Перед бурей

Фото: Keegan Houser


Однако экономист Юрий Кузнецов уверен, что современное социальное государство — как идея и как мировая мечта — в самом скором времени вынуждено будет измениться. Об этом он говорит с «Горьким».


—  В своей книге Аткинсон (такое создается впечатление) романтизирует период строительства современных социальных государств. И британское общество всеобщего благосостояния (Welfare State), и американская программа построения «Великого общества» (Great Society), и  «государство-покровитель» во Франции, и концепция «дома для народа» в скандинавских странах — вся эта работа видится Аткинсону своего рода частью рыцарственного образа западного государственного устройства. Он открещивается от идеи создания «идеального» государства, но все его предложения имеют своей целью наращивание «социальности» и продолжение пути, начатого сто с лишним лет назад. Как вы оцениваете потенциал современного социального государства?


— В массовом дискурсе есть понятие «развитое европейское государство». Не идеал, но нечто к нему приближенное. Верховенство закона, парламентская форма правления, свобода слова, права человека и, главное, социальная политика. Перед нами европейское социальное государство, и эта форма публичной власти достаточно недавнее явление. В принципе, мы не можем сказать, что когда-либо существовало асоциальное государство или, извините за тавтологию, «асоциальное общество». В любом случае так или иначе сюзерен или община заботились о бедных, о беспомощных, о детях.

Но социальное государство — в сегодняшнем смысле этого понятия — насчитывает сто лет. В Германии, с ее «прусским социализмом», реформы начались лет сто пятьдесят назад  (в 1871 году было введено государственное социальное страхование от несчастных случаев на производстве, в 1880 году — финансирование медицинской помощи, в 1883-м — пособия по болезни). Но по большому счету строительство социальных государств происходило в период между двумя войнами в двадцатом веке, а близкие к сегодняшним формы начало приобретать в послевоенный период.

В нынешней системе общественных представлений государство как некая абстрактная вечная сущность, отделенная от личности тех, кто осуществляет власть, должно обеспечивать физическое выживание всем своим гражданам и жителям страны. Не частные институты, не общественные организации, не церковь, не семья, а именно государство должно гарантировать каждому медицинскую помощь, работу, пособие по болезни и старости. Последние десятилетия действуют уже и надстройки над этой базовой идеей: теперь государство обязано обеспечивать не только физическое выживание и защищенность, но также эмансипацию своих граждан и возможность их самовыражения. И когда я говорю «эмансипация» и «самовыражение», я перевожу на русский термины, повсеместно используемые идеологами развитого социального государства.

То есть сейчас речь идет не только о том, чтобы не умереть с голоду, но и о том, чтобы найти работу, которая человека удовлетворяет. И еще иметь достойные условия жизни и образование, которое может помочь совершить «личностный рывок». Все это государство призвано делать за счет средств, которые собирает тем или иным образом, формируя свой бюджет. Но предоставить все перечисленное обязано. Не могу не заметить, что идея социального государства в таком виде — это секулярная версия христианской идеи спасения. В какой-то момент для европейских народов место Спасителя заняло государство.

Параметры некоего общего качества жизни меняются в сторону увеличения — и происходит конфликт хорошего с прекрасным: обязательства государства увеличиваются. Такова динамика коллективного действия: современная демократическая политика во многом построена на подкупе групп избирателей обещаниями различных выплат и привилегий, и часть этих обещаний реализуется.

Смею утверждать, что социальное государство современного типа входит в период кризиса и в скором времени (до 2040 года точно) не сможет выполнять весь объем взятых на себя обязательств.

— А Россия (СССР) была ли когда-либо действительным социальным государством?

— Если считать, что ключевая особенность социального государства (как идеологии, философии) — это мессианская функция; если рассматривать государство как инструмент решения любой социальной проблемы способами мягкого или откровенного легального насилия, в том числе в области перераспределения средств, — с этой точки зрения Советский Союз был, безусловно,  социальным государством. Но — своеобразным. Другое дело, что вот эта безусловная европейская вера в государство, которое «должно», потому что «иначе и быть не может», в России девяностых годов была надломлена, и начался странный процесс строительства нового зыбкого договора. Все считали — и в том числе люди государственные, — что у государства должны быть какие-то социальные обязательства. И в ходе политического процесса, со временем, все как-то устаканивалось, укладывалось, «возвращалось». Все смирились, что пенсии вот такие маленькие — уж какие есть. Медицинское обслуживание и страхование — уж какие получились. Люди перестали бунтовать, а, с другой стороны, государство перестало давить, у него появились ресурсы, и как-то это вся ситуация условно устроилась. Ну а сейчас опять все снялось с места и поехало. Другое дело, что пережитый ужас безверия не дает людям, возможно, до конца осознать происходящее — вера в государство слишком ценна. Если мы с вами будем обсуждать историю с пенсиями — это, насколько я понимаю, самая важная и свежая тема, — то к самой идее пенсии есть два фундаментальных «отношения». Два полюса, и между ними спектр мнений: как вообще люди воспринимают пенсионные выплаты. На одном полюсе — выплаты по старости трактуются как чисто контрактные отношения (пенсия — это некое фиксированное социальное обязательство, зафиксированное в юридическом документе, договоре): «Я в период рабочей активности перечисляю определенные средства, и в зависимости от этого я получаю определенные бенефиты». И противоположная позиция — пенсия как дар. Как милость. Благотворитель дает, и хорошо. Сколько дает? Сколько может, столько и дает. Хорошо, что я не умираю с голоду. В разных странах и разных обществах отношение к  пенсионной реальности колеблется между этими двумя полюсами.


 — Аткинсон, обсуждая вопрос «чрезмерного» неравенства (более половины мирового благосостояния (50,8 %) приходится на 1 % сверхбогатых; половина взрослого населения мира располагает лишь 1 % глобального благосостояния), упоминает идеи Платона — «никто не должен быть более чем в четыре раза богаче беднейшего члена общества». Не кажется ли вам, что немеркнущее обаяние советского социального государства не в его умении работать с бедностью (оно уступает многим мировым практикам), а именно в том обстоятельстве, что разрыв между бедностью и богатством в СССР (с некоторыми отклонениями, связанными в основном с недвижимостью, которая имела символическую, но не реальную цену), укладывался в эту золотую формулу?

— Пожалуй, так и было — около трех десятков лет, пока нефть была дорогая. И дешевая в добыче. Можно считать это удачным экспериментом, почему нет. Но такая пропорция  ведет — и, кажется, мы это проходили — к застою. Если бы платоновская золотая формула воцарилась во всем мире лет двести назад, мы бы до сих пор зубы лечили без анестезии. Увы, но это так. Экономические труды о феномене неравенства популярны (Пикетти, Бранко Миланович), но мне обсуждение этой идеи кажется непродуктивным занятием. Борьба с бедностью и борьба с неравенством не связанные друг с другом вещи. Если мы хотим, чтобы бедные люди жили достойно, — это задача одна. Ее решает обычная благотворительность — будь то государственная или негосударственная. Борьба с неравенством — другая задача, и для ее решения нужны иные инструменты. С определенной точки зрения, борьба с неравенством — потакание зависти. Тут всегда можно вспомнить старую сказку о человеке, которому волшебник пообещал исполнить желание при условии, что сосед получит в два раза больше. И скажите, когда негодующий на неравенство будет удовлетворен: когда он сам начнет жить лучше или когда сосед станет жить хуже? Мысль простейшая. А к каким долгоиграющим последствиям приводит.

— Аткинсон отдает отчет, что все общественные институты проходят сейчас испытание вызовами нового времени (глобализация, технологическая революция, повышение продолжительности жизни), но видит надежду в том, что европейское социальное государство и появилось в период «первой» глобализации и технической революции. Дитя одного мощного переходного периода — почему оно обязательно должно погибнуть в следующий подобный же период? Напротив, он считает, что просто опять пришло время радикальных решений. Потому смело предлагает (пока для Великобритании) ввести значительного размера пособие, выплачиваемое всем детям без исключения, создать целевой фонд, позволяющий выдавать «минимальное наследство» всем гражданам по достижении ими совершеннолетия и обдумывает пользу базового дохода. Вы интересовались финским экспериментом по введению безусловного базового дохода и писали, что интерес российской публики к провалу или успеху этого начинания бесконечно велик.

— Да, базовый доход — это чрезвычайно эффектная и радикальная социальная мера, глубоко задевающая воображение читателя. Каждый гражданин, независимо от возраста и дохода, ежемесячно получает от государства определенную сумму — это представляется мечтой и приближением к справедливости. Но я сразу должен сказать, что финская модель [ровно как и предложение Аткинсона — прим. ред.] не имеет отношения к перераспределению условного национального богатства (в нашем случае, например, нефтяных доходов).

Это, как ни парадоксально, попытка сократить расходы на социальное государство. Попытка заменить множество существующих пособий — для бедных, для безработных, для разнообразных социально-неблагополучных групп — единым доходом, сумма которого в данный момент установлена в размере 560 евро. Первая экономия — ликвидация контролирующего административного аппарата, который прежде занимался распределением выплат и проверкой бедняков «на нуждаемость». Вторая (и тут еще важная морализаторская и идеологическая составляющая) — базовый доход позволяет «выталкивать» людей на работу, вырывать из так называемой ловушки бедности. Если пособие безработный, устроившись на службу, теряет, то доход остается при нем, и это значимый стимул для того, чтобы, чувствуя себя в безопасности, пробовать улучшить свое положение и благосостояние.

Да, выплаты распространяются на всех граждан — и для богатых становятся просто налоговым вычетом, но, предположительно, выгоды базового дохода в перспективе  перекроют затраты, особенно в преддверии возможного увеличения числа безработных из-за технологических изменений, влияющих на рынок труда. Впрочем, Финляндия пока только проводит эксперимент;  безусловный базовый доход в стране еще не введен. Для России я не вижу перспективы и возможности ввести базовый доход: страна очень разнородна, пособие по безработице (ровно как и многие другие социальные выплаты) слишком невелики и сидящих на вэлфере разбаловашихся безработных у нас нет.

— Чтение Аткинсона рождает неприятные вопросы: слишком велика разница между обсуждением безусловного базового дохода и, скажем, тем же повышением пенсионного возраста, которое обсуждается у нас. Это событие многим представляется символом отказа государства от социальных обязательств.  

— В Америке повышение пенсионного возраста было произведено еще в 1983 году. Это был первый известный, знаменитый случай повышения пенсионного возраста —при Рейгане обе основные партии на это пошли. Правда, всего на два года и с большой отсрочкой. Так, объявили в 1983-м, а действовать повышение начало после 2000-го, так как затрагивало людей, родившихся начиная с 1955 года (они могут уходить на пенсию в 66 лет) и после 1960-го (в 67).


Во всех развитых странах имеет место глобальный кризис пенсионных систем, из которого каждый выбирается по-своему. Продолжительность жизни и малое количество детей — причины, которые невозможно обойти. То же и у нас: на все летательные аппараты, какими бы они ни были, одинаково действует сила тяжести. Разумеется, у нас есть свои особые причины, связанные с уникальностью системы управления или именно с российским дефицитом бюджета.

Но у шести крупнейших мировых экономик, составляющих в совокупности 60 % мирового ВВК, величина необеспеченных пенсионных обязательств (то есть, грубо говоря, количества средств, которые нужно добавлять из бюджета в пенсионные фонды, чтобы они не обанкротились) составляет несколько десятков триллионов долларов. Это значит следующее: государственный бюджет начинает брать в долг, заимствуя недостающие средства у инвесторов. То есть вытягивает деньги, которые могли бы пойти на развитие производства, инновации и т. д., а идут на выплату по обязательствам. Кстати говоря, проценты по государственному долгу, за счет которого финансируются государственные социальные программы, достаются отнюдь не беднякам, действительно нуждающимся в средствах.

В какой-то момент ситуация может дойти до критической точки. Аткинсон — оптимист, но мы с коллегами в свое время, еще в 2005 году, издали книгу американца Лоренса Котликоффа, специалиста по демографической экономике, написанную им в соавторстве со Скоттом Бернсом, и она называлась «Пенсионная система перед бурей» (The Coming Generational Storm: What You Need to Know about America’s Economic Future).

Котликофф очень убедительно доказывает, что придется пройти через серьезные пертурбации финансовых систем. Эту будущую проблему — надувающийся долговой пузырь — видят все экономисты, каких бы убеждений они ни были: левых, правых, зеленых, голубых и прочее. Это реальность, и она не смотрит на идеологические предпочтения. Возможно, все пройдет не так уж страшно — жизнь будет продолжаться, и как-то государства свои обязательства переформатируют, но гладкого аткинсовского пути к большим социальным вершинам не будет. Все же я думаю, что мы будем свидетелями крушения нынешней мировой концепции социального государства. В определенном смысле это будет закономерная расплата за игру в мессианство.

Но пока этого не случилось, пока долговой кризис не грянул, пока можно наращивать обязательства, пока можно брать в долг и есть что брать — можно читать Аткинсона с его прекрасным умением работать со статистикой и большим количеством нового фактического материала; анализировать его результаты и допущения (так как именно этой возможностью такого рода книги и интересны) и завидовать чужому деятельному оптимизму. Ну и обдумывать, как строить свою жизнь и жизнь общества в новых условиях.

Поделиться