«Я хотел бы вернуть аристократизм в поэзию»

В Таганроге состоялся VI книжный Чеховский фестиваль


В Таганроге состоялся VI книжный Чеховский фестиваль, в рамках которого Максим Амелин, поэт, переводчик, главный редактор издательства «ОГИ», провёл мастер-класс для молодых поэтов и совместно с филологом Николаем Александровым прочитал лекцию о состоянии современной литературы.

Максиму Амелину чуть больше сорока. Как издатель и переводчик он занимается просветительством. Под его редакцией в последние годы переизданы с отличными комментариями успевшие стать раритетными сочинения Александра Введенского, Константина Вагинова, Константина Случевского, Александра Измайлова. Сейчас к выходу в издательстве «ОГИ» готовится книга забытого автора Серебряного века Сергея Нельдихена, который, кстати, был родом из Таганрога. Просветительство — традиция XVIII века, которым Амелин вдохновляется и как поэт. В прошлом году он выпустил почти пятисотстраничный том стихов и эссеистики.

«У нас произошла задержка в развитии»

— Не кажется ли вам, что сейчас литература становится всё более элитарным видом искусства? Уходит культ поэзии «для народа», которую в XX веке представляли Есенин и Рубцов.

— У нас, на мой взгляд, произошла искусственная задержка развития поэзии. В то время как поэты на Западе шли естественным путем усложнения, связанным с осознанием и освоением традиции, в России ещё в середине XIX века была сделана ставка на полумифическую фигуру «самородка от сохи», «поэта милостию Божией», и вместо аристократизма стало цениться и культивироваться условное литературное первородство. Классический пример — Алексей Кольцов, прасол (продавец мяса), писавший песни о крестьянском быте. Народней, казалось бы, некуда. Однако не всё так просто, и его песенный пятисложник взят не у народа, а почерпнут им из книги Александра Востокова «Опыт о русском стихосложении». Есенин писал стихом исключительно литературным, хотя, казалось бы, кому как не ему взять да и развить народное стихосложение, невероятное по ритмическому богатству. У многих народов фольклорный стих стал литературным, и именно на его основе шло дальнейшее развитие стихосложения. В России всё не так: прививка немецкого стиха стала ощущаться природной, а вместе с ней и так называемая «задушевность». Сейчас из серьёзной поэзии она ушла, точно так же, как любовный и сентиментальный роман стали жанрами массовой литературы. С накоплением поэтической массы в литературе возникает неизбежность её осмысления и преодоления. Чтобы создавать что-то новое, поэт как рыба в воде вынужден ориентироваться в предшествующей поэтической традиции, и не только в литературной, но и в фольклорной.

— То есть осмысление традиции для поэта главное?

— Важен, конечно, и личный опыт, но поэту поневоле необходимо некое объективное знание поэзии, её механики. Порыв, чувство, яркое впечатление пропадут втуне, если поэт не умеет их выразить. Сейчас многие поставили создание поэтических текстов на поток, на конвейер, уходят в эстрадность, пытаясь извлечь из сочинительства сиюминутные выгоды. Дай им, как говорится, Бог. Только страдает от этого прежде всего сама поэзия.

— На ваш взгляд, именно это сейчас происходит в молодёжной поэзии?

— Много появляющихся ежегодно новых имен, много шума, есть талантливые люди. Но таланта, повторяю, мало. Нужна кропотливая работа. А среди фестивальной круговерти места для неё нет. На моей памяти за последние лет пятнадцать появилось и бесследно исчезло огромное количество однодневных поэтов. Почему? Потому что, едва получив малейший успех, начинали идти по пути наименьшего сопротивления, пытаясь клонировать успешные вещи. Это губительный путь, потому что публика как русалка — красно поёт и приветливо манит, а потом берёт и утягивает в пучину. Задача поэта — создать такие произведения, которые будут устойчивы на ветру времени. Во второй половине XIX века был такой поэт Семён Надсон, которого боготворили едва ли не миллионы. В течение тридцати лет после его смерти книги этого поэта ежегодно издавались стотысячными тиражами. Кто сейчас его читает, кто помнит? Его усреднённая поэтика была глубоко вторична по отношению, например, к некрасовской, и время ему этого не простило.

«Поэт в России давно уже меньше, чем поэт»

— Принято говорить о литературоцентризме России. Насколько это так?

— Литературоцентризм России сильно преувеличен. Это один из советских идеологических мифов, полностью развенчанный за последние 20 лет. Основную массу изданий в советское время составляла идеологическая и политическая литература, которая никем не читалась и отправлялась чуть ли не сразу под нож, но давала весомые статистические показатели. Чтение так и не стало насущной потребностью для большинства жителей России, и практически все представления о литературе вынесены или не вынесены из школы. Литература — роскошь, и там, где население вынуждено заботиться прежде всего о насущном хлебе, просто не до неё. Вот Франция — литературоцентрична, французский язык и литература, создаваемая на нём, — предмет национальной гордости французов. У них вообще существует культ писательства, и даже каждый уважающий себя чиновник должен написать какую-то книгу, причём не только автобиографию, а, например, книгу стихов или эссе.

— В каком-то смысле у нас тоже был культ писательства. В России вообще особое отношение к поэту.

— На мой взгляд, культа писательства у нас никогда не было. Были и есть культы писателей, поэтов. Можно привести в качестве примера прижизненный культ Льва Толстого или посмертный культ Пушкина. Современный писатель вынужден либо становиться медийным персонажем, мелькать в телевизоре, не сходить со страниц журналов и газет, либо иметь какой-то иной — нелитературный — источник доходов, а литературой заниматься в свободное время по принципу: «попашет, попишет стихи». И поэт в России давно уже меньше, чем поэт. Однако мифы живучи. Например, романтический миф о поэте, патологически неприкаянном и обязательно вынужденном пострадать от кого-то за что-то, стать своего рода жертвенным агнцем. Происхождение мифа понятно — за ним стоит христианский образ распятия и воскресения. Культивирование этого мифа приводило и — что хуже — продолжает приводить к нежелательным последствиям для самих поэтов: они начинают искать на свою голову разнообразные приключения, преодолевать экстремальные препятствия и трудности, дико пить, лезть под пули, стреляться, вешаться и т. д. Жертв этого мифа множество. Недавний пример — несчастный Борис Рыжий, который, как мне кажется, свой выбор сделал абсолютно сознательно, считая, что парадигмы поведения поэта, существующие в истории русской поэзии, безусловно, сработают. И, действительно, мифологическое сознание нашего общества по всем канонам отреагировало на этот вызов. Но по мне поэт — не какой-то безумный эгоист, занимающийся жизне? и смертестроительством, а прежде всего аристократ, занимающийся сложнейшим словесным искусством. Такой тип поэта существовал до начала XIX века, такой тип утвердился в современном мире, кроме России. Я хотел бы вернуть аристократизм в поэзию — во всяком случае, никакого пьянства, безумия и безобразия.

«Передача опыта в поэзии невозможна»

— Как вы оцениваете культурную ситуацию в про­винции?

— Мне не нравится слово «провинция», мне кажется, что оно получило в современном русском негативное значение — что-то вроде «глушь, захолустье». И начинает отрицательно влиять на сознание людей: раз я живу в провинции, значит, я второго сорта, и спроса с меня мало. Конечно, на нас давит наследие советского прошлого, когда из регионов страны выкачивались в столицу действительно лучшие силы. Именно так обстоят дела и по сей день. С этим надо что-то делать. Правда, Россия всегда была центростремительной страной, как Древний Рим, Франция или Англия, в отличие, например, от центробежных Древней Греции, Германии или Италии, но уже во второй половине XIX века и у нас начала нарастать центробежность — бум развития провинциальных городов. В этот период регионы во многом оказывались впереди столицы: например, в моём родном городе Курске в 1898 году был пущен второй в России трамвай. Но у нас, увы, до сих пор действует старинная французская формула: поэт рождается в провинции, а умирает в Париже. Не так в других странах Европы: Герман Гессе, например, прожил всю жизнь в маленьком городке, практически не выезжая из него, и никогда не ощущал себя провинциалом. По-моему, провинциальность — только у нас в головах. Особенно при современных средствах связи и информации. Теперь уже нельзя сослаться на то, что, мол, до нас ничего не доходит, мы не в курсе и т. д. Всё или почти всё есть в открытом доступе, и русская поэзия едва ли не в полном объёме, начиная с XVII-го века и по сей день, и зарубежная. Хоть обчитайся! Однако по-прежнему в регионах чаще всего пишущая братия живёт представлениями о поэзии чуть ли не середины XIX-го века. Эти архаичные представления, увы, репродуцируются и распространяются. И хотя прямая передача опыта от учителя к ученику в поэзии невозможна, именно культурная зашоренность и косность почему-то успешно передаются по наследству. Но бывают, конечно, и счастливые исключения.

— Если в поэзии невозможна передача опыта, для чего существует кафедра поэзии в Литинституте?

— Кафедры поэзии нет — есть кафедра творчества. Подобные кафедры существуют по всему миру, в США, например, они есть в каждом университете, которых более трёхсот. Работают там так называемые «университетские поэты», которые преподают искусство языка и стиля. Многие современные американские поэты и прозаики — выпускники этих кафедр. А вот многие ли современные российские писатели вышли из Литинститута? Очень немногие. На мой взгляд, Литинститут требует реформирования, не внешнего, конечно, а внутреннего. Ковка литературных кадров — а именно с этой целью он когда-то замышлялся — сейчас никому не нужна, индивидуальный опыт — непередаваем, однако есть вещи, которым всё-таки можно талантливых людей научить. Прежде всего — мастерству поэтического перевода, пониманию законов жанровой системы и умению писать эссе. Современный выпускник поэтического семинара Литинститута, увы, не знает и не умеет ни того, ни другого, ни третьего. В лучшем случае знает, что Пушкин — наше всё, а идейность и духовность — два неотъемлемых свойства русской литературы…

— Методы советского литературоведения вообще до сих пор активно применяются…

— К сожалению, ограниченные идеи неистового Виссариона, этого глухаря на току, которого я, как сказал Гораций, «ненавижу и презираю» — хотя бы даже за то, что именно он закрыл на век, а то и на полтора русскую поэзию XVIII века, — эти идеи продолжают жить и благополучно вселяться в умы очередных поколений. Как будто не было никакого модернизма! Эту унылую жвачку об идейности недавно, например, с успехом возродили молодые московские критикессы. Надеюсь, что ненадолго. У произведений искусства главные достоинства — художественные, выразительные. Всё остальное — второстепенно. Однако в школе и дальше упорно продолжают насаждать и культивировать допотопную дичь, и с этим ничего нельзя поделать. В результате человек выходит из школы с абсолютным отсутствием интереса к литературе, прежде всего к поэзии. А именно в ней и находится то основание, что ещё способно нас, жителей России, как-то объединять.

Нестеренко Мария

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе