Да кем тебе было назначено —
Влюбиться нельзя умереть —
Глазами такими прозрачными
На женщин телесных смотреть?
Взгляну, и замру без движения,
Как буквица красной строки,
Не видя свое отражение,
А только излучье реки,
Где еле, и то в навигацию,
Пройдешь, не задев берега;
Мальчишку на ветке акации
С гудком из пустого стручка;
Собак в отцветающем доннике, —
Я все и не помню уже —
Как в кино- и видеохронике,
Запоротой при монтаже.
Ты знал, что уж если пора, чего
У вечности мелочь просить?
И детство свое не сворачивал,
А младшим оставил носить.
За эту ли связь поколенную,
За то ли, что сердце мое
Когда-то вмещало Вселенную,
А ты вытесняешь ее,
Нас вышлют в почтовом конверте, и
Сожмут до формата avi.
Но мне ли бояться посмертия,
Тебе ли бояться любви?
Инна Домрачева на обратной стороне обложки почему-то названа Ириной. Составителю и корректору трудно было подложить большую свинью автору, и в уважающей себя антологии такое просто недопустимо. Стихи Инны выдержаны в строфической силлабо-тонической манере и просто выдержанны. Жестки, энергичны, где-то даже брутальны. Предполагаемому адресату этих лирических строк не позавидуешь, ему светит «не перчатка в губы – в скулу сапог», как представляется, не столько с гендерных даже позиций, сколько с онтологических. Герой не выдерживает предлагаемую ему высоту чувства, не берёт планку, вообще не тянет. В этом, как представляется, заключён важный внутренний конфликт большинства предложенных в подборке произведений.
Впрочем, лирической героине и самой далеко не сладко под маской железной уральской леди. Об этом говорит и, пожалуй, самое удачное стихотворение подборки «Да кем тебе было назначено…». Инъекция мудрой нежности, предпринятая в этой вещи, оборачивается поэтической удачей. Впрочем, хватает и претензий. Кое-где автор не справляется с формой, и она мстит – то неестественным оборотом, то неточным словом, то тавтологией: «суетный правильный слог убог, // Но аккордами я не смог», «К горизонту на скорую руку, внахлёст // Притачали окраинный лес» (скорее, пришили), «карь» (вместо кареглаз), «замру без движения». Но это частности, окупаемые богатой образностью, иногда сразу же, в следующих строках. Есть момент и серьёзней. Высокий эмоциональный строй женской лирики, вообще, часто соскальзывает в истерику. Эту опасность автор, вероятно, чувствует. Во всяком случае, любопытно, что с предельно эмоциональных восклицаний стихи здесь порой начинаются, но никогда ими не заканчиваются. Имеет ли это отношение к возникновению текста или авторской интонации – вопрос сложный, но, во всяком случае, такой эмоциональный спад нетипичен и придаёт стихам то самое «лица необщее выражение». В других вещах подборки, наоборот, целиком выдержана холодноватая интонация, не оттого ли они запоминаются хуже.
Чувствуется здесь и культурный бэкграунд автора, нечастый по нынешним временам у молодой и не слишком начитанной поэтической братии. С другой стороны, искушающая «филологичность» не выглядит здесь чрезмерной. Порой античные реалии сочетаются с ультрасовременными, как в стихотворении «Сердцу рёбра к восемнадцати малы…». Хотя лирическое начало во всех вещах превалирует, автора меньше всего хочется назвать поэтессой, материя стиха активно сопротивляется этому. «Ум с сердцем не в ладу» – не в этом ли важная причина притягательности поэзии, в целом, порождённой на стыке этих двух человеческих дефиниций? Если это так и если мера конфликта определяет качество поэзии, то стихи Инны Домрачевой достойны найти своего благодарного читателя.
* * *
И падала в пустую полынью,
и подо льдом бескровная лежала,
И снилось поле, словно я бежала
Румяно-босоногая – к ручью.
Там бился ключ, прозрачная вода
Сбегала по камням в густую траву,
И взрослые, конечно, были правы.
Я - не права. Малы мои года.
И я смотрела в пустоту небес,
В бескрайнее, бездонное, глухое,
И думалось – да что же я такое?
И что мы все? И что мы значим – без…?
И я тогда о пустяках молилась,
Чтоб не ругали, чтоб любовь – навек.
Мне верилось еще, что человек
Быть счастлив может. Экая наивность.
Произведения Наталии Елизаровой, увы, почти ничем не выделяются из моря современной дамской лирики. Так в одном стихотворении лирическую героиню «в Киото увезёт авто», из другого читатель узнаёт, что поэтесса была в Праге и что «чужих грехов // Может быть тяжек груз», в третьем богач сравнивается с Крезом. Всё это мило, лежит на поверхности и довольно пошло. Четвёртое стихотворение с красноречивым зачином «А если любовь – обман?» исследует этот судьбоносный контрапункт. Задаётся несколько риторических вопросов, в частности, с использованием образа «страстный бред», после чего всё завершается финалом «И ведь существует мир, // И ведь наблюдает Бог», вероятно, примиряющим все противоречия мироздания. В ещё одном стихотворении лирической героине хочется «слияния души и естества» и «в себе лелеять страхи и потери», а завершается оно пожеланием хранить «мой образ, исчезающий у двери». Видимо, персонаж не выходит в дверь, как обычные люди, а не без красивости покидает комнату как-то иначе.
Форма не уступает содержанию. Такие довольно сомнительные рифмы как «забытьи-дни» или «темно-трюмо» (взятые наугад из одного стихотворения) соседствуют со словосочетаниями «заглаживают пороки» или «тихо ноют» (взятые также наугад из другого). Не могу отказать себе в желании представить, как можно громко ныть или заглаживать пороки – рукой? утюгом? Редко-редко блеснёт свежий образ, например, «дождь завис над Патриаршими, // И капли с плеч на воду стряхивал» или неожиданный поворот лирического сюжета, как в стихотворении «Черта проведена, её лишь пересечь…». Человеческая личность, проступающая сквозь эти строки, вызывает симпатию, но для члена СП Москвы (как утверждается в сведениях об авторах) всё это довольно беспомощно. Между тем, по количеству стихотворений у Наталии Елизаровой третья подборка сборника. Вероятно, составители считают, что эта поэзия ценна какой-то потаённой ценностью. Остаётся лишь присоединиться к этому ощущению.
* * *
Ребёнок позабыт в шелку коляски.
Мать утонула в блеске магазина.
Елена Шварц
Мама на скамейке в парке
Читает «В ожидании Годо»
Мама – студентка филологического,
Ей трудно, но остался год,
И надо доучиться как-нибудь.
Девочка в коротком пальтишке
Ковыляет по дорожке.
Маме немного интересно,
Придет ли Годо.
Девочке очень интересно,
Куда идет ее тень.
А тень покидает парк,
Пересекает дорогу наискосок,
(девочка старается не отставать ни на шаг)
И добрая тень увлекает ее
В самый детский из всех миров.
Там девочку принимают за куклу другие дети
И начинают раздирать ее на части,
Шумно восторгаясь ее слезами,
Пока испуганная и растерянная продавщица
Не уносит ее прочь.
Она не спрашивает «Чей это ребенок?»
Она, признаться, жутко боится скандала -
У нее испытательный срок до конца недели,
Поэтому будет лучше
Просто вынести девочку
На оживленную улицу.
А мама дочитывает последние страницы,
Вздыхает, закрывает книгу
задумчиво смотрит вдаль,
Слегка разочарованная Беккетом.
А девочка, снова очарованная,
Молча стоит посреди улицы.
Теперь ей интересно смотреть,
Как растет ее тень.
Стихи Анастасии Журавлёвой, прежде всего, отличаются бурным темпераментом и подростковым максимализмом. Большинству из них тесно и в строфах, и в обрамлении пунктуацией, которой, по запоздалой моде, кое-где принципиально нет. Вообще, стихи кажутся написанными разными авторами, настолько диаметрально противоположные стили они исповедуют. То ли автор, как говорится, ищет себя, то ли просто увлекающаяся натура, по крайней мере, в отношении поэтическом. Цельности решительно не хватает этим полуслучайным вещам – и в совокупности и по отдельности. Фольклорная стилизация «матушка спозаранок пошлёт за водой…» соседствует чуть ли не с рэпом в стихотворении «Может быть, конец – это пункт приёма». Рядом с ними – восемь строк, уже в заглавии посвящённые жертвам «Невского экспресса» и написанные в неуместном здесь повелительном наклонении: «Знай наперечёт // Всех, кто умрёт». Если это совет родственникам погибших, то он более чем бестактен, а если самому сочинителю, то, пожалуй, можно было оставить его и при себе.
Достойны упоминания и авторы сразу трёх на подборку эпиграфов. Поистине гремучую смесь образуют Николай Рубцов, Голдинг, Елена Шварц и Беккет (атмосфера которого во многом определяет заключительный в подборке верлибр). Кажется, что эстетические горизонты Анастасии безграничны. Другое опасение состоит в том, что через год-другой автора ждёт какая-нибудь очередная поэтическая метаморфоза. Предсказать её результаты сложно, а потому приходится быть сдержанным. Какие-то проблески неожиданного смысла мерцают то тут, то там в этих стихах, иногда оборачиваясь и экзистенциальным ужасом, поданным через самые обыденные вещи. В этой связи наиболее многообещающие стихотворения «Маленькая девочка по имени Ариека…» и «Мама на скамейке в парке…», построенные на сочетании внятной повествовательности и метафизического порыва. Впрочем, их литературоцентричность может сыграть с автором и дурную шутку, обернувшись постоянным приёмом, вторичным по определению.
Продолжение следует