«У советских писателей в идеале вообще не должно быть могил»

По просьбе «Воздуха» Дмитрий Волчек поговорил с писателем и переводчиком Марусей Климовой — о ее собственной истории русской литературы, бесконечной популярности классики и разнузданности современного консерватизма.

Переводчица Луи Фердинанда Селина, Пьера Гийота и Жана Жене, автор романа «Голубая кровь» и мизантропических дневников Маруся Климова два десятилетия поливала цветы зла. Не всякий мог добраться до потаенной клумбы, где они росли. Теперь они будут доступны народонаселению: издательство АСТ выпускает книгу «Моя антиистория русской литературы», автобиографию Маруси Климовой, написанную на полях учебника родной речи.

Вы рассказываете в своей книге, что положили белую розу на могилу поэта Апухтина. Какие цветы стоит положить на писательские могилы? А может быть, некоторые надгробия следует пинать и обливать помоями?

Ваш вопрос, Митя, невольно пробудил в моей памяти строчку из стихотворения забытого ныне советского поэта Сергея Смирнова, где он как раз описывает посещение могилы Пушкина: «Прими, поэт, тебе две розы я принес из целофанного пакета». Запечатлевшийся в этих словах жеманный жест вместе с образом самого автора, который, судя по фото в книге, был сморщенным жутким карликом, когда-то меня ужасно веселили. И тем не менее я думаю, что Пушкин эти свои две розы из «целофанного» пакета от советских писателей вполне заслужил. Поскольку именно он стал едва ли не главной, можно сказать, системообразующей фигурой для культа уродства, который в то время повсеместно насаждался в искусстве. Особенно это заметно в его противопоставлении красавцу Дантесу, про которое тогда писалось и говорилось чуть ли не больше, чем про его взаимоотношения с царем. Поэтому я думаю, что тут нужен дифференциальный подход к каждому писателю. Пушкину — розы из целлофанового пакета, а на могилу Северянина, к примеру, я бы принесла букет изящных искусственных белых лилий. Таких же, как его поэзия, которая тоже была целомудренна и начисто лишена естественных человеческих чувств, что и сделало ее практически неувядающей и долговечной.

В целом мне кажется, что если отбросить в сторону идеологию, то большинство русских писателей не были при жизни полностью равнодушны к красоте, поэтому вполне достойны того, чтобы им приносили на могилу цветы, каждому — свои. Даже Достоевский, хотя его книги и вносят много путаницы в головы читателей. А вот советские писатели, особенно те из них, кто отличался особой живучестью и долголетием, вообще в идеале не должны иметь никаких могил. Поскольку вся их жизнь была посвящена исключительно интригам и цеплянию за жизнь, тогда как искусство, я считаю, гораздо в большей степени является служением именно смерти. Поэтому было бы логично считать, что они так и остались вечно живыми, а могила и цветы, как и другие проявления красоты, им не к лицу.

Когда вы делали цикл интервью с французскими писателями и издателями и спрашивали их о русской литературе, все говорили только о классике, а современную прозу никто не знал и знать не хотел. Вас удручает эта неосведомленность?


Фотография: PhotoXPress

Удручает, конечно, хотя постепенно я к такому отношению привыкла и стала воспринимать его как данность. К тому же у большинства моих парижских знакомых всегда имеется отговорка, что они не читают по-русски, когда я пытаюсь выяснить причины, почему во Франции сейчас переводятся именно эти авторы, а те, которые кажутся мне более интересными, неизвестны. В этом отношении мои французские собеседники, даже самые интеллектуальные из них, чем-то напоминают мне отечественных телезрителей, которые знают только то, что им показывают на экране, а остального мира для них как будто не существует.

В свое время Ленин сетовал на заговор мировой буржуазии, а сейчас, мне кажется, впору говорить о всемирном заговоре обывателей в культуре. Особенно это заметно в издательской сфере, где практически все передано в руки посредников в лице всевозможных литагентов, маркетологов и прочих совершенно случайных людей с обыденными представлениями об окружающем мире. Именно они ездят на выставки, встречаются там со своими братьями по разуму и отбирают книги, которые те им посоветуют, Поэтому сейчас «Галлимар», например — это уже совсем не то издательство, каким оно было вначале, когда там работали личности вроде Полана и печатались такие авторы, как Селин и Жене. Хотя там по-прежнему все хорошо отлажено, издается много книг, классика, переводы, но сейчас все это больше напоминает отчужденное производство, где никому ничего особенно не надо.

Но паровоз русской классики все еще прекрасно ездит по европейским рельсам. Я знаю людей, которые заново переводят Толстого и Достоевского на английский и немецкий, и эти переводы издаются и пользуются успехом. Когда я узнал, что на Каннском фестивале покажут турецкий фильм «по мотивам русской классики», я не сомневался, что он получит главный приз, и оказался прав, хотя это невыносимое занудство. Вы в своей книге щиплете и пинаете большую русскую литературу. Вы не сохранили к ней ни малейшей нежности?

Меня совсем не удивляет внимание к русским классикам в Европе. Другое дело, что такой интерес, как мне кажется, ни о чем важном и необычном не говорит. Все, по-моему, достаточно буднично и привычно. Объективности ради стоит признать, что русские писатели девятнадцатого века заслуживают экранизаций ничуть не меньше своих имеющих аналогичный статус современников из других стран. Поскольку интерес к ним никак не нарушает пропорций обывательского мира, который, как я уже сказала, сегодня примерно везде одинаков. А суть его сводится к следующему: гипертрофированное внимание к уже сложившимся авторитетам прошлого и полная неспособность понять и оценить то, что творится у тебя перед носом. И чем более утрированными и сверхъестественными свойствами наделяются герои далеких веков, тем незавиднее становится участь современного гения, если такого вдруг угораздит сейчас появиться на свет.

Поэтому, когда речь заходит о так называемых классиках и прочих гигантах мысли прошлого, мою душу сразу же начинают переполнять ненависть и злоба, а нежность, как по мановению волшебной палочки, улетучивается сама собой. Потому что мне хочется заставить пережить всех этих безликих любителей бесплотной старины то, что должен был испытывать, к примеру, умирающий от голода в дурдоме Хармс, в то время как члены Союза писателей и другие граждане СССР еще не завершили обсуждение проектов стометровых монументов к столетней годовщине гибели Пушкина. И тогда я, вслед за Ницше, беру в руки незримый молот и начать вбивать такие изваяния в землю, не останавливаясь до тех пор, пока они полностью не скроются под землей.

Правда, и в других моих книгах — о чем бы я ни писала, необязательно о литературе, — обычно вообще нет места нежности. Она, как и все остальные теплые чувства, включая любовь, на мой взгляд, представляет собой в литературе нечто вроде гнили, которая способна разложить и уничтожить любое произведение, стоит только автору допустить их к себе в душу. И, кстати, те из русских писателей, кто мне наиболее близок по духу, подобно некоторым северным растениям, и сами вовсе не нуждаются ни в каком тепле. Так что атмосфера моей книги вряд ли способна нанести им ущерб, а может быть, даже пойдет на пользу. Фет, например, был абсолютно холодным и бесчувственным (в хорошем смысле этого слова) поэтом. Нечто подобное, с некоторыми нюансами, думаю, можно сказать и про Гоголя или Лермонтова.

Если составить частотный словарь Маруси Климовой, то первые места займут слова «красота» и «гений». Что вы могли бы рекомендовать в качестве образцов безупречной красоты и абсолютной гениальности?

Если бы в этом мире была возможна чистая красота, то он бы, мне кажется, стал совсем простым и понятным. Но в нем присутствует еще и такое явление, как юмор, который является соперником и одновременно как бы тайным союзником прекрасного. Юмор в искусстве и жизни проявляется, в частности, через моду, которая способна сделать эстетически привлекательными любые, даже самые отталкивающие предметы и вещи. И наоборот, лишенная актуальности красота превращается в свою полную противоположность и становится уродливой. Именно это обстоятельство и делает гениальность ускользающей от понимания и глубоко враждебной обывателям, которым кажется, что актуальное искусство существует исключительно для того, чтобы постоянно ставить их в нелепое положение и оттенять их уродство. Особенно это заметно было в СССР, где насаждались ценности так называемых простых людей, а мода и вовсе преследовалась. Тогда официальные идеологи любили говорить о создании некой новой здоровой культуры, подчиняющейся неким общепринятым и очевидным для всех нормам, но именно культуру в лучших своих образцах они ненавидели и преследовали больше всего, поскольку она создается гениями и по своей природе вообще не может быть простой и понятной всем.

Что касается примеров гениальности, то в России, мне кажется, две самых важных для гения черты — красота и юмор — в наиболее чистом виде, я думаю, в наши дни воплотились в личностях, образе жизни и творчестве Владика Монро и Тимура Новикова. И даже то, что они оставили после себя не так уж много свидетельств своей гениальности в виде картин и других материализованных произведений искусства, с одной стороны, безусловно, является их недостатком, а с другой — еще сильнее подчеркивает их особую приближенность к вечно ускользающей и эфемерной красоте.

Мейнстримные издатели много лет игнорировали ваши сочинения. Теперь «Мою историю русской литературы» выпускает крупнейшее московское издательство. Причем происходит это в то самое время, когда господствующее в обществе умонастроение еще дальше сдвинулось в сторону самого дремучего консерватизма. Какие ощущения у вас вызывает этот глубокий разлад с Россией — огорчение, удивление, наслаждение?

Я бы не назвала происходящим сейчас в России процессы торжеством консерватизма и тем более каких-то традиционных ценностей. Консерватизм предполагает наличие строгих иерархий и дисциплины — я и сама в этом смысле отнесла бы себя скорее к консерваторам, чем к кому-то еще, однако сейчас, наоборот, повсюду приходится наблюдать абсолютно ничем не обузданную раскрепощенность и свободу самовыражения, особенно на официальном уровне и в СМИ. Коммунизм и православие — все смешано в одну кучу, национализм в зависимости от обстоятельств плавно перетекает в интернационализм, и наоборот; вырванные из контекста цитаты западных традиционалистов и русских мыслителей начала века перемежаются мнениями рабочих уральского завода и предсказаниями астрологов; с глобальными идеологическими заявлениями и нравоучениями выступают какие-то безграмотные поп-исполнители и обвешанные металлическими украшениями волосатые немытые байкеры, документы даже на правительственных сайтах вывешиваются с грамматическими ошибками, ведущие центральных каналов неправильно ставят ударения и коверкают слова, а представители власти изъясняются на уголовном жаргоне. Подобная раскрепощенность, наверное, могла бы быть даже забавной, но то, что я вижу сейчас вокруг себя, в последнее время все больше начинает напоминать мне плохой фильм, в котором актеры, вместо того чтобы играть так, как их когда-то учили в театральном вузе, вдруг почему-то решили совсем не напрягаться и стали просто кривляться. Известно, что Фрейд когда-то считал русских своими любимыми пациентами, идеи Маркса тоже неплохо прижились на отечественной почве, а сегодня, когда смотришь на многих политиков и некоторых активизировавшихся за последнее время рядовых граждан — особенно из числа тех, что называют себя верующими, — то невольно ловишь себя на мысли, что русские люди явились в этот мир еще и для того, чтобы максимально наглядно проиллюстрировать теорию Дарвина о происхождении человека. Поэтому происходящие сейчас вокруг процессы в социуме не вызывают у меня никаких особых эмоций, кроме скуки и еще иногда тошноты.

А то, что издательство АСТ именно сейчас решило выпустить «Мою историю русской литературы» достаточно массовым тиражом, пока остается для меня загадкой. Правда, там сейчас работает еще и вполне конкретный молодой человек, составитель серии Илья Данишевский, о котором я раньше никогда ничего не слышала, но именно он, насколько я знаю, нашел меня и эту книгу, после чего не без труда отстоял идею ее издания перед своим начальством. Так что роль личности в истории, в том числе и моей, пока еще никто не отменял. Хочется верить, что это какое-то свежее веянье в современной российской культуре. Было бы логично, мне кажется, если бы на смену писателям типа Прилепина, чьи сытые физиономии все прошедшее десятилетие не слезали с обложек глянцевых журналов, теперь, когда эпоха гламура окончательно завершилась, пришли, наконец, высокодуховные утонченные декаденты вроде меня, являющиеся поборниками таких традиционных для русской культуры ценностей, как гениальность и красота.

ИздательствоАСТ, Москва, 2014

Текст и интервью Дмитрий Волчек

Афиша-Воздух

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе