Действие фантасмагории Виктора Ерофеева происходит в наши дни. Как снег на голову на российскую столицу сваливается посольство страны Акимуды, на карте не обозначенной. Цель гостей – выяснить, можно ли иметь дело с теперешними москвичами или на них надо поставить крест и заняться более перспективным проектом. Федеральные власти озабочены и решают напомнить пришельцам (из рая? из преисподней?), кто в доме хозяин. Однако воевать обычным оружием с «той силой, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо», – занятие бессмысленное и опасное...
«Ко мне подозрительно относится интеллигенция, – жалуется в романе лирический герой, похожий на самого автора. – Она ненавидит меня за то, что я не считаю Булгакова великим писателем». Не слишком почтительное отношение к Михаилу Афанасьевичу не мешает романисту, выстраивая сюжет, брать напрокат булгаковскую схему. Посланцы страны Акимуды смахивают на известную делегацию Воланда в Москве 1930-х. Черный берет мессира примеряет посол Николай Иванович (он же Акимуд), в роль Иванушки вживается эфэсбэшник Куроедов, а вакансию Маргариты заполняет любвеобильная девушка Зяблик. Легко догадаться, кто здесь Мастер. «Бог дал мне ум и талант, – напоминает alter ego автора, – обо мне пишут дипломы и диссертации, некоторые иностранные критики объявили меня гением», «в провинции на мои выступления набегает толпа народа», «сколько я раздал автографов? – это население целого города».
Одна из центральных сцен в романе – посольский прием с участием усопших писателей – выглядит римейком бала у Сатаны. Разница в том, что именитые коллеги выведены под своими именами и описаны с минимальной степенью дружелюбия. Больше всех повезло однофамильцу автора: создатель поэмы «Москва—Петушки» благоразумно не упомянут вовсе (иначе не избежать всегдашней путаницы, так раздражающей романиста). Довольно снисходителен рассказчик к Андрею Вознесенскому. Приветствуя его, автор лишь заметит, что поэт поддался давлению и заменил удачную строку на менее удачную. Упоминая о Василии Аксенове, Ерофеев с укоризной обронит, что «жены всегда подталкивают мужей эмигрировать» и в аксеновском случае все кончилось «семейной катастрофой». Куда меньше повезет в романе прочим известным литераторам. Скажем, Мандельштама автор приклеит к Сталину (оба «в вальсе несутся через века славной истории, порождая и убивая друг друга»), Пастернака вынудит признаться в глупости и фальши, Набокову подарит пошлый каламбур, Ахматову заставит хвалиться синяками («вы правда любили, когда вас пороли мужчины?») и сообщит, что она и в подметки не годится Платонову, а самого Платонова сведет с Кафкой, для того чтобы автор «Чевенгура» нелестно отозвался об авторе «Процесса» («никакой ты не гений, а просто еврей задроченный»), а Кафка надавал Платонову пощечин.
Хамское отношение к классикам не единственная бросающаяся в глаза черта «Акимуд». Желая подтвердить репутацию скандалиста и певца минета, автор превращает роман в разновидность пип-шоу. Характеры? Логика сюжета? Ха, не это главное! «Оптимистический лобок», «она теребила мой член», «мой член слегка крепчает, оказавшись на свободе», «сиськи у нее станут крепче», «направил свой микроскоп на ее молодые сиськи», «достал сиськи и намотал волосы на кулак», «мастурбировала на видеокомпромат», «после ужина она делала ему в ванной минет», «минет – не повод для ревности», «она трахает Че настоящим мужским членом», «жопа мужчины и женщины – единый центр удовольствия», «я регулярно занимаюсь онанизмом. Фактически с детского сада». И так далее, почти на каждой странице. При чтении вспоминается анекдот, где больной на приеме у психиатра в каждом пятне Роршаха видел сексуальную символику. В романе есть и «либерализм с яйцами», и уподобление дипломатических сношений половому акту, и «орехи, похожие на женские бедра с густой растительностью между ног», и «фаллический кран смесителя», и «скорбные, поставленные раком березы», и прочая «вселенская жопотень».
Под этот унылый эксгибиционизм подведена теоретическая база. «Я понял, почему накрылся классический роман, – глубокомысленно рассуждает повествователь. – Он составлен из самоцензуры. Он скрывал глобальную человеческую неприличность. Он опускал детали, из которых складывалась сущность. Мы не знаем, как яростно на лиловом тропическом закате дрочил Робинзон Крузо... Мы не знаем, кричала ли Анна Каренина при оргазме...» О да, явное упущение. А ведь еще не прояснена роль дупла в пушкинском «Дубровском». А еще мы не знаем всех тонкостей отношений Малыша и Карлсона, Незнайки и Кнопочки, Герасима и Муму. А был ли оргазм у Мастера с Маргаритой? А без Маргариты? Булгаковский Воланд когда-то полагал, что москвичей испортил квартирный вопрос. Трогательная наивность, да и только.
АВТОР: РОМАН АРБИТМАН
Профиль