«Мне нравится быть безалаберным человеком, но иногда писать и напевать серьезные вещи»

Юз Алешковский — о том, почему литературный процесс он считает «канализационной жижей».

В Москву приехал Юз Алешковский — писатель, поэт, сценарист и в свои 82 года отчаянный хулиган. Он начитал аудиокнигу «Рука» и вместе с Андреем Макаревичем сыграет 16 сентября концерт в клубе «Дума». Накануне Юз встретился с обозревателем «Известий» Алексеем Певчевым.

— С Макаревичем вы знакомы давно, насколько я знаю, именно он был в середине 1990-х инициатором выпуска альбома ваших песен «Окурочек».

— Познакомились мы в Нью-Йорке под балдой в «Русском самоваре». Атмосфера была свойская, но не хулиганская. Тогда Андрей и предложил, и с помощью одного нью-йоркского звукотехника всё и записали. Записывали без репетиции, я сбивался с тональностей, но мне нравится, как там горланю. «Окурочек» мне нравится гораздо больше, чем, скажем, запись двойного концерта в Софии. Когда-то благодаря Андрею вышло первое собрание моих сочинений. Сейчас он очень здорово оформил половину «Книжки трех моих муз». Его дар художника не ниже остальных даров. Что приятно и в отношении дружбы и сотрудничества.

— До Макаревича вас пытались записывать, как это было?

— Нет, всё это было непрофессионально. А сам я, хотя и не был пьянью, но что-то в этом было застольное, ухарское и не соответствовало лиризму песен. Но мне было радостно ублажать собутыльников и собутыльниц, а петь я никогда не отказывался. В том же ЦДЛ я сразу говорил: «Бутылку ставишь? Пожалуйста, но чтобы на двоих, на троих». К этому виду своих литературных занятий я всегда относился равнодушно. Мне нравится быть безалаберным человеком, но иногда при этом писать, напевать серьезные вещи.

— А что вы записали сейчас?

— Шесть дней набалтывал свой роман «Рука». Накануне впервые за 32 года в него заглянул, не очень люблю это дело. Это не комплексюга, для меня это загадочно, но вот «Рукой» я восхитился, не сочтите за хвастовство. Поразился, насколько приближается к правде мое метафизическое толкование природы советской действительности. И Сталин, он тоже на самом деле здесь смешан с г... Я всё это наговаривал и очень волновался, потому что испытывал те же страсти, что и при сочинении.

— Программу концерта озвучите?

— Я попою, может быть, поболтаю. Отвечу на вопросы, надо только подготовить задающих вопросы, а то все будут сидеть с языками в ж... Будет три новых песни, неожиданных для меня самого. Потому что муза от меня ушла к 70-му году, и редко-редко что-то возникало. О моих отношениях с музой всё есть в «Книжке трех муз». Будут мои с понтом «китайские» стихи. Надеюсь, глотка будет в порядке.

— Большинству вы известны благодаря песне «Товарищ, Сталин, вы большой ученый». Эта песня актуальна сейчас безотносительно фигуры вождя?

— Это была ирония, но за иронией обычно стоит много не поддающегося пониманию, а многие реагируют, ни хрена не понимая. Во многом именно это спасло меня от посадки. Брежнев пел эту песенку в Завидово на своих «охотницких» пьянках. Я думаю, его сотрапезники, вся эта шушера, зная об этом, меня не брали. Да и ничего антисталинского в ней не было. Наоборот, это с понтом уважение, перечисление исторических заслуг. Но и в смысле убойном, презрительном, обнажающем сущность этого бездарного ублюдка, она доходила. Вот это и было подноготной, воспринимаемой людьми.

— Правда, что благодаря этой песне вы познакомились с Высоцким?

— Песня здесь ни при чем. Я был в Крыму, валялся, покуривал сигаретки, а рядом на валуне сидела молодежь, у них был включен «магнит», и с него звучал «товарищ Сталин». Я уже знал голос Высоцкого. Не помню, точно ли песня соответствовала оригиналу. Позже мы с ним это весело обсуждали. Он пел много разных песен, блатных, типа «Мурки». Потом стал питаться своей поэзией, что и подстегнуло его к созданию изумительных песенных шедевров. Их не так много, но хватает для того, чтобы стать песенником, поэтом своей страны, причем поэтом самого разношерстного общества.

— Какие из ваших произведений вы бы хотели видеть на экране?

— Экранизирован «Кыш и Двапортфеля» на «Мосфильме», и его много лет показывали накануне 1 сентября. Хорошо было бы «Руку» экранизировать для сериала. Кто-то пытался делать «Кенгуру», а вот «Николая Николаевича» экранизировать невозможно, и здесь я отказал даже американцам. Я придумал продолжение, к которому «Николай Николаевич» будет ретроспективой. Вот это можно будет экранизировать, подохну я или буду жить. Есть «Книга последних слов», где каждый рассказ — серия для сериала.

— Можно ли говорить о русском литературном процессе в современной Америке?

— Вы невольно употребили словосочетание, к которому с юности я отношусь с гадливостью. Для поэта, писателя, художника словесности главное — выбраться из этой канализационной жижи под названием «литературный процесс» и посидеть на бережке, под солнышком чистого искусства. Я понимаю, о чем вы говорите, и не обвиняю вас в этой фразеологии, но я ее не принимаю. В Америке не существует литературной общности, подобной той, что была в ЦДЛ с его пьянками и профессиональными и полупрофессиональными разговорами.

— Довлатов и Аксенов были вне этой истории?

— Мне до лампы эти имена, я сам по себе, и я ни с тем, ни с другим не говорил на литературные темы. Потому что я знал, что у этих литераторов — это место воспаленное, а я в этом плане человек простой. Довлатова я писателем не считаю, а считаю его журналистом, не уничижая при этом профессию журналиста и этот жанр. Но человек, претендующий на это звание, должен доказать это при помощи образцов своего воображения. А этого, как мне кажется, у Довлатова не было. Была игра со словом, литературное дарование, стилистическое, чему его научила работа газетчика.

— Ваши песни невольно причисляют к «русскому шансону», жанру, на сегодняшний день олицетворяющему пошлость. Не обидно?

— Никакой трагедии нет. Любой жанр, если пользоваться фразеологией В.В. Путина, развивается по вертикали или опускается до низин, до помоек, до пошлости. В шансоне есть хорошие песни. Меня мало интересуют тексты, иногда встречаются совершенно пошлые образцы. Этого не нужно пугаться, океан языка всё это схавает как мусор, брошенный с корабля, есть еще и буревестники, потому что они питаются, как правило, мусором.

— В Москве вы не так часто бываете. Что-то вызывает у вас отторжение?

— До 1990-х бывал почти каждый год. Потом мне не хрен стало тут делать. То, что вызывает отторжение, есть в любой действительности — и в американской, и в итальянской, и особенно в русской, которая только становится. А та же американская уже существует минимум полтора столетия. Я уже не говорю об английской демократии, которая стала за века генетической чертой.

России безусловно светит смена режима — одного на другой, другого на третий, но, разумеется, это требует времени. И, между прочим, создания грамотной оппозиции и грамотного отношения правящей партии к ней. Страна находится в развитии. Вот последняя эта компания с Pussy Riot, я перевожу их название как «взъерошенные письки». Отношение к ним настолько бездарно, что во времени, в истории это будет выглядеть абсолютно фарсовым, отвратительным эпизодом. Единственное, за что я рад — эти девки, отсидев два года, заработают больше, чем все мы за две социальные жизни.

— У вас когда-нибудь были мысли вернуться в Россию, так сказать, «с концами»?

— Никогда не мечтал возвратиться. Потому что такого рода шаги делаются один раз. Кроме того, я всегда помнил слова моего покойного друга Дода — они опубликованы в «Смехуечках», в «Книге трех моих муз». Он сказал: «Старик, ностальгия возникает только тогда, когда у тебя есть всё, кроме нее».

— Вы интересуетесь американской политикой?

— Она мне до ж... Я в прошлые выборы не голосовал ни за демократов, ни за респбликанцев. Тем не менее Америка сильна тем, что эта страна тружеников и настоящих предпринимателей, банкиров, если они не жулье. В этой стране есть базис, нуждающийся в улучшении, в социологизации. Эта страна живет свободной жизнью.

Алексей Певчев

Известия

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе