Российская писательница написала роман от лица коронавируса

Инга Кузнецова: «Было головокружительно путешествовать в телах».

Год 2020-й при всех его многочисленных бедах, тем не менее, проходит под одним главным знаком – знаком коронавируса. Пандемия изменила все сферы человеческой жизни – политику, экономику, образование, здравоохранение, но, прежде всего, она повлияла на саму психологию людей, выявив то, что доселе оставалось за кадром. В том числе, и поэтому происходящее требует не только «сухого» математического анализа, но и творческого осмысления – своего рода вакцины не только для тела, но и для души.


Так что скоро свет увидит первое в мире произведение, написанное от лица Чужого – по сути, от лица коронавируса, находящего то одного, то другого носителя. Роман называется «Изнанка» - и его автором стала известная писательница Инга Кузнецова, чьи тексты высоко ценит, к примеру, такой человек, как Ларс фон Триер. Новаторство и актуальность книги в ее оригинальной оптике, позволяющей не только раскрыть тайну эпидемии, но и понять радикальное несовпадение наших представлений о себе и нашей настоящей изнанки.

Мы поговорили с Ингой Кузнецовой о новом романе «Изнанка», старом мире-кефире и герое, захватившем все новостные ленты.

— …Помнится, в детстве сборник колыбельных имел такой же эффект, как и начало вашего романа: лепота и благодать вдруг оборачивались страшилками в духе неадаптированного Гофмана — с «волчищами», «когтищами» и прочей русской народной инферналией. У вас все немного мягче, и начало тоже звучит, как у одухотворенного Хлебникова, а после — словно холодным душем окатывает: да ведь это микроб вещает, как давеча жучок у Пелевина! «Смутные холмы разворачивались под нами. Невидимые существа кричали над нами. Кто-то сумеречный, затаившийся в шелесте, зыркнул безумным глазом. Хозяин начал снижение». И ваш новый роман — на злобу дня?

— Не микроб (у микробов и вирусов разные биологические статусы). Да, герой и рассказчик моего романа — полусущество, не обладающее полнотой самостоятельной жизни, и он догадывается об этом. Это герой дня, захвативший все новостные ленты и наши головы. Своим прямым именем, данным вирусологами, в моем романе он не назван, и читатели следующих поколений смогут увидеть в романе не только любой вирус, но и любого чужого, внедряющегося в человека. Но сегодня мы точно знаем, кого я имела в виду.

Написать роман от лица коронавируса, из-за которого умирают, — задача, невероятно сложная этически и почти невозможная технически, и все-таки она возникла передо мной, как вспышка. Я не смогла уклониться. Пелевин, при всем уважении, тут ни при чем. При чем всеобщий страх. В условиях, когда весь мир боится одного крошечного объекта, считает его главным врагом человечества, я сочла, что справедливым будет дать и ему слово. Я превратила коронавирус в субъект, мыслящий и чувствующий. Такая оптика позволяет многое понять про людей, и особенно про радикальное несовпадение наших представлений о себе и нашей настоящей начинки, изнанки. Мой роман прежде всего о людях.

Жизнь вовсе не похожа на детскую колыбельную, и трагическую остроту ее почти не смягчает красота, все же возможная в нашем мире как свойство зрения. Для меня острота возникает не только в «жести» социума, но и в природе «за» человеком. То есть я отнюдь не автор пасторалей.

— Рассказ от имени животных в литературе уже вели, достаточно вспомнить «Холстомера» Толстого и «Дневник фокса Микки» Саши Черного; насекомые у Кафки и Чуковского тоже разговаривали. У вас чревовещает вирус, возомнивший себя, как Як-истребитель в песне у Высоцкого, хозяином живого существа и главным героем не только романа, но и всемирной истории. Вы боитесь его? Или восхищаетесь им?

— Ни то, ни другое. Мне он интересен. Я создаю о нем свой честный (парадокс!) и фантастический миф. Ни в реальности, ни в романе коронавирус не может мнить себя хозяином — наоборот, он стремится обрести хозяина, а его передают по цепочке. Герой «Изнанки» влюбляется практически в каждого своего хозяина, среди которых летучая мышь, кошка и, наконец, Гиганты, мы (можно предположить, что и «в реале» в каком-то смысле целью вирусов является контакт с нами). Но невозможно любить кого-то, не пытаясь его понять, и для того, чтобы начать понимать Гигов, моему герою нужно проходить сквозь человеческие клетки-комнаты-камеры, в которых он может перемещаться, только выедая их. Ведь некто Непомерный — Хозяин миров и миров — создал вирусы со своими особенностями движения. Получается, что у чувствующего вируса нет иного способа любить нас, кроме как поглощать нас изнутри. И, пока из-за моего героя в «Изнанке» не умрет человек, вирус не догадывается о том, насколько он опасен для нас. В этом его драма. А что? Он имеет право и на собственную драму. Любовь вируса к людям принципиально неутолима и трагична для всех.

Не такова ли порой изнанка любви и в чисто человеческом мире, в контакте человек — человек? Конечно, я довожу эту мысль до предела, но важен вектор. Красота, может быть, и не спасет мир, но хотя бы смягчит его. А любовь не спасет. Она заостряет все.

— Ваша антропософия — не отголосок ли той же русской классики, которая об извечно «маленьком человеке»? И нет ли здесь какого-то современного хлыстовства — в преувеличении роли очередных братьев наших меньших, которые в силу всеобщей политкорректности постепенно захватывают огромный мир, якобы им по праву принадлежащий? Как вы видите эту проблему в своем романе?

— «Хлыстовство», «маленький человек» — это ретро-рубрики, которых уже явно не хватает, чтобы упаковать сегодняшний мир. Все гораздо острее и касается каждого, ощущает он себя маленьким или нет. Сегодня чувствуется необходимость в более щедрой этике, учитывающей всех. Это вызов, который бросает время писателям и философам. Да, как любой человек, я боюсь страданий и смерти близких, как гуманист вообще не хочу страданий людей (даже маньяков-убийц). Но как писатель я не имею права бояться идей. Писательский страх — это очень скучно. Сталкиваясь с сильной идеей, я иду до конца, ведь в ней содержится какое-то обещание будущего или предупреждение для будущего. И мне кажется, сегодня стоит отступить на шаг назад — или шагнуть вперед — чтобы подумать: а с какой стати мы вообще меряем все мерками только человеческого самосохранения, на практике превращающегося во все мельчающий прагматизм? Почему все вокруг должно существовать только как полезное/вредное для нас? Мы — не единственные жители планеты Земля, разве нет? Тут можно было бы передать привет Грете Тумберг: я не разделяю твоих взглядов, Грета, но я понимаю твое беспокойство. Мне хочется согреть любящим взглядом не только людей, но и иные существа/полусущества. И даже вещи.

— Помнится, в Вашем предыдущем романе «Промежуток» разговаривали даже тюремные решетки и железнодорожные платформы….

— Практику говорить от лица не-людей для себя я действительно разработала там: в «Промежутке» я даю слово голубям, деревьям, мху, тромбоцитам, танкам и др. Такая оптика и практика требует не только тренированного воображения, но и гигантских сил эмпатии. И сейчас, вслед за Флобером, я могла бы воскликнуть: «Коронавирус — это я!» Готовность к эмпатии — вот ключевое свойство, необходимое всем нам. Оно совершенно необходимо моему читателю. Да, я зову его выйти из замкнутости страхов и увидеть все с совершенной иной точки зрения. И, надеюсь, в этом не столько ужас, сколько выдох. Сегодня гуманизм не может ограничиваться любовью к людям. Он расширяется до любви ко всему живому. И даже так: ко всему, считающемуся живым ли, мертвым ли. 

— В стремительном ритме повествования часто встречаются «лирические» паузы, выдающие в авторе уже не «антрополога» и «вирусолога», а «поэта», каким вас знают в литературе. «Мы упали в какую-то паузу бытия и теперь обложены несвободой» — разве не высок градус подобного высказывания и не актуален его посыл? Помогает ли вам «поэтический» опыт в создании прозы? Вы, кажется, написали этот роман чуть ли не на одном дыхании, как стихотворение? Или как все происходило?

— Мой жанр — философский роман с фантастическими допущениями. Можно сказать, что я расту со своей прозой как сюрреалистическая ветка магического реализма. Никто не мешает мне натуралистично (и в то же время инопланетянски) описывать жесткие сцены в романе идей. Ко мне – поэту - прямое отношение, пожалуй, имеет здесь лишь языковой слух. Но непроходимых границ между поэзией и прозой нет, что доказали еще герои «Промежутка». Что же касается изнанки «Изнанки», роман был написан быстро — за четыре месяца, в несколько подходов. Основная идея будоражит меня и сейчас. Для того, чтобы превратить ее в ткань, понадобилось много смелости. Все новое здесь, постмодернизмом и не пахнет. Было захватывающе ткать эти джунгли и сразу же, как с мачете, прорываться сквозь чувственно-биологическую ткань текста. Было головокружительно путешествовать в телах.

— По сюжету, браконьеры продают ученому летучих мышей, в одной из которых и живет «тот самый» вирус, захвативший нынче весь мир. Дальше кошки-мышки, дочки-матери, лабораторные промахи и настоящий триллер с маньяком-убийцей. Хотя, на самом деле, ваш роман — настоящее революционное чтиво, полное концептуальных идей, нового видения и радикальных решений. Но уточните, пожалуйста, снова ли пресловутому «пятому элементу» суждено спасти мир, или вы, не раскрывая интриги сюжета, подскажете другой вариант реанимации всего сущего? 

— Спасибо! Но для того, чтобы увидеть хотя бы какие-то выходы, стоит прочесть роман – короче тут не сформулируешь. Скажу одно: реанимация прежнего невозможна. Необходимо выстраивать новую гармонию, новую философию на новых началах, учитывающих наши разочарования от глобальных разрушений в мире и в человеческих клетках.

— Вот живут старые добрые Хозяева, кормящие паразитов в своем теле, свистят себе щеглами и мышами, и вдруг появляются злые Гиганты, гораздо круче Летучих — от юношей-романтиков до монстров-убийц — и теперь уже жизнь в Непомерном совсем не такая, как раньше. Эту модель, напоминающую одновременно домком у Булгакова и «Двенадцать» Блока, по-вашему, может спасти только революционный вирус, способный повернуть мозги в прошлое, где совы, осы, лисы? Ну, и напомнить о мире, склеенном слюной любви…

— «Человеческие» герои романа — очень разные люди со своими траекториями судеб, и между ними искрят базовые дуги любви или требования любви: мать — сын, «ромео» — «джульетта», взрослый сын — старый отец, моногамный партнер — полигамный партнер, провокативная жертва — убийца. Все Хозяева вируса в моем романе, как и мы, заслуживают любви и понимания, несмотря на свои роковые действия или бездействия. Череда Хозяев — некая условная модель человечества, и я не претендую на ее полноту, но претендую на структурную верность. В романе, как мне кажется, нет уничтожительной критики человека. Есть объем понимания его проблем. Я надеюсь на это. Нет и пасторали, идеализации первобытности, зова «назад в природу». Хотя Летучий Хозяин из отряда рукокрылых прекрасен.

Нет-нет, я не думаю, что наш мир окончательно испортился. Этот старый мир — не кефир, который прокис только что. Вернее, он всегда был и «кефиром», и эфиром. Просто в нем появился новый герой. И теперь он очерчен.

Автор
ИГОРЬ БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе