Переработка старого — это творческий кризис или попытка взглянуть на себя с другой стороны? Как научиться держать дистанцию с собственными персонажами и нужно ли это делать? Зачем нужно перечитывать советскую классику?
Евгений Гришковец размышляет об этом вместе с обозревателем «Частного корреспондента» Юлией Эйдель.
— В этом году исполняется 10 лет пьесе «ОдноврЕмЕнно». Многие видели спектакль, есть его видеоверсия на DVD и просто текст пьесы. Почему вы решили делать ещё и книгу?
— Если бы я написал пьесу и ничего с ней не делал, то с этим текстом ничего бы и не произошло. Он бы просто остался неким документом. Но я сыграл эту пьесу около трёхсот раз за 10 лет. В спектакле происходили изменения, он стал почти вдвое больше.
Например, когда он только создавался, меня очень волновала тема войны. Но я так много раз об этом сказал со сцены, что тема ушла сама собой. Зритель приходит и смотрит спектакль один раз. А я с этим текстом живу и произношу его триста раз.
В какой-то момент для меня вдруг становится более актуальной совершенно другая тема. Кроме того, то, что существует на сцене помимо текста, — жест, костюм, музыка, звуки — невозможно перенести в книгу.
Когда создавалась книга «Одновременно», я хотел написать текст не как пьесу, а как монолог, как книжное, текстовое произведение, с которым читатель столкнётся один на один, без меня. При этом текст соответствует последней версии спектакля.
Закончив текст книги через какое-то время, я снова сыграл спектакль и окончательно понял, что он для меня перестал быть актуальным, я его закрываю.
Говорить о миллениуме сейчас невозможно. В зале сидят люди 18—19 лет, для которых миллениум был обычным Новым годом, когда им было 8—9 лет. И значимость этого события принципиально разная для них и для того героя, который говорит со сцены.
Реинкарнированный спектакль «Одновременно» будет принципиально другим. На сцене уже не тридцатилетний герой, а сорокалетний. Кстати, то же самое произошло со спектаклем «Как я съел собаку», который я полностью переделал.
— Как вы сейчас соотносите себя с вашим лирическим героем? Вы далеки от него или то, что вы делаете сегодня, всё так же автобиографично?
— Я всё время стараюсь держать дистанцию между персонажем и собой, но чтобы она была небольшая, иногда не толще листа бумаги. Однако эту дистанцию невозможно нарушить. Если на сцене окажусь я, а не персонаж, тогда это будет жизнь, а не произведение искусства.
Но недавно я понял, что во время исполнения спектакля «Одновременно» дистанция увеличилась. Некоторые части спектакля были для меня по-прежнему актуальны, но другие я произносил довольно автоматически. А я считаю это постыдным делом.
— Последние вышедшие книги стали, по сути, переработкой старого (иллюстрированная книга «Дредноуты») или сборником из »Живого журнала» («Год ЖЖизни», в конце года планируется выход «Второго года ЖЖизни»). А планируется ли что-нибудь новое в вашей литературной жизни?
— С литературой будет перерыв. Роман «Асфальт» для меня — это такое значительное произведение, на которое я сейчас смотрю и думаю: «Как я вообще его написал?» Настолько сложная и программная книга вышла.
Тот литературный интерес к работе, который возник в процессе написания «Асфальта», не может оставаться всё время на таком уровне. Нужно прожить какое-то время, сделать паузу в два года, может, даже больше, перед тем как подойти к следующему произведению.
Если в театре мне удалось войти в другой свой сценический возраст, то в литературе я пока не понимаю, как это сделать. До тех пор пока не пойму, пока не появится соответствующий моему возрасту, состоянию и содержанию замысел, я к следующей книге не приступлю. Там будет другой тип героя, повествования и, я надеюсь, другой тип сюжета. По привычке писать не буду!
— Вы одновременно работаете в самых разных сферах. И, как мне кажется, во многом уже достигли своего пика и даже прошли его. Нужно делать что-то новое, чтобы получать от публики отдачу. Ведь вы не из тех авторов, которые могут работать в стол. Что для вас актуально сейчас? Чего ожидать в ближайшее время?
— Сейчас для меня актуален спектакль «+1» и новая версия «Как я съел собаку». Также я записываю новый альбом с музыкальной группой «Бигуди». Сейчас мы записали две песни, и я понял, что эта тема меня опять зацепила.
Также для меня важен фильм «Сатисфакция». Сценарий написан мной в соавторстве с Аней Матисон, режиссёры фильма Юрий Дорохин и Аня Матисон. В фильме я играю главную роль. Мой герой — богатый человек. Я не люблю его, он мне не симпатичен, я достаточно хорошо знаю таких людей. Но он высказывает мои мнения.
Было интересно сыграть человека, который очень рьяно высказывается, но очень небесспорно себя ведёт.
— И герой в этом гармоничен?
— Он не может быть в этом гармоничен. Он несчастен, раздёрган, одинок и трагичен.
В начале фильма мы видим сильного и уверенного в себе человека. Он полагает, что в жизни можно всё продумать. А в конце герой, хоть и поступает достойно, абсолютно усталый, одинокий, не знающий, как жить дальше.
«Сатисфакция» — фильм об одиночестве. О попытках любви. О попытках разобраться в жизни. Между собой мы называем фильм «мужская мелодрама».
— Кино — новое рождение Евгения Гришковца?
— Нет, к сожалению, нет. Для того чтобы я смог назвать себя кинематографистом, мне нужно быть кинорежиссёром, а я им никогда не буду. Я не понимаю, как снимать кино. Довольно болезненное признание самому себе, но я отдаю в этом отчёт.
Могу написать сценарий. Сыграть роль точно смогу. Даже большую драматическую. Могу сыграть такого героя, которого ни один актёр не сыграет. Потому зрители будут знать, что я не просто актёр, исполняющий роль, а писатель. И, значит, у меня есть по этому поводу своё мнение.
Например, в одной моей пьесе Александр Гордон играет доктора. И зрители ему верят, потому что он человек с особым бэкграундом. Если он согласился на эту роль, значит она каким-то образом с ним совпадает. Он не просто артист. И я не просто артист.
— Когда-то в «Школе злословия» ведущие с любовью называли вас человеком-ребёнком, чистым и хорошим. А вы сами чувствуете себя ребёнком?
— Какой ребёнок?! Я никогда им не был! Я же в 32 года один с минимальной поддержкой нескольких друзей приехал в Москву, чтобы показать спектакль «Как я съел собаку». Это было решение раз и навсегда: если спектакль не принимают, тогда я больше не занимаюсь искусством, приобретаю другую профессию и дальше просто доживаю жизнь.
Я совершенно серьёзно собирался поступать на юридический факультет, чтобы прокормить семью. Был уверен, что из меня получится неплохой адвокат, хотя это было совершенно неинтересно. Но жить-то как-то надо, а нищенствовать я больше не мог. Был бы один — смог бы. Но у меня была семья. И в этом ощущении нищенства я начинал скатываться к какому-то андеграунду, а андеграунд меня никогда не интересовал. Никогда не хотел быть героем подвалов, не стал бы выпускать книжку тиражом 1500 экземпляров.
Я всё время хотел работать для широкого читателя и зрителя.
Но у спектакля «Как я съел собаку» случился успех, и я не пошёл на юрфак. К тому времени уже существовал спектакль «Одновременно», были написаны пьесы «Записки русского путешественника», «Зима» и «Город». То есть это не случилось на пустом месте, я уже не мог стать автором одного произведения, одной песни, одной книги, каких мы все много видели. И, что важно, я уже не был юным.
— О Гришковце говорят, что на него никто не влияет. То есть ваше искусство — оно только ваше, не «вытекающее» из кого-либо или чего-либо. А как вы воспринимаете чужое искусство? Читаете ли книги, слушаете ли музыку, ходите в театр? Кто вам сейчас нравится?
— Кино я смотрю разное. Современные книги не читаю совсем, и уже давно. Я ориентируюсь на традиции советской литературы: Виктор Астафьев, Фазиль Искандер, Даниил Гранин.
— Вы их время от времени перечитываете?
— Нет, не перечитываю. Я их хорошо помню.
В моей повести «Реки» есть такое самоощущение: сейчас не понял, потом допойму, сейчас не прочитал, потом дочитаю. А сейчас понимаю: уже не допойму, уже не дочитаю, то есть буду пользоваться тем, что было.
У меня были периоды тотального чтения — читал много, структурированно, от рассказов до дневников, писем и статей. Но потом я начал оставлять для себя непрочитанное.
У меня есть непрочитанный текст Достоевского «Бесы». Он для меня не закрытый писатель. Вот Гоголь для меня закрытый писатель, и Пушкин, и Лермонтов. А вот Толстой для меня не закрыт — я не читал «Воскресение». Также я не видел фильм «Ностальгия», Тарковский для меня тоже не закрыт.
Мой идеальный роман — «Зависть» Юрия Олеши, великий маленький роман. Ещё «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина. Из зарубежной литературы — «Владетель Балантре» Стивенсона. Именно он открыл для меня мощную тему — он мастерски играл с речью автора-повествователя, который от первого лица нам что-то сообщает и которому неподготовленный читатель безоговорочно верит.
— В Кемерове вы учились на очень сильной кафедре теории литературы. Потом кафедра переехала в РГГУ. Значит, наивное искусство в вашем исполнении вполне продуманное и с пониманием написанное.
— Да, я теоретик по образованию и хорошо понимаю, что такое жанр. И то, чем я одарён в высшей степени, — это композиция. Композиции моих спектаклей и текстов безупречны. Линейная история в них практически отсутствует, но напряжение должно быть, поэтому композиция и есть сюжет. «Асфальт» в этом смысле продуман до мелочей.
Я знаком с претензиями многих моих коллег ко мне как к писателю. Они полагают, что это акынство или поток сознания. Ничего подобного!
Когда я писал книги, я думал о том, что, если выпадает большой абзац описания или рассуждения, дальше даже визуально должен идти воздух диалога. А как говорят герои, я знаю хорошо, потому что у меня, в отличие от других литераторов, большой опыт сценического исполнения текста.
— А как ваши бывшие педагоги относятся к Гришковцу-писателю?
— Я поддерживаю тёплые отношения с бывшими преподавателями. Дмитрий Петрович Бак даже писал предисловие к моей книге. Серьёзных разборов я не получал, но я знаю, что они не препятствуют, если их нынешние студенты пишут курсовые работы по моим текстам.
И я знаю, что на кафедре ко мне относятся серьёзно.
Это в литературном сообществе меня не принимают всерьёз. Потому что писательский труд — это же такое серьёзное дело, писательский путь надо пройти, надо рубануть, а тут какой-то артист решил написать книжку. Одну, другую, третью. И их, конечно, раздражает, что у этих книжек тиражи больше, чем у них.
В театральной среде отношение также не очень серьёзное. Ну что Гришковец? Он всё равно один на сцене. Это как-то несистемно. И в музыкальном сообществе то же. Мол, что там, какой-то безголосый писатель вылез на сцену и стал что-то там под музыку говорить. При этом я же всё равно цельный, а не раздёрганный на три составляющих человек.
Меня не приглашают на встречи с руководством страны. Хотя однажды я встречался с Путиным. Это была встреча интеллигенции в честь столетия академика Лихачёва. Но я просто посидел за столом, мне не было задано ни одного вопроса. Я не являюсь членом какого-либо творческого союза, у меня нет государственных наград.
— А вам бы хотелось?
— Нет. Но и предложений не было.
Беседовала Юлия Эйдель
CHASKOR.RU