"Ломоть отрезанный, тихотворение..."

О нем сказано столько, что хватило бы на добрую сотню. Много умного, тонкого и немало вздорного. Оценки его доныне полярны: поклонение versus раздражение. Сломано копий на целое войско... Но его собственное "войско" цело и невредимо. И по-прежнему обезоруживает своей искренностью; бьется за примат частного над общим, за диктатуру языка, создание новой эстетической реальности и за самую древнюю форму частного предпринимательства на земле. За то, чтобы без посредников доходить до каждого, кто считает себя не частью, а целым...

В этом году ему могло исполниться 75, а поздравления шли бы со всех концов света. Имя его принадлежит всему миру и не принадлежит никому. Он, Иосиф Бродский, стал классиком при жизни, но в те времена на его родине было сделано все, чтобы предать забвению. А сегодня делается еще недостаточно, чтобы такой поэт принадлежал национальной культуре. Некоторые и вовсе считают, что не столь уж велик, но продолжают с ним, ушедшим, заочно соревноваться и спорить.

Кто знает: будь он жив, возможно, все встало бы на свои места. Однако его уже два десятилетия нет, а за него говорят другие. И только редкие оговариваются, что сильно рискуют. Думаю, не потому, что по его поводу самая большая разница мнений (с гениями всегда так). И уж точно не потому, что его стихи нужней тем, кто хочет себя "уважать в период поражений". Поэзия любит уединение, тишину и останется самым приватным из искусств. Ведь стихотворения — это исповедь, а не псалмы, которые можно распевать хором. Тем паче когда одинок, когда "любовь сильней разлуки", а "разлука длинней любви". И никто не вправе записывать другого в пораженцы. Не вправе решать, чей том в трудную минуту открыть. Вставать между ним и поэтом.

Да, Бродский не раз призывал творить себя и собственную жизнь "всей силою несчастья своего". Но он же предъявил здесь едва ли не самый большой успех, ибо отчуждение его собственных проблем произошло именно так. И пусть архивы его еще "под семью печатями", даже любовная драма, став всеобщим достоянием через поэзию, все же отделилась и начала путешествовать в мире искусства. Воистину "ломоть отрезанный, тихотворение"... Однако что здесь для поэтов нового? Что удивительного?

Все пишущие знают: диктат языка — не только бремя, но и способ получения знания. Поэзия — хранительница всего языкового богатства и добытчица "вечных" смыслов. А рифма — самый быстрый проводник к ответу. Это она диктует следующую строчку и "вытаскивает" наружу как горькую правду и накал страстей, так и забытые всеми слова. Это она не оставляет денно и нощно и на самом деле заводит дальше, чем рассчитывал получить. Возможно, поэтому Бродский так много занимался техникой стихотворчества, протестовал против модных "верлибров" и хотел, чтобы переводы его произведений были точны и по смыслу, и по ритмике. В конечном счете взялся за них сам, хотя довести до совершенства эту технику не успел...

К слову сказать, западная традиция обходиться без рифмы у нас, слава богу, еще не очень прижилась. И если мы не хотим утратить главные достоинства поэзии, то должны их дальше развивать, опираясь в том числе на открытия нашего гениального соотечественника. Он знал: возможности стихотворчества далеко не исчерпаны и один из верных путей — в разработке самого языка, в его дальнейшей "аранжировке". Вряд ли нужно добавлять, как много значили работы Бродского для поднятия статуса русского языка и роста интереса к нему в мире. Но здесь уместно напомнить высказывание Евгения Евтушенко, что самое страшное для поэта — это оказаться "снятым" с родного языка. Так не закономерно ли, что по-настоящему Бродский начал заниматься его совершенствованием именно в эмиграции?

Он упорно ищет новые формы и вслед за Оденом утверждает: язык — старше и больше, чем время, а время — значимее пространства. Последнее есть пустота, "квадрат", в лучшем случае "вещь". Время же — "мысль о вещи"... Возможно, отсюда вера поэта в то, что в стихах важней композиция, а не сюжет. И что жизнь — не прямая линия, но круг, и, лишь пройдя его до конца, сможешь выйти на новый. А если еще не сдался, "вписывай круг в квадрат", советует он, ибо пространство "нуждается сильно во взгляде со стороны". Но увидеть и до конца осознать это сможешь "только ты"...

Философия Бродского мало похожа на трактаты мыслителей. Этим она уязвима и этим же сильна. Ее несовершенство — продолжение достоинств, к коим можно отнести и его пионерский опыт. Да, поэтами двигают чувства, но кто сказал, что их творения лишены смыслов?! И разве писатели не извлекают их из-под своего пера? Наконец, не это ли дает им шанс стать пророками, хоть и занимает в тот момент меньше всего? Вопросы, вопросы... Им нет конца. "Тихотворение мое, мое немое..." — пишет Бродский, тоже вымаливая у него ответы. И получает их для себя, не навязывая более никому. Его битва за жизнь идет в пространстве собственных переживаний. Его победы не учат, а дарят опыт, но поражения сближают с миллионами таких же, как он. И, удивив совпадением, убеждают в нормальности, пусть даже все вокруг считают иначе. Так, сохранив личность, он отходит в сторону, ибо каждый должен решить сам, как капитализирует свои страдания.

Бродский умел это делать по-разному. Его эссеистика не менее известна, чем стихотворения, хотя и вокруг нее шли споры. Плотность мысли бьет наповал, не дает "переварить" содержание и отдохнуть глазу. Между тем именно так (или почти так) писали свою лучшую прозу великие поэты. И оставили в наследство множество формул и афоризмов, цитируемых доныне. Думаю, такой лаконизм вырабатывает сама дисциплина поэтического языка: привычка вмещать в строку больше, чем требует любое повествование, берет верх. Не оттого ли, "взрослея", писатели переходят к "большим размерам", но поэты выбирают эссе? И не потому ли "Набережная неисцелимых" кажется мне самым поэтичным из всех прозаических произведений? Ведь даже здесь качество мысли и образность языка достигнуты Бродским не только средствами прозы, но и с помощью музыки стиха, тех самых ритмов и размеров, что приучили его работать максимально емко, ярко и зримо. А то, что использовал строки из своих стихотворений, такой вывод лишь подтверждает...

Я знаю, что дала сейчас еще один повод поспорить о привилегированном месте поэзии среди всех искусств. Его отвел поэзии сам Бродский. Многие считают, что придание поэзии наивысшего статуса — не что иное, как "печать профессии". Но согласитесь: без такого (пусть и преувеличенного) отношения к делу своей жизни он не оставил бы нам столь уникальное наследие. А если истинная ценность оного кому-то еще непонятна, это не повод такую значимость отрицать. Наверное, объективную оценку трудам поэта дадут лишь те, чьи новаторские опыты как по масштабу, так и по своей глубине окажутся сопоставимы со сделанным самим Бродским. Пока что таких "экспертов" у нас, увы, нет. Никто из новых поэтов подобного прорыва не совершил, не повторил — даже толком не скопировал.

Что ж, выходит, эта тайна и есть его главный успех. А значит, он добился своего, и сколько лет ни пройдет, Бродский-философ будет нужен каждому, полюбившему Бродского-поэта. А мой краткий рассказ потонет в новых длинных трактатах о том, являлся ли он действительно великим или нет. Был ли поэтом "элитарным", "политическим" или "лирическим". Наконец, вправе ли претендовать на статус национального...

Мой ответ на это: поэт не требует ничьих определений. Просто не нуждается. Тем более имея столь огромную и благодарную аудиторию. Поэтому лучшее, что мы можем сделать,— больше никогда не вставать между ним и теми, кто его выбрал.

Поделиться