Икона мира писателя Бориса Зайцева

Писатель Сергей Федякин — о творческом наследии Бориса Зайцева, о том, можно ли писателю быть скромным и честным, и о том, как Литинститут добивается литературной справедливости по отношению к Зайцеву.
10 февраля исполнилось 135 лет со дня рождения Бориса Зайцева. Писатель, родившийся в Орле и эмигрировавший в Европу после революции, был современником Бунина, Мережковского, Цветаевой, Чехова. Один из лучших авторов своего времени, тончайший стилист, в учебниках литературы он заслужил лишь скромное упоминание как «последняя крупная фигура Серебряного века». 

Литературная судьба Зайцева — пример того, как хороший человек мешает хорошему писателю. Во все времена — и в России, и в эмиграции — Зайцев неизменно возглавлял писательские союзы. Даже самая вредная писательская среда признавала его кристально честным, безупречно некорыстным, почти святым. Но при этом его литературная слава была невелика. Может быть, оттого, что ему не повезло жить в одно время с нобелевским лауреатом Иваном Буниным и остаться в его тени, а может быть — в силу личных обстоятельств. Борис Зайцев был очень скромным и слишком порядочным.

О месте Бориса Зайцева в современной литературе рассказал доцент Литературного института, писатель, музыкант и литературовед Сергей Федякин.

— Сергей Романович, вы как литературовед не дадите ошибиться. Я правильно понимаю, что Борис Зайцев — это тот человек, который придумал жанр ЖЗЛ? 

— Все-таки не ЖЗЛ, а жанр романизированной биографии, так это тогда называлось... Но, в общем, вы правы. Зайцев написал о Тургеневе, о Чехове, о Жуковском, это были биографии, построенные как роман о жизни, но на документальной основе, так, чтобы фактам можно было доверять. Объемом это было похоже скорее на малую серию ЖЗЛ. Хотя... Я не могу сказать, что в этом жанре преуспел один Зайцев. Биографии — жанр, можно сказать, неизбежный для русского зарубежья.

— То есть, оказавшись за рубежом, наши писатели начинали строчить романизированные биографии других писателей?

— Ага, но при этом каждый выбирал себе своих персонажей. Потому Ходасевич написал «Державина» и начинал работать над «Пушкиным». Бунина интересовали Толстой и Чехов, хотя не только их биографии. Мережковского — Наполеон, Данте, испанские мистики. И даже Цветаева, которая не могла писать биографий из-за своего порывистого характера, всё равно написала эссе «Мой Пушкин».

— Модно было?

— Откуда же модно, если там не было публики, чтобы читать. Люди, которые много читали в России, переехав за рубеж, часто не могли найти для этого времени. Просто выматывались на работе — совсем не той, к какой они привыкли. Мотивы у писателей были иные. Представьте, человек оказался в чужой стране, вокруг чужая речь, над головой чужое небо... На что опереться? Либо на воспоминания, либо на русскую культуру... Воспоминаний тоже было много.

— В свое время Зайцева выдвигали на Нобелевскую премию как одного самых ярких писателей русского зарубежья. Он действительно был так же хорош, как Бунин?

— Зайцева пытались выдвигать на Нобелевку уже после Второй мировой войны. Но все-таки Зайцев не был настолько известен, как Бунин. Они дружили, очень дружили их жены: Вера Бунина и Вера Зайцева, их даже называли «две Веры».  

Дело в том, что в эмиграции было три москвича, авторы яркие, но все стилистически размашистые: это Цветаева, Ремизов и Шмелев. Они были на слуху, но и критика их чаще задевала. А Зайцев, хотя и связан с Москвой, но он не горел желанием обратить на себя внимание, быть заметным в поведении или в своей прозе: писал мягко, словно акварелью. Как заметил Константин Мочульский, критик тонкий и вдумчивый, Зайцев был москвичом с итальянской душой. Он ведь и правда любил Италию, чуть ли не всю жизнь переводил прозой с итальянского первую часть из «Божественной » Данте, «Ад». И перевод опубликовал уже в старости, стараясь довести до совершенства. 

— Однажды поэт Кирилл Ковальджи сказал, что в глубине души каждый писатель знает, сколько он проживет. Ковальджи о себе сказал, что точно знал, например, что будет жить долго, и поэтому не торопился. А Борис Зайцев?

— Я думаю, тоже. Он в своей карьере не торопился и выбрал правильный ритм жизни. Зайцев прожил очень долгую жизнь, больше 90 лет, и писал до последнего. Кстати, существует запись беседы Зайцева и Юрия Казакова, датированная 1967 годом, и просто удивительно, что Зайцеву уже под 90, но у него прекрасная, совершенно ясная голова и совершенно удивительная старомосковская речь: он, например, произносит не «среда», а «середа». В этом смысле он даже слушается выигрышней молодого Казакова, который сильно заикается.

— Есть точка зрения, что известность Зайцева — это результат его долголетия. Он пережил всех поэтов Серебряного века, стал последним свидетелем. Всех великих знал, обо всех написал воспоминания. Имел бы он известность, если бы прожил, как все нормальные люди?

— Я не знаю, честно говоря, сколько должны жить нормальные люди, но знаю, что Зайцев прожил достойную, благородную жизнь. Он очень долго ухаживал за больной женой и вообще был удивительно благородным человеком. Понятно, что само по себе прожить долго — это и есть большое достоинство, но я не думаю что на его репутации сказалось долгожительство. Он уже в 1920-е годы сумел написать такие вещи, которые остались бы.

— А вы бы что посоветовали почитать?

— Он очень ровный писатель, и его не лучшие произведения не очень-то отстают от лучших. Вот, например, среди его биографий хвалят Жуковского, но мне все три нравятся. Однако если говорить о повестях — а повести ему удавались, у него дыхания как раз на повесть хватало, — есть одна, которая написана чуть жестче, чем остальные. Она называется «Анна». В повести есть эпизод, где хозяин, опасаясь эскпроприации, начинает резать собственных свиней. Этот эпизод написан так, что, читая, вдруг понимаешь, что делали с людьми в то время. И это не аллегория никакая, но так написано, что косвенным образом передаются очень непростые особенности гражданской войны в России.

— Что-то чеховское...

— И неслучайно, что он написал биографию Чехова. Зайцев у Чехова многому научился. Этим новые приемам письма, когда важны не только детали, но и стыки фраз. Писатели XIX века писали иначе.

— Мне припомнилось, как Чехов увидел в одном из рассказов Горького третье ухо.

— Вот это тоже об умении видеть. Это то, чему нужно обязательно учиться у писателей, у них ведь глаз работает невероятно точно. Толстой, прочитав горьковский рассказ «Двадцать шесть и одна», сказал: «А у вас свет падает не с той стороны». То есть Толстой лучше увидел ту картину, которую Горький изображал, и это при том, что Горький был хороший изобразитель. Но Толстой и Чехов были безупречны! В этом смысле Зайцев тоже прекрасный изобразитель, прошедший школу Чехова, но при этом оставшийся самим собой. Да, вот еще, говоря о Зайцеве, еще важно заметить, что он был невероятно разнообразным в жанрах. 

— А разве жанровое разнообразие это редкость? Пушкин тоже был разнообразен.

— Пушкин у нас был главный универсал по жанрам. Он писал и стихи, и прозу во всех жанрах, но дело в том, что чем дальше к XX веку, тем жанровый репертуар у писателей становился беднее. И Зайцев — счастливое исключение. Он, правда, стихов не писал, но во всех остальных жанрах отличился. Сейчас издано 11 томов его произведений, где представлены практически все литературные жанры. До эмиграции, кстати, Зайцев отличился еще и как драматург. Самая известная его пьеса — «Усадьба Ланиных».

— А если я не хочу читать 11 томов, можно ли что-то короткое, для ленивых посоветовать прочитать? 

– Вам нужно прочитать короткий рассказ «Вандейский эпилог». Это что-то вроде странички дневника, очень родственное по стилю и манере исполнения писателю Юрию Казакову. Кстати, не случайно, что из советских писателей Зайцев больше всего выделял Юрия Казакова и Виктора Лихоносова. 

— Литературовед Олег Коростелев, кстати, считает, что и Казаков, и Лихоносов думали, будто подражают Бунину, а на самом деле подражали Зайцеву.

— Ведь произведения Зайцева — это тоже лирическая проза. Обычно этот термин используют по отношению к советской послевоенной литературе, но я убежден, что два русла — русская литература и литература русского зарубежья ­— развивались по одним и тем же законам. Произведения Зайцева — это лирическая проза, сродни прозе Лихоносова, Паустовского, Пришвина. Это проза, когда повествование ведется через сознание автора и автор становится вроде лирического героя повествования. Это проза, граничащая с очерками, иногда похожая на книгу путешествий...

— Это проза, какой сейчас не пишут...

— Не пишут, время не лирическое.

— Вот вы еще сказали, что у Зайцева было короткое дыхание, его хватало только на повесть. А это как? 

— У писателей бывает разное дыхание: у одного длинное, у другого — короткое. Бывают промежуточные варианты. Лев Толстой, например, писатель длинного дыхания: он всегда тяготел к большой форме. А Шукшин, наоборот, очень хотел написать роман, а лучше получались рассказы. У Зайцева — что-то подобное, лучше выходили рассказы или повести. Самое большое произведение, которое он написал, это его тетралогия о собственной жизни, называется «Путешествие Глеба». Это — как большое полотно, написанное акварелью. Название тоже характерно, оно отсылает к святым Борису и Глебу.

За рубежом у Зайцева пробудилось православное ощущение мира. Поэтому очерки у него — не просто очерки, а, как на иконе, подобны светописи. Архимандрит Киприан его прозу назвал «иконой мира». Что-то в этом угадано.

— Сергей Романович, откройте тайну, почему Зайцева в Литературном институте так любят и так пропагандируют? Студенты могут не читать Шмелева и Газданова, но уж Зайцева — будьте уверены — они знают наверняка. Почему так? Вы хотите восстановить литературную справедливость?

— Зайцева в Литинституте действительно ценят. И это на самом деле нетрудно объяснить. Каждый курс, изучая русское зарубежье, имеет свои пристрастия. Одному курсу больше нравится Шмелев, другому — Газданов, следующему — Набоков и т.д. Очень редко любовь к одному совмещается с любовью к другому или третьему. Получается, что если курс любит, например, Шмелева, то не любит Газданова. И наоборот. К Зайцеву же более ровное отношение, к нему относятся без отталкивания, независимо от того, любит курс Газданова или Шмелева. Тут его главная особенность — быть писателем ровным — словно бы воздействует и на восприятие его произведений. Поэтому получается, что выпускники литературного института Зайцева знают и читали... 



СПРАВКА «ИЗВЕСТИЙ»

Борис Зайцев (1881–1972), прозаик. Родился 10 февраля в Орле в семье горного инженера. Первые литературные опыты встречают поддержку у Чехова и Леонида Андреева. В 1922 году покидает Россию. Живет в Берлине, приезжает в Париж, встречается с Буниным, Куприным, Мережковским и навсегда остается в столице эмигрантского зарубежья. До конца дней активно работает, много пишет, печатается. 21 января 1972 в возрасте 91 года Зайцев скончался в Париже. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. 

Архивы Зайцева хранятся во Франции у наследников писателя. 

К юбилею писателя в Доме русского зарубежья и ИМЛИ готовятся к изданию переписка Зайцева и Бунина, а также дневники жены писателя Веры Зайцевой.
Автор
Евгения Коробкова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе