Евгений Коновалов: Стихотворения в журнале «Новый берег»

В свежем номере журнала «Новый берег» (Дания) опубликована подборка стихотворений Евгения Коновалова.
+++   ——
 
***
                       …wei? ich nicht und wozu Dichter in durftiger Zeit?
                                                                                   F. Holderlin[1]
 
Майская ночь оглохла от рёва
мотоциклетного, пьяных рапсодий,
музыки в стиле там-там.
 
Крашеные наяды в айподах
сетью уловлены, – блики на лицах,
водоросли из ушей.
 
Город до смерти пугает того, чьё
предназначение – петь в кипе листьев,
что же ему – замолчать?
 
Век суррогата, эрзаца, террора
имя его забывает, а голос
путают на площадях.
 
Мир не нуждается в нём, но нечто
большее переполняет сердце
и окликает его.
 
Всё – благодарное счастье ответа,
фиоритуры, строфы, коленца,
щелканье, цоканье, стих.
 
 
***
 
Лило так долго, что и небеса
опустошились к этой октябрьской ночи,
и на мокром асфальте легко написать
звёзд мигающие отточия.
 
Только ветер неистовствует во всю
мощь своих натруженных лёгких,
бывалый повытчик заходит в суд,
улики листвой присыпав ловко.
 
Записной мошенник куда горяч,
обирая почтенных отцов семейства
тополиных, а после забытый мяч
катает и не боится мести.
 
Как прозрачен утренний сад,
где, устав уже с осенью бороться,
дворники оранжевые стоят
перед изжелта-бурым своим сиротством.
 
 
***
 
Осень в сердце свила гнездо
и уже не слушает утешений
от воды с облаками, не то
гонит перистых в шею.
 
Листопад обернулся плащом ли, плащ
распахнулся во всю аллею.
Больше воздуха в грудь, не плачь
там, где клён от стыда алеет.
 
Больше призрачной веры! Пусть
всё гниёт, скукоживается, глохнет,
до корней промерзает горящий куст,
смертный пот застилает окна.
 
Больше сложности – на людском пиру,
простоты – у осени в средоточье.
На троих две липы с собой берут
в плаванье за истиной полуночной.
 
Нет у жизни отклика, ни перста
в небесах. Но на скорлупке судна
мачты всё возвышеннее, когда
безответны. Вдвойне – абсурдны.
 
 
***
 
Джо Дассен в подземном переходе.
В полушубке на снегу Вивальди.
Мусоргский ночует у ларька.
Зёрна нот при пятничном народе
расцветают на асфальте,
спрыгнув со смычка.
 
Сердце стынет, пальцы коченеют.
Бесталанность родненькая снова
под руку берёт наедине.
Ложе Волги сквозь огни чернее
хмурой ямы оркестровой
с горечью на дне.
 
Сам себе бормочешь: «Человече,
дни свои каким зерном наполнить,
чем талант неверный оправдать?»
В рот набрал воды ноябрьский вечер,
и муаровые волны
музыке подстать.
 
 
***
                                                                   Е. С.
 
Больше светлой печали, ещё
одиночества под небесами
спелой осени – в счёт
неслучившегося между нами.
 
Сентябрём раскрашенные листы
объясняют на пальцах
до утра: «Всё уходит, лишь ты
корчишь тут постояльца».
 
Не ученье ли смерти кругом,
не намёк ли заботливой силы,
заходящей в прижизненный дом
школяров легкокрылых.
 
Вот и аудитория лип
умолкает, готовясь
различать в выражении лиц
той же силой внушённую повесть.
 
Что ещё дано разглядеть,
как ещё подружиться с разлукой
там, где ливня хлещется плеть
в обнажённой разрухе?
 
Сам себе – лес озябших трущоб,
но и там любовь отвечает
с обречённым бесстрашием, а ещё
лучше – светлой печалью.
 

  
Роспись кувшина
 
Так мальчик голубиной шеей заворожён,
так атлеты бегут по стадиону амфоры,
так на аэродром садится алюминиевый дракон
развёрнутой во времени и пространстве метафорой.
 
Инструмент ли ты языка,
копьё ли, брошенное одиночеством
в небеса и летящее слепо
к неизвестной цели? – Примериваться, пока
ледяная безлюдная ночь черства
горбушкой чёрного хлеба.
 
Только зрелищ! Запоминать, как просвечивает наряд
осеннего клёна – обряд похоронный, – мурашки по веткам,
как тени от слов на листах дрожат
под мистическим ветром.
 
Вот она наступает по всем фронтам,
в руках у неё города и эпохи
дышат любовью, гневом, алыми
сполохами битв, – а писаки нам
плачутся, как дела её плохи.
 
Поэзия не следит за журналами.
 
Ей важней, что липовый отряд
в белых гетрах на запах бежит к сирени;
что бродячие псы исподлобья на прохожих глядят
с мученическим смиреньем;
что однажды шагнул – и нет пути назад
по канату сплетённых стихотворений.
 
Воздух обнял – и шею готов сломать,
истребитель заходит на цель, от восторга
с ужасом одуревши, – а всё не стать
молодеющим ангелом Сведенборга.
 
Время расправляет пергамент
и показывает то прах, то дым
зазывалой-фокусником – на устах елей, –
обманывая старцев полигамной
славой, давая на чай молодым.
 
Поэзия не помнит своих создателей.
 
Всех делов-то – поднимать себя за
клок волос – фотосинтез по выдаче
в две горсти, – чтобы солнечная фреза
контур тёмного смысла могла выточить.
 
На распродаже подержанных факелов получать
удостоверение в испытанной благодати;
или знать, как посмеивается сквозь печаль
несговорчивый демон Сократа;
или стать сосной, горящей в лучах
своего заката.
 
Ночью топорщатся иглы на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, –
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает родные пустоты
молчания да ереси.
 
Поэзия не прописана в мире сем.
 
Всё гостит друг у друга. Ради Бога,
обойдёмся без бога – строк, полей,
откровений. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой – в буддийском монастыре.
 
Переполняет чернильная вода
кувшин из белого дерева,
раз навсегда –
разбей его.
 
 
***
 
Ничего не подскажет страница,
полно плакать и нечем гордиться
перед синью пустынных небес,
где саднит реактивный порез.
 
Назови эту местность востоком,
но пророка тут нет, лишь восторгом
оживляется в пику врачу
весть овсянки навстречу грачу.
 
О явлении солнца во мраке.
О бессилии слов и бумаги.
О сомненье на донышке глаз
Бога, спящего в каждом из нас.
 
На краю просветлённого снега
не гранитом застыть, а побегом
ивы над безымянной водой,
уносящей цитаты с собой.
 
 
 

[1] … и к чему поэт в скудное время?
                                               Ф. Гёльдерлин
Автор
Евгений Коновалов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе