Как читать Мандельштама

Объясняем на примере пяти стихотворений.
Ключ к поэтическому миру Осипа Эмильевича Мандельштама можно найти в его собственном определении слова как такового из программного эссе «Разговор о Данте» (1933): «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». 
Осип Мандельштам. 1912 год
Heritage Images / Getty Images


Но что значит «смысл торчит в разные стороны»? Попробуем понять, разобрав под определенным углом пять стихотворений Мандельштама, двигаясь от ранних к поздним.



1. «Заснула чернь. Зияет площадь аркой» (1913)

Заснула чернь. Зияет площадь аркой.
Луной облита бронзовая дверь.
Здесь Арлекин вздыхал о славе яркой,
И Александра здесь замучил зверь.

Курантов бой и тени государей:
Россия, ты — на камне и крови —
Участвовать в твоей железной каре
Хоть тяжестью меня благослови!

Сначала это стихотворение называлось «Дворцовая площадь». Потом Мандельштам снял заглавие. Не для того ли, чтобы читатель сам разгадал несложную топографическую загадку текста, опираясь на подсказку в первой строке: «Зияет площадь аркой» (имеется в виду арка здания Главного штаба, через которую попадают на Дворцовую площадь с юга)? Три куда более сложные загадки — в третьей и четвертой строках. О каком Арлекине, каком Александре и каком звере идет речь в стихотворении? Общее направление поиска задано в пятой строке: «Курантов бой и тени государей». Вспомним, что год написания стихотворения, 1913-й, был годом пышного празднования 300-летия династии Романовых, и попробуем поискать Арлекина и Александра среди представителей этой династии.

Кто из них лучше подходит на роль Арлекина? Павел I, который в профиль действительно похож на этого персонажа итальянской комедии дель арте? Или Александр I, о котором Пушкин написал: «В лице и в жизни арлекин»? Или Николай I, к которому Тютчев в кратком поэтическом некрологе обратился с упреком: «Ты был не царь, а лицедей»? А кто такой Александр? Это Александр I, которого, как лисица под плащом спартанского мальчика, грыз заговор будущих декабристов? Или умерший от ран в Зимнем дворце Александр II, которого убили народовольцы? Их в консервативной поэтической публицистике часто клеймили как современное коллективное воплощение апокалиптического Зверя.

По-видимому, Мандельштам сознательно хотел, чтобы читатель перебирал в памяти эти и многие другие версии. В восемь строк своего стихотворения он спрессовал едва ли не всю историю дома Романовых, о финале царствования которых он в 1922 году напишет: «Императорская Россия умерла как зверь — никто не слышал ее последнего хрипа». Зверь — императорская Россия, и зверь — заговорщики и революционеры, которые ее погубили.

Смысл образов стихотворения вполне намеренно «торчит» в противоположные стороны. Неслучайно стихотворение завершается синтаксически двусмысленной просьбой. Чтó значит «участвовать в твоей железной каре»? Участвовать в каре, которую будет вершить Россия, или участвовать в каре, которую будут вершить над Россией?



2. «С веселым ржанием пасутся табуны…» (1915)

Если в «Заснула чернь. Зияет площадь аркой» у образов Арлекина и Александра несколько исторических венценосных прототипов, то в этом стихотворении двоится, если не троится, само лирическое «я»:

С веселым ржанием пасутся табуны,
И римской ржавчиной окрасилась долина;
Сухое золото классической весны
Уносит времени прозрачная стремнина.

Топча по осени дубовые листы,
Что густо стелются пустынною тропинкой,
Я вспомню Цезаря прекрасные черты —
Сей профиль женственный с коварною горбинкой!

Здесь, Капитолия и Форума вдали,
Средь увядания спокойного природы,
Я слышу Августа и на краю земли
Державным яблоком катящиеся годы.

Да будет в старости печаль моя светла:
Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;
Мне осень добрая волчицею была
И — месяц Цезаря — мне август улыбнулся.

Кто этот «я», вспоминающий «Цезаря прекрасные черты», находясь на самом краю Римской империи? Ответ очевиден: это Публий Овидий Назон, сосланный императором Августом Октавианом в далекую Сарматию.

Свое стихотворение Мандельштам написал в августе 1915 года в Коктебеле. В это время он был студентом Петербургского университета, готовился к изучению латинских авторов в следующем семестре и, вероятно, штудировал предисловие великого античника Фаддея Францевича Зелинского к балладам и посланиям Овидия. В этом предисловии пересказывалась легенда о том, что великий римский изгнанник на закате жизни написал стихотворение «для своих новых сограждан» на «их языке»: «Чужестранец, над непонятной речью которого они некогда смеялись, сделался для них своим, сделался их первым поэтом. По примеру культурных городов они почтили его венком. Овидий не остался нечувствительным. <…> Таков примирительный свет вечерней зари, затеплившийся над главою поэта, когда луч его счастливого солнца навеки для него угас».

«С веселым ржанием пасутся табуны…», по-видимому, и следует считать стихотворением на «варварском языке», написанным за римского поэта Мандельштамом. Ведь овидиевский подлинник не сохранился, если и вообще существовал. Вместе с тем внимательный читатель мандельштамовского стихотворения не может не заметить по меньшей мере двух пушкинских хрестоматийных цитат, инкрустированных в текст. Это без изменений взятое из элегии «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» предложение «Печаль моя светла». И — «исправляющая» великий оксюморон из «Осени» Пушкина («Люблю я пышное природы увяданье») — строка «Средь увядания спокойного природы». Пушкин, сосланный в Кишинев, прямо отождествил себя с изгнанным римским поэтом в своем послании «К Овидию»:

Суровый славянин, я слез не проливал,
Но понимаю их; изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой, я ныне посетил
Страну, где грустный век ты некогда влачил.
Здесь, оживив тобой мечты воображенья,
Я повторил твои, Овидий, песнопенья.

Мандельштам оглядывается на изгнанника Пушкина, оглядывавшегося на сосланного Овидия, и так возникает ситуация циклического временнóго повторения: Мандельштам, оставаясь самим собой, одновременно превращается и в Пушкина, и в Овидия. «Мы свободны от груза воспоминаний. Зато сколько радостных предчувствий: Пушкин, Овидий, Гомер, — писал поэт позднее в своей статье «Слово и культура». — Когда любовник в тишине путается в нежных именах и вдруг вспоминает, что это уже было: и слова, и волосы — и петух, который прокричал за окном, кричал уже в Овидиевых тристиях, глубокая радость повторенья охватывает его, головокружительная радость…»



3. «Где ночь бросает якоря…» (1920)

Где ночь бросает якоря
В глухих созвездьях Зодиака,
Сухие листья октября,
Глухие вскормленники мрака,

Куда летите вы? Зачем
От древа жизни вы отпали?
Вам чужд и странен Вифлеем,
И яслей вы не увидали.

Для вас потомства нет — увы! —
Бесполая владеет вами злоба,
Бездетными сойдете вы
В свои повапленные гробы,

И на пороге тишины,
Среди беспамятства природы,
Не вам, не вам обречены,
А звездам вечные народы.

Стихотворение, вероятно, было написано в Крыму, где поэт мог наблюдать массовый исход участников Белого движения из России. Как Мандельштам отнесся к этому исходу? На чьей стороне он был в противостоянии между белыми и красными?

Очевидно, что центральный образ стихотворения — «сухие листья октября» — связан с октябрьским переворотом 1917 года, разделившим почти всех взрослых мужчин страны на красных и белых. Куда труднее ответить на вопрос, кого Мандельштам уподобляет «сухим листьям октября». Тех, кто устроил революцию, или тех, кто им противостоял? Мандельштамоведы до сих пор ожесточенно спорят об этом и приводят разнообразные аргументы в пользу обеих точек зрения. Не могут они договориться и о том, какую роль в последней строке стихотворения играют «звезды». Они противопоставлены красноармейским, большевицким звездам или сливаются с ними до неразличимости?

Можно предположить, что возможность двоякой интерпретации стихотворения была изначально предусмотрена и даже заложена в текст самим автором, не желавшим полностью ассоциировать свою позицию ни с той, ни с другой стороной. «Революция ударила ему в голову, как крепкое вино ударяет в голову человеку, никогда не пившему, — вспоминает о настроениях Мандельштама этой поры поэт Рюрик Ивнев. — Я никогда не встречал человека, который бы так, как Осип Мандельштам, одновременно и принимал бы революцию, и отвергал ее».



4. «Мастерица виноватых взоров…» (1934)

Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч,
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.

Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры. На, возьми,
Их, бесшумно окающих ртами,
Полухлебом плоти накорми!

Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.

Маком бровки мечен путь опасный…
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ…

Не серчай, турчанка дорогая,
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь;
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.

Ты, Мария, — гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить, уснуть.
Я стою у твердого порога.
Уходи. Уйди. Еще побудь.

Может показаться, что поэтическое слово-пучок использовалось поэтом только в исторических и гражданских стихах. Но это не так. Это стихотворение Анна Ахматова однажды назвала «лучшим любовным стихотворением ХХ века». Оно обращено к поэтессе и переводчице Марии Петровых. В центре — два персонажа: слабая женщина и сильный мужчина. При этом слабая женщина предстает покорительницей сильного мужчины и даже его палачом («Ты, Мария, — гибнущим подмога»). Для порабощения мужчины женщина коварно пользуется своей плотской привлекательностью. Мужчина в финале сам стремится навстречу гибели; он не в силах противиться эротическому желанию: «Уходи. Уйди. Еще побудь».

Поскольку в пятой строфе лирическая героиня названа «турчанкой», а герой в четвертой — «янычаром», можно предположить, что изображение рыб во второй строфе — метафорическое описание коитуса. К такому приему часто прибегали восточные сказители, поскольку прямых любовных сцен традиция не допускала. Так, рыбы часто выступали в роли фаллической эмблемы. Особенно выразительна строка «Полухлебом плоти накорми» — то есть накорми своей плотью, как рыб кормят крошками хлеба. Однако «турчанка» — еще и Мария, то есть Дева. А это позволяет взглянуть на образы совершенно по-другому. Рыбы оказываются символом Христа, кормление «полухлебом плоти» — причастием, а строка «Ты, Мария, — гибнущим подмога» прочитывается не как «ты помогаешь гибнуть», а как «ты помогаешь гибнущим, спасаешь их».

При таком взгляде на лирическую героиню особое значение приобретает десятая строка стихотворения: «Наш обычай сестринский таков». Не содержит ли она, как предположил филолог Константин Елисеев, намек на сестринскую службу Красного Креста, одной из эмблем которой является красный полумесяц? «…Этот крошечный, летуче-красный, / Этот жалкий полумесяц губ». Одновременно полумесяц — один из главных символов ислама, оказывающийся в стихотворении в том же ряду, что и «янычар», «турчанка», «кривой».

Получается, что в образе лирической героини стихотворения «Мастерица виноватых взоров…» поэт объединяет христианку Марию и мусульманку Зарему из пушкинского «Бахчисарайского фонтана». В одном из эпизодов этой поэмы описываются жены хана Гирея, которые «…с детской радостью глядели, / Как рыба в ясной глубине / На мраморном ходила дне». Не отсюда ли устаревший оборот «ходят рыбы» в стихотворении Мандельштама?



5. «Железо» (1935)

Идут года железными полками,
И воздух полн железными шарами.
Оно бесцветное — в воде железясь,
И розовое, на подушке грезясь.

Железная правда — живой на зависть,
Железен пестик, и железна завязь.
И железой поэзия в железе,
Слезящаяся в родовом разрезе.

«Принцип пучка» в этом, одном из самых загадочных мандельштамовских стихотворений периода воронежской ссылки доведен до предела. Это затрудняет понимание текста: очень уж в разные стороны «торчит» смысл из ключевого слова «железо». С одной стороны, Мандельштам пользуется здесь вполне традиционными значениями. Железный — сверхтвердый; железный век — неумолимая поступь времени. Филолог Александр Долинин цитирует хрестоматийный ленинский афоризм «Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата» и в связи с «Железом» советует вспомнить элементарные энциклопедические сведения об этом элементе. В чистом виде он содержится лишь в метеоритах (отсюда, вероятно, «железные шары» в стихотворении Мандельштама). Но также железо можно отыскать в составе воды (третья строка), крови (в четвертой строке, возможно, описывается, как железо окрашивает розовое тело младенца или желанной женщины) и растений (шестая строка).

Всё это так. И это хорошо объясняет смыслы, «торчащие» из отдельных образов стихотворения «Железо». Но общий смысл если и проясняется, то с очень большим напряжением. Помимо всего прочего, стихотворение перенасыщено словами с корнем «желез»: если учитывать заглавие, из 29 неслужебных слов стихотворения таких девять. Кажется, и сам Мандельштам это чувствовал — во всяком случае, он тревожно спрашивал жену в одном из писем: «Хорошо ли „железясь“?»

Как и некоторые другие воронежские поэтические произведения Мандельштама (в первую очередь программные «Стихи о неизвестном солдате» 1937 года), «Железо» настолько загружено (кто захочет, скажет «перегружено») противоположно заряженными смыслами, что это даже затрудняет его целостное восприятие.


См. также

Эпизод Олега Лекманова из курса «Русская литература XX века. Сезон 4» о стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой…»

Автор
Олег Лекманов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе