Корни плебейства

Уже четверть века как с этим покончено (от слова «совсем») и я не предполагал, что на своём веку увижу обратное. Хотя в своё время, почти до конца 90-х более семи лет отдал ведению литературно-поэтической программы «Слуховое окно» на Новосибирском радио.


В силу того, что мой дом-усадьба в Абрашино располагается на расстоянии 130 км от Новосибирска, большую часть пути за рулём я могу слушать лишь «Радио России», остальные каналы в ФМ диапозоне не простираются далее 30 км от мегаполиса. По сему именно из этого всероссийского источника информации я и познакомился с явлением, именуемым «Поэзия русской весны». При ближайшем рассмотрении нетрудно было выяснить, что активно продвигает этот проект Захар Прилепин своим авторитетом и с помощью своей партии «За правду».

Идея возвращения поэзии в публичное поле сама по себе не вызывает ни сомнения, ни протеста. Однако возникает несколько «но», не придёт ли на место попсы и развлекаловки, на место убожества шоу и юмора ниже пояса, не придёт ли самодеятельность, гопота, самоуверенное и амбиционное невежество? Как минимум, те кто сегодня пишут на актуальные, горячие, кровавые темы, те, кто в гуще событий и эмоционально переживают исторический слом (который куда страшнее и глубже событий в Донбассе и империи в целом), они должны знать ремесло, быть профессионалами, они обязаны работать в рамках традиции. А традиция эта имеет протяжённость не менее двух веков.

И вот я слушаю ГЛАВНОЕ РАДИО СТРАНЫ, как они сами о себе говорят в рекламном ролике!

Кого нам представляют в качестве новой поэтической волны, когорты пришедших с передовой, несущих в поэтическом слове боль, надежду, гражданское мужество и дух победный, хранимый в сердцах на протяжении вот уже восьми лет боевых действий? Что ж, огласим весь список, пользуясь сайтом «Радио России»: Ольга Старушко, Анна Ревякина, Александр Пелевин, Анна Долгарева, Елена Заславская, Дмитрий Мельников, Полина Орынянская, Алиса Орлова-Ягубец, Алексанр Даценко,  Татьяна Коптелова. Я при всех стараниях смог обнаружить лишь десяток имён. Отсюда возникает вопрос: кто производил отбор? Что-то мне подсказывает – список представленных на «Радио России» стихотворцев формировал непосредственно Захар Прилепин. Сразу настораживает обилие женских имён, я вовсе не сторонник дискриминации по половому признаку, но известна способность женщин к творческой имитации, а великих поэтесс за всю историю русской поэзии только две. Следующий вопрос: почему в означенном проекте не представлены мастера и профессионалы стихотворного цеха, активно пишущие в последние месяцы на тему известных трагических событий? Вот некоторые из них – Игорь Караулов, Мария Ватутина, Алексей Остудин, Андрей Сизых и, наконец, создавшая несколько шедевров, соответствующих нашей трагической эпохе – Надежда Кондакова?

Понимаю, что «почему» есть вопрос риторический. Создаётся группа, команда под какие-то лишь Захару Прилепину ведомые цели, предполагаю, для усиления его влияния на радио и ТВ государственные. Ещё раз подчеркну, цель эта может быть благой, а можно, при падении творческой планки ниже плинтуса, испохабить и скомпрометировать низкопробными строками саму идеи публичности современной поэзии, возвратя СМИ к привычным плебейским шоу и прочей жвачке.

Первое, что бросается в глаза, это присутствие в данной группе Дмитрия Мельникова. Известно, что он всячески открестился от связи своей с лидером и движителем группы указанных стихотворцев. Однако его стихотворение «Письмо» и в целом творчество последнего периода получило достаточную известность и без него проект, как я полагаю, лишился бы во многом убедительности и подлинности. Сочинения Дмитрия Мельникова достойны отдельного разговора, у меня есть к нему вопросы, но это уже вопросы из разряда литературной критики. А к части представленных авторов это понятие не применимо в силу отсутствия литературы.

Поражает аргументация идеолога проекта: мол, мы имеем дело с поколением, которое на крутом витке истории явит нам новых Берггольц, Сурковых, Симоновых, Исаковских, Твардовских, Слуцких, Левитанских и иже с ними. Помилуйте, вы хотя бы потрудитесь обернуться назад и посмотреть, в рамках какой школы (и общеобразовательной, и литературно-поэтической) вырос и окреп талант этих имён! Они были прямыми наследниками серебряного века и советского революционного обновления, давшего взрывной толчок развитию поэзии. Не буду ставить под сомнение интеллект и энциклопедическую образованность пришедшего нам на смену поколения, но таки смею обратить внимание на некоторые моменты их стихосочинительства, на ту самую технику стиха, без которой не бывает качественных виршей, не говоря о шедеврах.

И здесь мы вступает на зыбкую почву необходимости цитирования, чтобы с очевидностью продемонстрировать уровень стихотворчества «новой волны». Я взял на себя труд выбрать несколько цитат с короткими комментариями и не называя имён авторов. Желающие могут самостоятельно убедится, что всё именно так, а не иначе, если не хуже, гугл в помощь.

Итак, начнём: «принимаю бой, вгрызаясь в Телеграм до молний на сетчатке» – очевидно, имеется в виду сетчатка глаза, как это можно себе представить, судите сами. Отсюда же – «а если ты в сети, то значит, держим строй, соединивший нас почище суперклея». Здесь Сеть, разумеется, со строчной, а мужество обороняющихся сравнивается с химически активным дурно пахнущим составом. И финальная строка –  «Считаю и молюсь. Сентябрь. Балаклея.», видимо, должная отослать нас к известному стихотворению Мандельштама «Декабрист» с финальной строкой «Россия. Лета. Лорелея», хотя бы на подсознательном уровне для автора.

Следующий: «Под действием нового фактора/ (Такого никто и не ждал)/ Бухали под музыку Вагнера/ На улице Крымский Вал» и далее в том же духе с пацанскими тёрками да черепами, бритыми наголо, а заканчивается улицей Судоплатова, этакий с точки зрения автора тонкий намёк. Простите, это не презренная проза, это проза очень дурного пошиба, отдающая гопничеством, а дополняется это отвратительной рифмовкой. Или другое: «Бывает такое/ Бывает с людьми/ Ищут покоя/ Ложатся костьми», отсутствие знаков препинания не спасает, пустоту и беспомощность этим не прикроешь. Хотя, надо отдать должное, автору иногда удаются публицистические газетные тексты, которые лирикой назвать сложно, но в полезности и своевременности не откажешь, например, – «Я, говорит, вне политики, я за мир./ Ну, типа, грустно, когда погибают люди. /Я отстраняюсь от бомб и кровавых дыр, / Я, говорит, верю, что бог рассудит.» ну, и т. д. Рассудит по милосердию своему, ничуть не сомневаюсь.

Не менее опасно становиться в позу умилительно-сентиментальную с эмоциональной накачкой патриотического пафоса: «Идущий на смерть – он однажды вернётся/ И встретит его белокурая Русь», это граничит с пошлостью.

А нижеприведённый текст «Жизнь так несётся», транслировавшийся на 150-миллионную аудиторию всероссийского радио, я не могу, не могу интерпретировать иначе как самодеятельность сельскую, клубную. Скажу мягче: эмоция понятна, ситуация на грани жизни и смерти не может не вызывать сочувствие, но вспоминается классический афоризм: «Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет». Вы поймите, поэзия – не место выяснения отношения с несправедливым миром, поэзия есть попытка примирения с миром через связь с небесами. Поэтому когда я читаю подобное, я вспоминаю Николая Тихонова с его «Мы разучились нищим подавать» и начинаю шарить по карманам, Господи, прости.

***
«Было ли детство под солнцем города роз,/ Были ли руки отца колдовские над острым коленом?/ Были ли слёзы? Были. Как в детстве без слёз./ Слёзы – они как вода из донецкого крана./ Были, лились… а теперь их дают по часам./ Лягу укладывать дочку и вспомнится спинка дивана (?)./ В стылом Донецке стоит этот белый(?) диван. Я за ним (?) сына качала в потерянном (?) мае./ Сонные степи с тех пор у нас топчет кирза(?). – Мама, я слышал или послышалось – снова стреляют?/ – Спи, мой хороший, это, должно быть, гроза…/ Слёзы дают по часам, чтобы дети не знали/ Слёз этих ток, за стеной – для мытья головы!/ Что о нас скажут потом? Мы жили. Мы воевали./ Мы воевали за то, чтобы не было больше войны».

Вообще, это напоминает плохой подстрочник. Рифмовка чудовищная, невнятица, необязательность, полное отсутствие мотивировки появления того или иного образа, например, кирзового сапога нет в армейском обмундировании уже полтора десятилетия и пр. К тому же, с точки зрения русского языка, это не просто беспомощно и полуграмотно, именно такими опусами компрометируется сама возможность высказывания об этой трагедии. И вина в этой компрометации лежит на тех, кто предоставил эфир, или на том, кто такую возможность продавил своими авторитетными или политическими возможностями. Не случись этого, текст бы оставался в просторах Сети и Стихиры, среди миллиона или более подобных стихосочинительств. А теперь оное творчество становится образом для подражания.

Иногда в эфир дают ещё большее непотребство, так что слушать тошно, однако я не нашёл уж совсем маргинальных виршей, опубликованных на сайте под заголовком «Поэзия русской весны», видимо, давали в эфир по настоятельной рекомендации куратора, но сами же и устыдились оставлять следы, умолчали.

Ради справедливости, надо сказать, что под этой рубрикой нередко публикуются вполне качественные, профессиональные стихи сложившихся и достигших уровня мастерства весьма достойных авторов, где присутствует и культура смысла, и высокого класса поэтика. Таковы стихотворения «Икона» и «Симонов и Сельвинский», такова вещь под названием «Когда-нибудь…», которая заканчивается строками: «…и чтобы выжить нам нужна причина, и чтобы умереть – нужна причина. А для любви причина не нужна». Или «Главное сердце не надорвать» с прекрасным финалом: «…там, где убитый солдат встаëт /колокола раскачивать /Богу навстречу, на память той, /что голосит над ношею. /А у шинельки рукав худой /пахнет травою скошенной…» (но и в этой вещи рифма «закрома-война» крайне не желательна). Наконец есть очень своеобразное стихотворение «Из России выводят, выводят Бога», где намечен выход из стихотворческого окопа на иной, предельный или запредельный уровень понимания: «И какой-то усталый ангел /на прощанье по забору вывел: /НИЦШЕ УМЕР /и задумчиво сплюнул в пыль».

А теперь с неизбежностью переходим к персоналиям.

Едва ли не знаменем этого лирического возрождения объявлена некто Анна Долгарева. Ну, объявлена и объявлена, знаменем так знаменем, мы живём в эпоху масс-медиа и Центров информационно-психологических операций, знамя должно быть высоким, привлекательным, и поэтесса этим требованиям вполне соответствует как в вечернем платье, так и в бронежилете, каске, с микрофоном в руках на передовой.

Вот только на беду, как назло, речь в этом материале идёт о текстах, которые могут или не могут быть причислены к русской поэзии. Некоторое время назад я высказал мысль в публичном поле о том, что небрежность в отношении со словом поэтическим сродни плебейству. Многие на это замечание откликнулись. А наиболее содержательным оказался отзыв Константина Шакаряна:

«Рифма – понятие нравственное. Давно сказано, и нельзя об этом забывать. Увы, не просто забывают, но как бы вовсе не имеют в виду. Хорошо, оставим афоризм межировский, который может кому-то нравится, а кому-то нет. Но ведь культуру-то стиха никто не отменял, чему бы ни было посвящено собственно высказывание. Но, как это нередко бывает, на волне “что” забывается “как”… Что говорить о других… Милые поэтессы Д. и Р. еле справляются со словами и строками. Это пренебрежение законами поэтической речи, плохое владение которой заменяется то грубоватой прозой, то патетикой, то вообще само́й “неподсудной” темой – совсем, никак не радует… А идеологическая база, подставленная под это всё, когда названные и неназванные сравниваются с Симоновым и Берггольц. Вспоминаются мне слова Сельвинского на первом съезде писателей, когда все так же идеологически горели и эмоционально возгорались, крича о комсомольском духе, боевых стихах, об орудии борьбы, чуть не о мировой революции: “Я буду говорить об очень узких вещах, о вопросах поэтики, потому что эти вопросы для нас, поэтов, являются вопросами очень широкими, потому что это – насущный хлеб нашего мастерства”. Вот об этом-то насущном хлебе и забывают те, кому это выгодно забывать».

Именно борцы за пролетарскую поэзию, для которых главным было «что» – Безыменский и К°, деятели РАППа с Родовым, Алтаузеном и пр., уничтожили в результате травли и доносов несколько гениев, в первую голову Павла Васильева и Бориса Корнилова.

Но вернёмся к цитированию. Возьмём из программы «Радио России» стихотворение Долгаревой «Расскажи мне, расскажи…». Я бы никогда в жизни не поместил подобный текст в своём материале (из чувства стыда), но иначе мне не поверят, всё-таки РАДИО РОССИИ – лучшее радио страны.

\
Расскажи мне расскажи сказку, больше не могу,

это человек лежит, расцветая на снегу,

это красным он зацвёл, как цветок на остановке.

Расскажи мне про котёл, впрочем, лучше про котов

и про новые винтовки.

По реке плывёт топор – прямо до Чугуева.

Ну и пусть себе плывёт! Он в эвакуацию.

Абрикосы зацвели. Рано, не дождавшись марта.

И огонь горит на картах и на кожице земли.

Ой, земля, сыра постель! Вот мужик. Орёт сирена.

Но стоит он на коленях посреди трамвайных линий

И пытается он сына собирать из запчастей.

Эх, на Небе – порадей!

По реке плывёт топор – прямо до Чугуева.

Ну, и пусть себе плывёт! Может, он за мир, вообще?

Города падут во тьму. На ветру горит осина.

Собирай же, дядя, сына по Донецку по всему.

Он восстане и пойдёт, он за нас на Небе спросит.

Будет лето. Будет осень. Как-то выживет народ.

Собери его, родной! Пусть за нас, за грешных, гадких

Он заступится украдкой…

– Мама, мама, я в порядке. Мама, это не со мной.


Здесь всё от начала до конца приблизительно и необязательно, здесь всё зеркально-подобно вышеприведённому стиху про детство в городе роз, только подстрочник на порядок хуже. Автор, переводя своё лирическое переживание на русский язык, обращается с русским языком как с чужим. Я неоднократно повторял и ещё раз приведу высказывание Теодора де Банвиля «Поэзия есть то, что сотворено и по сему – не нуждается в переделке», то есть раз и навсегда создано, так что это невозможно исправить или изменить – сразу всё разрушается. Основа поэзии – звук, который диктует расстановку слов в единственно возможном порядке, разумеется, не вопреки смыслу. Но смысл приобретает в звучании глубину и многозначность, что позволяет подлинным стихам не стареть – как раз благодаря точности звукообраза, а алгебраическая формула единственно возможных строк, позволяет достичь эффекта запоминаемости, что является ещё одним аксиоматическим признаком настоящей поэзии.

Начнём же, благословясь. Давно я подобных творений не разбирал, но чувствую, что следует перешагнуть через гордыню и не ссылаться на таковое моё отношение к тексту как на саму очевидность. К величайшему сожалению, для читателей, ставших за последнюю четверть века потребителями, это далеко не очевидно.

Уже первая строка есть истёртая в ветошь банальность, в Стихире так начинаются десятки, если не сотни пабликов, есть и у группы «Руки в верх!» вещица с таким же началом, впрочем абсолютно бездарная по тексту, но музыкально-вокальные опыты строятся по другим принципам, стихотворная составляющая имеет в них значение едва ли не последнее. А начало оному мему, как всегда бывает, положил классик, в данном случае Сергей Александрович Есенин: «Молодая, с чувственным оскалом, Я с тобой не нежен и не груб. Расскажи мне, скольких ты ласкала? Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?». Но почему автор просит рассказать ей сказку и аж щемится  – «больше не могу»? Оказывается сказка – это убитый (или разорванный в клочья?) на остановке мальчик-юноша, который нейтрально назван человеком. Человек этот почему-то расцветает цветком на февральском снегу, этакая красивость на грани фола, как можно разорванное тело сравнивать с цветком – не знаю. Далее вдруг возникают котёл (чугунный?), читателю следует догадаться про Иловайский и Дебальцовский, тут же без паузы, по созвучию, – про котов и вдруг совсем нелепое: «впрочем, лучше про винтовки». Чем лучше? Откуда они взялись? Трёхлинейки первой мировой? Или снайперские – Драгунова? «Сумрак»? или ОРСИС Т-5000? Но, думаю, причина появления винтовок – в рифме к «остановке». А объяснять, зачем и почему, не поэтское дело. Догадайтесь сами.

Якобы припев с топором, плывущим до Чугуева, я оставлю на закуску.

К раннему февральскому цветению абрикосов у меня претензий нет, в сочетании со снегом это даёт географически-временную привязку и некую живописную перспективу. Всё бы так было. Далее куда хуже: огонь пылает (гореть может лампада) не на картах, а на поле боя или на пожарище после бомбёжки; и где автор видела кожицу земли? Это слово чаще относится к фрукту или овощу, тем более, что буквально в следующей строке земля названа сырой постелью, если следовать авторской образности – постель-могила эта покрыта кожицей, как яблоко или огурец в пупырышку.

Далее в этом тексте идёт самая неприятная сцена собирания останков сына неким мужиком. Рифмы «сирена – на коленях» и «линий – сына» оставим на совести автора. Смею заметить, что трамвайными линиями принято называть оборудованный от пункта А до пункта Б рельсовый и электрический маршрут, водитель трамвая выходит на линию, поэтому безутешный отец должен стоять на коленях между рельс, да. «Собирать из запчастей» мёртвое тело – образ, свидетельствующий об отсутствии чувства языка, ибо запчасть используется для возвращения исправности механизму, для оживления, которого в данном случае, увы, не предвидится. Донбасские стихи всякими правдами и неправдами пытаются сравнивать и чуть ли не ровнять с поэтами ВОВ. Драгоценные мои, откройте ради любопытства любого из авторов той фронтовой и окопной поэзии: вы не найдёте ни слова, ни намёка на натурализм, который вы пытаетесь нам впаривать ради произведения впечатления на читателя. А крови, мяса, испражнений, жестокости военной, ужасов тленной плоти там было не меньше, но куда больше. Однако писались строки возвышающие душу, ибо поэзия именно для этого и предназначена. Тому примеров из сороковых и во второй половине 20-го века несть числа.

В следующей строфе предсказывается, что «города падут во тьму», словно демоны или души грешников, и тут же уже в настоящем времени – «на ветру горит осина» – это, как следует из текста, в конце февраля?! И, возвращаясь к натуралистическим подробностям окололирического сюжета, уже не мужик, а дядя должен собирать останки сына по всему миллионному городу Донецку, простите, всякой гиперболе есть меры и пределы, за которой она становится глупостью и глумливой ложью.

Финал, как это нередко бывает в лирических текстах о гибели невинных, перемещает нас в иной мир, где собранный из запчастей отрок «восстанет и пойдёт» и, видимо, с самого Господа «за нас на Небе спросит», не попросит, не помолит сонм небесный, а именно спросит. Таковая строка свидетельствует едва ли не о полном отсутствии поэтического слуха у автора. Хотя я таки обнаружил в этом сочинении вполне себе удачную строку: «Будет лето. Будет осень. Как-то выживет народ». Однако последняя строфа не менее провальна, автор настаивает на пересборке убиенного и просит его Там заступиться за нас, грешных, почему-то украдкой (?), и в силу этого потаённого заступничества, автор вынуждена добавить для рифмы эпитет про нас соотечественников, про нас «гадких».

Уф-ф-ф!.. Неужели всё?

Нет. Остаётся ещё так называемый припев.

В фольклоре эта гениальная частушка широко, известна и плывёт топор вдоль села Чугуева в нескольких вариантах. Фольклор – стихия устной речи с иными, отличными правилами, где всегда были допустимы скабрезности и сквернословие. Использование ненормативной лексики в русской лирике без ущерба для качества стиха, совершенства и гармонии текста удавалось лишь считанные разы. Есть такой опыт у Маяковского и Павла Васильева, и то лишь с использованием слова, ещё в 17-м веке не бывшего ругательным и обозначающего женщину, склонную к блуду. В данном случае таковой намёк на мат оборачивается полным фиаско, подражание частушке предполагает гениальность, а не этот жалкий лепет про эвакуацию, про топор, который «за мир, вообще».

Но попытки данного автора играть в эти игрушки, имеют продолжение. И не столь давно Анной Долгаревой было опубликовано стихотворение, где уже без обиняков, а прямым текстом был использован глагол в строке о том, как «Над Донецком снаряд несётся, чтоб в квартиру мою в@..резаться». Эта публикация вызвала локальный скандал в литературном секторе Сети. Последовало бурное обсуждение, наиболее аргументированный и внятный итог которому подвела Марина Кудимова в своём небольшом эссе «Обсценная немота». Приведу фрагмент:

«Большое возбуждение царит в формирующемся сообществе военной поэзии по поводу разноса стихотворения Анны Долгаревой с обсценным глаголом. Конечно, «божественный глагол» – или «великое русское слово» – призвано быть не обсценным, а бесценным. Но сталкивать лбами Долгареву с Гамзатовым и тыкать ей в нос Симонова, как и стравливать любого поэта с любым другим поэтом, – приёмчик не комильфо. Замечу, что стихи, фиксирующие эмоциональную реакцию в моменте, идущие репортажным валом, редко являются образцом совершенства. Времени на их тщательную огранку под обстрелами явно нет. И торопливость в присутствии смерти не равна диванной поспешности ради ежедневного присутствия на полях сетевых сражений. А поэтической культуре, если её столько лет профанировать, просто неоткуда взяться. Но в почти подростковом эпатаже (а кто в глазах смерти взросл?) слышна и реакция на долгую замолчанность, на сталкивание в маргиналитет…».

Вот-вот, поэтической культуре неоткуда взяться. До трудов нашего катакомбного существования поколению 30-летних неведомо как добраться, многие из них даже не слышали о существовании ископаемых поэтов из 70-х и 80-х. Потом, привыкшие к социальным сетям, они представления не имеют о понятии «черновик», для них неведомо то, что текст должен отлежаться, а уж про гоголевские восемь редакций – не видали, не слыхали даже в кошмарном сне. Между тем в русской поэзии мне известен лишь один сверходарённый стихотворец, для которого не существовало понятия «черновик», это Евгений Евтушенко, достигший всемирной известности. Его творчество огромно и неоднозначно, но и в этом писании «с колёс» есть не менее трёх десятков подлинных шедевров. Повторить такое вряд ли кому удастся, не советую и пытаться. Лучше всё-таки карандашиком нацарапать вирш, отложить на денёк-другой, потом ещё на недельку или месячишко и лишь потом, помолясь, выкладывать на всеобщий обзор, поругание или восхваление. Иного не дано. Проверено веками…

У той же самой Анны Петровны Долгаревой размещены на сайте Николая Троицкого стихи вполне себе приличного качества, которые, как небо и земля, отличаются от приведённого текста и текста с обсценным вкраплением. Стихи в этой подборке написаны дольником, что может быть расценено как дань моде, а по мне так – лень стихотворческую, так проще. Но в представленных текстах на этом сайте нет очевидных провалов, дикой безвкусицы, пошлости и кощунства, которые бывают оборотной стороной пафоса и ложного патриотизма. Вот и держалась бы в этих рамках, но желание быть на переднем крае (быть модной!) – всепобеждающе.

Поэзия, Анна Петровна, к величайшему счастью нашему, не фронтовая журналистика, она требует душевного молчания перед высказыванием. Я далеко не сторонник гневливых оппонентов стихотворицы Долгаревой, которые не дают ей никакого шанса: «Думает, что пишет очень хорошо стихи о войне. Нам её вот это подъездное, пацанское матерное творчество, которое хорошо кричать под пивасик на оппозиционном сборище, уже настойчиво навязывают ретивые руководители каналов…». Я против навязывания и я за грамотных, обладающих литературным вкусом редакторов, которых ещё можно найти в нашем литературном сообществе, всё труднее, но постараться можно. Я против групповщины, идеологизации творчества, против торжества маргиналов, этого принципа РАППовских погромщиков, когда «все, кто не с нами, те против нас».

И дело вовсе не в донбасской весне. Всё куда шире, куда страшнее и куда глобальнее. Русские поэты, некоторые из которых ещё живы, писали о трагедии разделённой родины и 10, и 20, и 30 лет назад. Другое дело, что их никто не слушал и не слышал. Но ничто никуда не девается, сказанное даже в пустоту остаётся сказанным, оно работает в силу своей сформулированности и произнесённости, «и вовремя изроненное слово над кем-то да исполнится, Бог знать». В этом и только в этом долг поэта…

В конце же хочу заметить следующее.

Противопоставлять и даже сравнивать поэзию, из которой родился «Тёркин» и «Жди меня», поэтов второй Отечественной и стихотворцев донбасского конфликта, не просто беспочвенно, но во многом глупо и ущербно, об этом я писал в начале материала. Мы ещё не начинали, как сказал наш Главнокомандующий, мы лишь пристреливаемся, до Третьей мировой пока не дошло, хотя всё зыбко. Поэты, способные осмыслить происходящее в поэтическом слове, есть, но они не принадлежат к рекламируемому донбасскому выплоду. Для того, чтобы понять масштаб процесса, надо быть подобным Тютчеву. Есть замечательные строки одного из современных классиков Игоря Шкляревского:


Земные взоры Пушкина и Блока

устремлены с надеждой в небеся,

а Лермонтова чёрные глаза

с небес на землю смотрят одиноко.


Такому взгляду ещё предстоит быть явлену, уверен – с необходимостью и в свой час такое слово будет сказано. И предпосылки тому есть, ибо обладающие слухом продолжают звук и смысл, нисходящий свыше, транслировать. Тому пример лучшие вещи Дмитрия Мельникова:

***

Напиши мне потом, как живому, письмо,

но про счастье пиши, не про горе.

Напиши мне о том, что ты видишь в окно

бесконечное синее море,

 

что по морю по синему лодка плывёт

серебристым уловом богата,

что над ним распростёрся космический флот –

снежно-белая русская вата.

 

Я ломал это время руками, как сталь,

целовал его в чёрные губы,

напиши про любовь, не пиши про печаль,

напиши, что я взял Мариуполь.

 

Напиши – я тебя никому не отдам,

милый мой, мы увидимся вскоре.

Я не умер, я сплю, и к моим сапогам

подступает Азовское море.

 
P.S. Комментарий. Константин Шакарян пишет мне по поводу этой вещи:

 «Мне лично режет слух в хорошем в целом (ох, уж это «в целом») стихотворении рифма «губы-Мариуполь». Смазанное, обесценивающее стих созвучие на пике высказывания».

Нет, дорогой, не согласен. Тут как раз всё гораздо хитрее, точнее сказать, всё куда тоньше и изощрённее, здесь присутствует тот самый единственный звук, который при помощи ассононсных рифм и аллитераций позволяет дивно рифмовать «губы – Мариуполь», когда рифма распространяется на всю строку. Это высший пилотаж!

Поделиться