Честный человек под прикрытием

Как один автор изменил историю целого жанра.
Фото: Pictorial Press Ltd / Alamy Stock Photo / ТАСС


30 лет назад умер Грэм Грин — один из самых успешных прозаиков ХХ века. Он прожил долгую авантюрную жизнь, написал множество романов, условно проходящих по разряду «шпионских», и создал героя, который ненавидит шпионаж и авантюры, но неизменно оказывается замешан и в том и в другом. Герой Грина жил в мире открытого политического противостояния и глубоко презирал так называемые государственные интересы, считая их смесью спекуляции и вранья примерно в равных долях. Сейчас, в мире постполитики и разнообразной гибридности, его позиция выглядит, пожалуй, еще более уместной


Грэм Грин принадлежит к числу воспитанников самого успешного литературного института ХХ века. Институт этот, сменивший несколько названий, известен как Секретная служба Великобритании, Secret Intelligence Service, она же — MI6. Суммарными тиражами романов, написанных бывшими и действующими сотрудниками этой спецслужбы, вероятно, можно обернуть Землю несколько раз. Конечно, английская разведка издавна способствовала развитию изящной словесности: необязательно углубляться в древнюю историю и вызывать тень Кристофера Марло, поэта и спецагента из XVI века, можно вспомнить и прямого предшественника Грэма Грина, литератора и разведчика Сомерсета Моэма, которого еще в начале ХХ века отправляли с деликатной миссией в революционную Россию. Но репутацию кузницы литературных кадров MI6 окончательно получит лишь во второй половине ХХ века, когда появятся кадровые агенты-литераторы Джон Ле Карре и Фредерик Форсайт.

Даже на их фоне Грэм Грин, прослуживший в MI6 всего лишь около трех лет в годы Второй мировой войны и пришедший туда уже автором бестселлеров, выглядит впечатляюще со своими миллионными тиражами и десятками голливудских экранизаций — а Грин один из самых часто экранизируемых авторов ХХ века. И к тому же автор с наибольшим числом номинаций на Нобелевскую премию по литературе за всю ее, премии, историю. Правда, лауреатом Грин так и не стал, для Нобелевского комитета его книги были слишком detective stories. Тем не менее, оставаясь автором жанровым, он, бесспорно, принадлежит к миру «большой» литературы, в который ни Форсайт, ни Ле Карре, положа руку на сердце, не попадают даже через служебный вход. Более того, именно романы Грина создали новый канон жанра и нового, вернее, изменившегося почти до неузнаваемости героя, из главных черт и свойств которого и Ле Карре, и Форсайт позже успешно выстроили основы своих собственных триумфов. В этом смысле — а не только по возрасту — оба они последователи и популяризаторы Грэма Грина, превратившие в массовый жанр его литературные находки. Правда, этот успех «наследников» задним числом заставляет нас принимать книги Грина за то, чем они не являются. Или являются не в полной мере.

Его романы действительно выглядят политическими, остросюжетными и детективными, однако сам их жанр — это часть сюжета, а не внешняя его рамка. И образцы этого жанра Грин демонстрирует лишь для того, чтобы последовательно их демонтировать на наших глазах. Мир тайной политики и бесследных исчезновений, мир повстанческих лагерей и полицейских участков, зашифрованных писем, конспиративных квартир и тайников с оружием — весь он целиком лишен у Грина какой бы то ни было загадочности и привлекательности. Это всегда в лучшем случае неприятное, а чаще отвратительное и, главное, абсолютно бессмысленное место.

Кем бы ни были герои его романов и в какие бы серьезные передряги ни попадали, они никогда не бывают именно что героями, сверхлюдьми со сверхспособностями и призванием. Все они в каком-то смысле анти-Бонд, и если undercover — их вынужденное положение, то understatement — их естественное состояние. Агент секретной службы, по Грину,— это незаметный чиновник Кэсл из «Человеческого фактора»: человек, давно похоронивший романтические иллюзии и хорошо знающий, что за любым большим политическим заявлением стоит очень мелкая и очень корыстная цель, а чаще всего множество разных корыстных целей, друг другу безнадежно противоречащих.

Этот, вполне автобиографический, сквозной сюжет недаром возникает у английского автора, родившегося через три года после смерти королевы Виктории и умершего через полтора года после падения Берлинской стены. Герои и вечные двойники Грэма Грина — обедневшие и изрядно поизносившиеся потомки роскошных и самоуверенных имперских колонизаторов, в новом времени часто вынужденные зарабатывать на жизнь в бывших колониях наравне с их местными обитателями, уворачиваясь при этом от неприятных приключений, которые поджидают справа и слева. Это новые трикстеры, которые успешно и самозабвенно скрывают свои вполне традиционные добродетели, добродетели воина и джентльмена, не только от окружающих, но и от самих себя. Однако в решающий момент трикстер все же оказывается героем, как правило, против собственной воли — и для его выживания лучше, чтобы его героизма не заметил никто, кроме читателя. Правда, даже в самые отчаянные минуты герой Грина не пытается спасти мир: во-первых, это выглядит нелепо, а во-вторых, он точно знает, что спасать этот мир незачем и поздно. Но, как говорил другой литератор и состоявшийся Нобелевский лауреат, отдельного человека спасти всегда можно.



Профессия


«Наш человек в Гаване». Режиссер Кэрол Рид, 1959
Фото: Moviestore Collection Ltd / Alamy Stock Photo / ТАСС


Профессия главного героя в романах Грина — это всегда что-то «не то». Иногда — маскировка, прикрытие какой-то другой деятельности, иногда — что-то случайное, выбранное из чистой необходимости зарабатывать на жизнь. Так, торговец пылесосами в романе «Наш человек в Гаване» и пылесосами торгует по чистому стечению обстоятельств, и секретным агентом становится по недоразумению.

Один из немногих персонажей Грина, для которого работа равна призванию,— странствующий священник в романе «Сила и слава», первой книге, которая принесла ему большой успех. Но и здесь есть фактор «не того»: священник занимается запрещенной деятельностью, за нее он платится жизнью, и его призвание — оно же и его проклятье, груз, от которого он очень хочет, но не может избавиться.

На самом же деле никакой настоящей профессии и никакого призвания у человека во вселенной Грина не существует — предоставленный самому себе и оставленный в покое, он будет просто сидеть на веранде с книгой и со стаканом виски в руках. Повторяющиеся моменты счастливого неучастия ни в чем и есть та самая настоящая жизнь, которую его герои так не хотят потерять и которая всегда находится под угрозой. А работа всего лишь функция войны за эту жизнь.


«Тихий американец», 1955
— А вы на самом деле хотите знать, кто его убил?
— Нет,— сказал Виго.— Я должен отчитаться, вот и все.

 
«Человеческий фактор», 1975
Порою — и с каждым годом все чаще — ему хотелось стать стопроцентным конформистом, подобно тому как человеку иного склада хочется перевернуть мир, выступив в Палате лордов.

 

Место


«Министерство страха». Режиссер Фриц Ланг, 1943
Фото: Mary Evans / Ronald Grant / DIOMEDIA


Чужая страна в состоянии переворота, гражданской войны, революции — естественная среда обитания героев Грина. Сам он путешествовал всю жизнь — и до своей «стажировки» в MI6, и во время, и после нее. Целью его путешествий были страны экзотические и неспокойные — Мексика, Либерия, Гаити, Вьетнам, Сьерра-Леоне, они же станут и местом действия его романов. Любое такое место действия у Грина источает своеобразный морок, оно внимательно рассмотрено и детально описано чужим, неместным взглядом. Даже если герои живут здесь годами, это не их дом, а временное жилище, в котором пол ходит под ногами, а звуки взрывов и выстрелов — самое обычное дело. Способность спокойно существовать в таких условиях свидетельствует не столько о мужестве, сколько о довольно отчаянном экзистенциальном безразличии этих героев. То, что речь идет не о «локальном колорите» для приключенческого сюжета, а о взаимоотношениях героя и мира, хорошо видно на двух романах — «Министерство страха» и «Человеческий фактор». Действие обоих происходит в Англии, но описана эта Англия у Грина в точности так же, как улицы Порт-о-Пренса и рисовые заросли Сайгона: как угрожающая, чужеродная среда, в которой каждый угол дома что-то скрывает, а реальная угроза жизни может исходить как от улыбки полицейского, так и от нежданно выигранного в лотерею кекса или странного телефонного звонка.

Кстати, пропутешествовав большую часть своей жизни, последние годы Грэм Грин провел в тишайшем швейцарском Веве, где был соседом и большим другом Чарли Чаплина. Его герои до такого идиллического финала не доживали.


«Сила и слава», 1940
…десять часов вниз по реке до порта, сорок два часа по заливу до Веракруса — это единственный путь к свободе. На севере — болота и реки, иссякающие у подножия гор, которые отделяют их штат от соседнего. А на юге — только тропинки, проложенные мулами, да редкий самолет, на который нельзя рассчитывать. Индейские деревни и пастушьи хижины. Двести миль до Тихого океана.


  
Война


«Комедианты». Режиссер Питер Гленвилл, 1967
Фото: AF archive / Alamy Stock Photo / ТАСС


В этих чужих местах, которые выбирают его герои для жизни, вернее, в которых они вынуждены жить, всегда идет борьба за власть, она же борьба за выживание, они охвачены конфликтами, колониальными, междоусобными, расовыми. Взгляды самого Грина были условно левыми и безусловно антифашистскими, но его писательский и репортерский глаз видит за любым раскладом сил не ясность политического чертежа, а смуту разнообразных интересов, которая способна между делом уничтожить любого конкретного человека независимо от его убеждений и позиции. Поэтому в этих политических романах на самом деле мало политического содержания: автора не слишком занимают подробности противостояния американской армии и вьетнамских повстанцев, равно как и программа гаитянской оппозиции. Если в сюжете возникают советские спецслужбы, то вы ничего не узнаете об их конкретных интересах — вы вообще мало узнаете о том, в чем смысл противоборства тех или иных сил или шпионажа в пользу какой-либо из них. Просто нужно помнить, что вы на войне и каждый сарай может оказаться убежищем вооруженного отряда: на чьей стороне эти повстанцы, автор может и не потрудиться вам объяснить, главное, что стрелять они все равно будут в любого. Атмосфера страха в романах Грина — неизбежная часть сюжета, в котором царит война, чаще объявленная, чем необъявленная.


«Комедианты», 1966
У них было три автомата старого образца, захваченные в полицейском участке,— вероятно, эти автоматы впервые были пущены в дело еще при Аль Капоне, несколько винтовок времен Первой мировой войны, дробовик, два револьвера, а у одного из партизан было только мачете…

 
«Тихий американец», 1955
…война идет в джунглях, в горах и в болотах, на затопленных полях, где вы бредете по шею в воде, а противник вдруг улетучивается, закопав оружие и переодевшись в крестьянское платье <...> Французы контролируют основные дороги до семи часов вечера; после семи часов у них остаются сторожевые вышки и кое-какие города. Это не значит, что вы и тут в безопасности: в противном случае не надо было бы огораживать рестораны железными решетками.

 
«Тихий американец», 1955
Иногда я просыпался ночью со словами: «Возьмите, например, каодаистов, солдат хоа-хао, Бин-Ксюена...» Это были наемные армии, которые продавали свои услуги за деньги или из чувства мести.


 
Страх


«Человеческий фактор». Режиссер Отто Преминджер, 1979
Фото: Shutterstock Premier / Fotodom


Как уже было сказано, герой Грина, не стремится изображать из себя супермена, он вообще, что называется, как правило, не в форме. И если созданный в «конкурирующем ведомстве» агент 007 (автор Бонда был выходцем из военно-морской разведки, а не из MI6) свои водка-мартини и виски-с-содовой глотает как тонизирующий протеиновый коктейль, то у героев Грина отношения с алкоголем (и с разнообразными веществами) вполне прозаические — они пьют что попало не для обострения чувств и реакций, а чтобы их притупить. Но, наделенные всеми человеческими, обывательскими свойствами, они странным образом лишены страха смерти. Их безразличие к опасности можно даже спутать с мужеством, но это именно экзистенциальное равнодушие человека, который в любом возрасте считает, что жизнь уже прожита. Когда он успел ее прожить — вопрос открытый.

Единственную прореху в этом спасительном безразличии проделывает фигура женщины. Женщина и страх в романах Грина — практически полные синонимы, вместе с нею страх оказывается частью его жизни. Это страх за нее и страх ее потерять. При этом их отношения не похожи ни на подлинную страсть, ни на идиллию, просто женщина, будь то дочь, жена или случайная возлюбленная, и есть единственное воплощение всего того личного, отдельного, частного, человеческого, за что герой готов умирать — но большую часть времени вынужден просто смертельно бояться. Именно атмосферу этого страха Грин выписывает в своих романах с максимальным мастерством. Страх, а не интрига создает и держит напряжение этих текстов, по жанру они всегда в гораздо большей степени триллеры, чем детективы. И если герой не боится погибнуть, то читателю очень не хочется его терять.


«Человеческий фактор», 1975
Кэсл поцеловал жену. Провел рукой по ее черным непокорным волосам, коснулся высоких скул <…> так Кэсл как бы лишний раз убеждался, что самое для него в жизни дорогое по-прежнему при нем. К концу дня у него всегда возникало ощущение, словно его годами не было и он дома оставил беззащитную Сару одну.


 
Предательство


«Тихий американец». Режиссер Филлип Нойс, 2001
Фото: United Archives / Alamy Stock Photo / ТАСС


Предательство в историях Грэма Грина — самый распространенный грех и, кажется, самый простительный. То, что ни одна видимость не соответствует сущности, входит в предлагаемые обстоятельства любой местности, и это герои его романов учитывают автоматически. Ситуация «все против всех и только я один — за себя» не предполагает верности монарху, отечеству, ведомству, флагу. В жизни каждого из этих героев есть свое собственное, личное предательство, суть которого становится известна иногда лишь постепенно. Так, в «Человеческом факторе» шаг за шагом, поворот за поворотом, очень медленно выясняется, что главный герой, служащий министерства иностранных дел, работает на каких-то вполне условных «русских». Но по-настоящему опасны в этих романах не предатели, а люди с твердыми убеждениями — как опасен «тихий американец», с помощью которого какие-то очередные повстанцы аккуратно получают свои порции смертельного оружия для нескончаемой бойни. Он честно помогает правому делу, умножая насилие и смерть. Именно за это, а не из-за любовного соперничества главный герой, Фаулер, своего тихого американского друга в конце концов и предаст, заманив в смертельную ловушку, где его уже будут ждать представители конкурирующего политического
клана.


«Наш человек в Гаване», 1958
— Главное — помните: пока вы лжете, вы не приносите вреда.
— Но я беру у них деньги.
— У них нет других денег, кроме тех, которые они отнимают у таких людей, как мы с вами.


 
Пороки и добродетели


«Тихий американец». Режиссер Джозеф Лео Манкевич, 1958
Фото: Photo12 via AFP


Уставший антисупермен, невысоко ценящий свою работу и самого себя, умеющий как пользоваться плодами чужого предательства, так и предавать сам,— если смотреть на героев Грина с определенного ракурса, они останутся циниками. Но все их шаги и поступки сопровождает двусмысленный авторский тон, который и самому этому цинизму придает что-то ненадежное. В каждой из историй, рассказанных Грэмом Грином, настает момент, когда герой делает шаг, для циника безрассудный и ставящий его существование под угрозу. Иногда это даже не шаг, а просто поворот головы, сочувственный взгляд, брошенный в обстоятельствах, когда мгновение, потраченное на бессмысленно человечную жалость, может стоить жизни.

Причину этого безрассудства по-настоящему не объясняют ни герой, ни автор, как будто бы боясь произнести какие-то слова, которые в этом лживом мире будут звучать неуместно — как неуместен пафос в общественном туалете. Но без этих моментов, без этих вспышек какого-то контрабандного викторианского джентльменства с его понятиями о долге и чести, портрет героя довольно мерзкого времени оказывается неполным. Про героев Грина читатель имеет право думать все, что угодно — в том числе и хорошее.


«Ведомство страха», 1943
Почувствовав, что кто-то страдает, он сразу терял свой не очень стойкий душевный покой. И тогда был способен на все. На все, что угодно.

 
«Тихий американец», 1955
Я не могу себя чувствовать спокойно (а ведь покой — это единственное, чего я хочу), если кто-нибудь страдает,— страдает зримо, слышимо или осязаемо. Вольно простакам принимать это за отзывчивость; но ведь все, что я делаю <…>, сводится к отказу от маленького блага ради значительно большего блага: душевного покоя, который позволит мне думать только о себе.

Автор
Текст: Ольга Федянина
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе