии, как бабочка, схваченная за нежные крылья, пыльцу:

У царицы полей,

У пехоты,

Мотыльковая жизнь

на войне.

За полсуток

Две кадровых роты

В пулеметном

Сгорели огне.

Третью роту

На четверть скосило,

Привели пополненье

взамен.

А на фронте

Все так же,

Как было, -

Без существенных

Перемен.

Не случайно стихи о войне в основном написаны им в последние два десятилетия жизни, когда были обретены литературное мастерство и житейская зрелость. Так, в первой тоненькой книжечке «Огни в Низовье», вышедшей в 1960 году в Сталинграде, их нет, за исключением одного - об отце, погибшем на фронте. Хотя уже к тому времени, как отметил в предисловии Федор Сухов, подборки Кулагина печатались в журналах «Новый мир», «Звезда», «Урал», «Смена», а также во многих центральных и областных газетах.

Владимир Александрович Кулагин родился в 1923 году в мышкинском селе Еремейцеве. До войны он жил и учился в Ленинграде. В конце 30-х годов постигал поэтическое искусство под руководством Ольги Берггольц: в то время она руководила литобъединением при Ленинградском Дворце пионеров. «Вой-

на всю жизнь смешала, жить не дала в селе», - признается поэт. Осенью 1941 года был призван в армию, служил до 1946 года. Сначала воевал на Западном, потом на Первом Дальневосточном фронте.

После войны работал на строительстве Куйбышевской и Волгоградской ГЭС. Анатолий Чепуров в 1982 году в предисловии к стихотворному сборнику «Сердцевина» написал о нашем земляке: «Впрочем, Владимир Александрович богат не только фронтовым опытом. За свою жизнь он больше строил, чем воевал. Его трудовой путь пролег через многие земли нашей громадной России. С одинаковым правом его можно назвать ленинградцем, волжанином и новгородцем…

В настоящее время, вот уже много лет, живет в Новгороде».

Но где бы ни жил Кулагин, он никогда не порывал связи с родной землей, с селом, где он родился. В одном из стихотворений он сравнивает себя с птицей: как весна - так возвращается в места, где родился: «Пролег из Углича на Рыбинск через село мое большак». В других стихах пересказывает легенду о «бедовом мужике Еремее», основателе села, рыбаке, к которому за рыбой приезжали купцы из Рыбинска. Образ этого села присутствует во всех его книгах: «Жду я болдинскую осень в Еремейцеве-селе».

Есть у него свое восприятие природы, причем стихи такие нередко философичны. Но это мудрость не книжная, а та, что близка крестьянскому взгляду на мир. Вспомните яркие народные загадки, пословицы, через которые природа сама, как бы оживая, говорит с человеком о его житейских делах.

Приведу пример. В одном сборнике Афанасьева я прочитал короткую сказку. Странники укладываются на ночь на деревенском дворе и слышат, как охает солома, поедаемая коровой, жалуется, что она краденая. Потом эту метафору я встретил у Есенина: «И грустно охает ячменная солома, спадая с губ вздыхающих коров». Вот и у Кулагина все стихотворение «Золотая пустота» создает схожий образ. Это и притча, и загадка про осенний опустевший мир. Весенние облака, волжский камень, дерево, даже первая травка, пробившаяся у волжской переправы, ведут с поэтом свой вековечный диалог.

Познакомился я с Владимиром Александровичем в конце шестидесятых годов минувшего века, когда еще школьником ходил на собрания литературной группы при мышкинской районной газете. Он разбирал стихи местных поэтов, которых в те годы было у нас немало. Среди них самым молодым был я. Помню, отметил у меня одну строчку, чему я был очень рад. Сразу же расположил к себе. Говорил просто, без амбиций. Читал и свои новые стихи, которые всем нам понравились своей естественностью, а порой и афористичностью. Его все знали в селах на правом берегу Волги, где он, случалось, и колхозу выходил помогать: «Доныне мне по нраву на заливных лугах валить под корень травы и мяться на стогах». Потом часто приходилось видеть его в редакции, где он был желанным гостем. Большинство его стихо-творений впервые увидели свет в мышкинской районной газете «Волжские зори». Когда я в этой редакции работал заместителем редактора, мы сфотографировались на память.

В 1991 году в Мышкине мы с помощью районной библиотеки впервые выпустили местный сборник «День поэзии». Открыли его стихами Кулагина о войне. Уже пожилой поэт, выступавший тогда на поэтическом празднике, одобрил наше начинание. К 1982 году на его счету было одиннадцать книг, выпущенных в Москве, Ярославле, Ленинграде. Выглядел бодрым, моложавым. А умер внезапно от сердечного приступа 22 августа 1993 года. Ему было 70 лет - для многих литераторов еще плодотворный возраст.

Эта смерть вновь напомнила о войне, о том, что на ней время как бы теряет обычное измерение. Короткий жизненный путь солдата может стать подвигом. Правда, как это часто и случалось, незаметным, даже неизвестным. Об этом тоже есть стихи у Владимира Александровича, написанные с присущей ему естественностью.

СОЛДАТСКИЙ

ПУТЬ

Обычным был он

И недлинным,

Твой боевой

Солдатский путь.

Ты был убит

Осколком мины

В ночном бою

Навылет

В грудь.

Немного прожил ты

На свете,

И час всего -

На огневой:

Твой год рожденья -

Двадцать третий,

А смерти год -

Сорок второй.

Николай СМИРНОВ,

Мышкин.

На снимках: В. А. Кулагин; в редакции газеты «Волжские зори» (В. А. Кулагин - слева), 1989 год.

Фото из архива автора.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕВОЗМОЖНО НЕ ЛЮБИТЬ

В издательстве Ярославского педагогического университета имени Ушинского вышла в свет книга «Память сердца», посвященная ученому-некрасоведу Николаю Пайкову. Первая книга в память об этом удивительном человеке, отдавшем всю свою жизнь служению Слову, была издана в прошлом году и приурочена к годовщине со дня смерти Пайкова - 14 сентября 2010 года. Ее можно назвать сборником научных статей как самого Николая Николаевича, так и его соратников, учеников. Нынешнее издание включает в себя воспоминания людей, знавших Пайкова, друживших с ним. Редактировал книгу доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы ХХ века МГУ имени Ломоносова Сергей Иванович Кормилов.

Открывается книга стихами самого Николая Пайкова. Я знала о том, что он писал стихи, но сам никогда их не афишировал, писал, как говорится, для души, в стол. А стихи хорошие. Значительно лучше тех, которые зачастую появляются в широкой печати.

Я знаю: я не Моцарт,

Я - Сальери,

Кто алгеброй, порядком

И трудом

Любовь, гармонию

и жизни смысл

Поверил,

И, веря в свет,

Я сострадал о нем.

Николай Николаевич Пайков был человеком разносторонне одаренным, общительным, а потому в книге о нем мы встретим воспоминания и коллег-ученых, и студентов, и писателей, и поэтов, и художников, и журналистов, и библиотекарей, и музейных работников. Вот что пишет о Пайкове художник Олег Отрошко: «По кругу интересов, по доброте и искренности, желанию идти навстречу и помочь другому, по своим энциклопедическим знаниям трудно найти в нашей сравнительно небольшой Ярославской области равных ему людей».

А вот что вспоминает профессор педуниверситета, доктор педагогических наук Евгений Ермолин: «А еще он (Пайков) был артистичен. Это было редкого качества искусство жизни. Общением с людьми он, казалось, решал внутреннюю задачу, стремясь к некоему идеалу совершенства, соотнося себя с этим идеалом... Использовать Пайкова можно было, только апеллируя к чему-то важному и возвышенному, свободному от примитивной корысти и мелкой пользы. Успех, слава, благополучие и прочие фетиши не имели над ним совсем никакой власти... Мне теперь кажется, что это уникальное искусство жить было самым главным его искусством».

Николай Николаевич Пайков занимался не только преподавательской деятельностью, не только изу­чением жизни и творчества Некрасова, он принимал самое деятельное участие в живом литературном процессе Ярославля. Он никогда не был свадебным генералом. За что бы он ни брался, погружался в стихию процесса полностью. Именно об этом рассказывает в своих воспоминаниях на страницах книги «Память сердца» двоюродный брат поэта Константина Васильева Илья Васильев. Ведь именно благодаря Пайкову Васильевские чтения, посвященные творчеству поэта, переросли областные рамки и обрели всероссийское звучание. Теперь на Васильевские чтения приезжают ученые из Москвы, Петербурга и других городов России и ближнего зарубежья. «Голоса русской провинции» - этим названием обязаны чтения Пайкову. Благодаря ему стал выпускаться и одноименный сборник научных докладов, звучащих на чтениях, стихов ярославских поэтов. «Знаю, - пишет Илья Васильев, - что не только у меня, но и у каждого, кому посчастливилось работать с Николаем Николаевичем, вызывало удивление и уважение то, с какой ответственностью брался он за любое начинание. Для него не было маленьких и неважных дел, любой работе он отдавал частичку себя бескорыстно, не ожидая ничего взамен, забывая о себе и откладывая в сторону свои дела, щедро делясь с каждым из нас своим талантом, своей душой, вдохновляя и укрепляя нас своим собственным примером и какой-то удивительной энергетикой».

Книга «Память сердца» увидела свет в канун дня рождения Николая Николаевича Пайкова. 14 мая ему исполнился бы 61 год.

Любовь НОВИКОВА.

Фото Виктора ОРЛОВА.

МНОГИМ ИЗ НАС

НЕ ХВАТАЕТ ТЕПЛА

1 июня прошлого года ушла из жизни поэт из Гаврилов-Яма Людмила Николаева. Ее стихи не раз появлялись на страницах «Уединенного пошехонца». Человек нелегкой судьбы, с шести лет прикованная к постели, Людмила Николаева всю жизнь отдала творчеству. Ее вторая и последняя книга «Надежда» вышла в свет в 2009 году. Предлагаем вам стихи из этой книги.

. . .

Шуршали,

перешептываясь, листья

И падали на землю

не спеша.

У осени была рыжинка

лисья,

Открытая и щедрая душа.



Вручила осень яблок

мне корзину

И обронила слово

невзначай:

«Как хорошо улыбкой

встретить зиму,

С вареньем пить горячий

крепкий чай».

Спасибо, осень!

Ты как пьеса Баха -

То в ней печаль, то радость

через край.

Мое жилье антоновкой

пропахло.

Теперь я знаю,

что такое рай!

. . .

Красные яблоки.

Желтые травы.

Осень на диво

хрустально-светла.

Друг мой, вы правы,

решительно правы:

Многим из нас не хватает

тепла.



В этом суровом и суетном

мире

Трудно заметить крупицы

добра.

Не потому ли в уютной

квартире

Грустные мысли приходят

с утра?



Но полюбуйтесь,

как воздух прозрачен,

Как паутинки летят

не спеша.

Осень сулит нам любовь

и удачу -

И замирает от счастья

душа.

. . .

Я беззащитна перед

добрым словом.

Не надо комплиментов.

Не спеши.

Я опасаюсь обмануться

снова.

Влюбленность -

состояние души.

Поверить в это чудо

невозможно,

Хоть жизнь порой

сюрпризами полна.

Струну гитары трону

осторожно -

И всхлипнет с горькой

нежностью она.

. . .

Янтарные листья летят

и летят,

Как будто поведать мне

что-то хотят.

Быть может, про то,

что зима на пороге.

Про грозные тучи и грязь

на дороге.

Про ветер колючий,

пришедший с востока.

В руках у меня им не

так одиноко.

Я листья возьму

в теплоту и уют -

Пусть в книге стихов

от невзгод отдохнут.

. . .

Жду бабьего лета как

манны небесной.

В пуховом платке

не согреюсь никак.

А дождик рисует

(зачем, интересно)

Один за другим

восклицательный знак.

Мне так надоело сидеть

у оконца.

Стряхнуть бы осеннего

марева груз.

Мечтаю увидеть хоть

краешек солнца,

Немыслимо алый,

как спелый арбуз.



У бабьего лета свои

перегрузки,

Ведь надо надежды

людей оправдать.

А я… это все-таки очень

по-русски -

У моря погоды отчаянно

ждать.



Но где же мой зонтик?

На улицу робко

Я выйду, скрывая

невольную дрожь,

К тебе приведет меня

узкая тропка.

И выглянет солнце.

И кончится дождь.

. . .

У осени особая примета:

Она мудрее и щедрее лета.

Как светит солнце,

только погляди!

Все лето шли тоскливые

дожди.

Сверкали молнии,

клинками землю жаля,

Вздыхали все: не будет

урожая.

Для нас с тобой прошло

бесследно лето,

Промчалось, как

сгоревшая комета,

Не обогрев и не решив

вопросы.

Остались лишь

непролитые слезы.

Но все же нам безмерно

повезло:

Нас греет дивной

осени тепло.

. . .

Все прохладнее дни.

Воздух влажен и чист.

Стала озером тихая лужа.

Скоро с юной березки

осыплется лист.

Скоро белые мухи

закружат.



И не верится, что улетел

соловей,

Что прощальная песенка

спета.

Не дождаться, пожалуй,

улыбки твоей -

Не приехал ни разу за лето.



Только сердце упрямо

надеется вновь

Встрепенуться от нежного

взгляда.

Мне дарована свыше

такая любовь,

Для которой года -

не преграда.

. . .

Разбиваются капли дождя

о стекло,

Все сильнее стучат

по карнизу.

Я не выбегу в сад

непогоде назло,

Не поддамся пустому

капризу.



Мне давно не семнадцать,

поблекла краса,

Да и ты не стоишь

у калитки.

А бывало, смотрели

друг другу в глаза,

Целовались, промокнув

до нитки.



Барабанит в окно

разгулявшийся дождь,

Словно кто-то швыряет

горохом.

Если встретимся вновь,

спросишь ты:

«Как живешь?»

Засмеюсь и отвечу:

«Неплохо!»



НАЧАЛО ОСЕНИ

Не верится, что лето

отцвело,

Что спелый колос

горбится устало.

Сегодня я любовно и тепло

Прощальный стих

о лете написала.



Я слышу птичьей стаи

горький зов,

Той, что над рощей

облаком нависла.

И сердцу тесно от горячих

слов,

И жизнь полна значения

и смысла.



ОСЕННЕЕ

Осень молодая без затей,

Лишь заметно пожелтели

пашни.

Тучи, словно стаи лебедей,

Прилетели день искать

вчерашний.



У рябины кисти так красны,

Что поймешь:

отколдовало лето.

Снятся мне

счастливейшие сны,

А на письма нет и нет

ответа.

. . .

Когда наступает пора

листопада

И трудно печаль

превозмочь,

Тебе одному я доверчиво

рада,

Как звездочке в темную

ночь.



Любовь нашу горькую

время рассудит,

Но это потом, не теперь.

«Бояться несчастья -

и счастья не будет», -

Поет золотая метель.

. . .

Сгорело лето. Осень

наступила.

И желтый лист планирует

уныло

На старый тротуар,

где дождь и слякоть.

Так хочется под шум

дождя поплакать

О том, что жизнь

как быстрая река,

А впереди ни зги,

ни огонька.

Но я во сне любимых

губ касаюсь

И поутру счастливой

просыпаюсь.



ПОЗДНЯЯ ЛЮБОВЬ

Отшумел листопад.

Беззащитно и жалко

Голый ясень дрожит

у перил.

И простуженно хохлится

мокрая галка,

Белый свет ей, бедняге,

не мил.



Ветер хлещет в лицо,

Упиваясь собою.

Не желая, не ведая зла.

Что же стало с моей

запоздалой любовью,

Неужели на убыль пошла?



Как ждала я ее!

Светлый образ искала

На страницах

потрепанных книг.

Торопила года и минуты

считала,

Чтоб приблизить

единственный миг.



Отшумел листопад.

Серебристо и тонко

От костров расползается

дым.

Я любовь, как рожденного

в муках ребенка,

Согреваю дыханьем

своим.

. . .

Опадает листва на сухую

межу,

Пригорюнилась старая

ива.

Неприметной тропой

к камышу ухожу,

Где заря несказанно

красива.



Под лучами зари

розовеет река,

Что-то шепчет тепло

и неясно.

Знаю я, до обидного

жизнь коротка,

Может быть, потому

и прекрасна.
Золотое кольцо

Поделиться
Комментировать