Кинорежиссер Николай Хомерики, участвовавший в Каннском фестивале с картинами «Сказка про темноту», «977», «Вдвоем», снявший «Сердца бумеранг», «Ледокол», «Селфи», в декабре прошлого года представил на кинофестивале «Окно в Европу» в Выборге фильм «Белый снег». Теперь он заканчивает работу над авторской картиной под рабочим названием «Любовь».
В последние годы Николай Хомерики отошел от авторского кино, работал на больших проектах, в так называемом продюсерском кино. Его всегда привлекает история человека, а жизнь он рассматривает как наивысшую ценность. Будь это фильм-катастрофа «Ледокол», основанный на реальных событиях и рассказывающий о застрявшем во льдах Антарктиды экипаже «Михаила Сомова», или же «Сердца бумеранг» о 23-летем сотруднике метро, узнавшем о возможности внезапной смерти. «Белый снег» снят Хомерики о знаменитой лыжнице Елены Вяльбе, но больше о том, как чего-то добиться в этой жизни.
В «Последней сказке Риты» Николай сыграл героя, про которого режиссер картины Рента Литвинова скажет, что это первый положительный мужчина в ее фильме.
С положительным мужчиной, экономистом по первому образованию, учившимся в Амстердаме, выпускником Высших курсов сценаристов и режиссеров и знаменитой парижской киношколы La Femis, работавшим во Франции ассистентом на картине «Постоянные любовники» Филиппа Гарреля, мы и поговорили о новых проектах и особенностях российского кино.
- Наблюдала за вами в Выборге, когда вы представляли на фестивале «Окно в Европу» «Белый снег». Трепет по-прежнему остается, несмотря на то, что уже было немало премьер?
- Конечно, трепет остается. Сидишь в зале и чувствуешь, как зритель смеется или плачет. Это сильно действует.
- Всегда знала, что у вас нежная душа.
- Надеюсь, что такой она и остается. Спустя десять лет, я вновь снял авторский фильм по сценарию, написанному с Александром Родионовым. Пока он называется «Любовь», но это рабочее название. Снимались в нем молодые артисты Ольга Бодрова и Валерий Степанов, а также Андрей Смоляков и Юлия Ауг.
- Дочка Сергея Бодрова-младшего? Она только что дебютировала в «Докторе Живаго» в «Мастерской Петра Фоменко», сыграв Лару.
- Да, она снялась у меня в главной роли. Прекрасная и очень интересная девушка.
- Как вам удалось выскочить из череды больших проектов и сделать то, ради чего вы, наверное, шли в профессию?
- Сложно остановиться, когда у тебя ипотека. Но я работаю над тем, чтобы иметь паузы и снимать свое кино. Надеюсь, что в какой-то момент так и будет происходить.
- Говорят, что трудно вернуться к камерным работам после масштабных картин.
- Кому как. Есть режиссеры, которые любят работать в большом формате. Они как художники. Кто-то рисует эпические полотна, и ему это нравится. А кто-то любит миниатюры. Это разный вид труда. Сейчас я снял суперкамерную историю, где два объекта и четыре артиста. Сидел с ними месяц, ковырялся в материале и получил огромное удовольствие. Надеюсь, из этого может что-то получиться. Казалось бы, я должен мучиться, поскольку привык к тому, что водитель ждет, караван выстроен, три улицы перекрыты, массовка пошла. Мне кажется, должен быть какой-то баланс. Он помогает оставаться самим собой.
- Обидно выслушивать сожаления по поводу того, что Хомерики снимал арткино, был «хорошим мальчиком», его картины на Каннский фестиваль приглашали. А теперь снимает большие проекты, разменял свой талант.
- Обидно. Есть удачные зрительские фильмы и сериалы, есть неудачные. Сейчас не все зависит от режиссера. Не так, как в былые времена, когда он был бог и царь. Сейчас, скажем честно, царь и бог – продюсер, но почему-то все шишки получает режиссер. Иногда читаешь рецензии на свои фильмы, в основном, зрительские, и видишь, как чаще всего привязываются к сценарию. Но я же не автор сценария. У вас есть вопросы к тому, как артисты играют, как снято? Нет? Тогда почему вы набрасываетесь? Индустрия так устроена, что продюсер выбирает сценарий, предлагает его режиссеру. Режиссер из пяти-шести полученных сценариев выбирает тот, где есть хоть что-то для него интересное. А дальше пытается привнести в него нечто свое. Я - не Стивен Спилберг, который изначально генерирует идею, потом поручает кому-то написать сценарий и сам снимает. В отличие от многих своих коллег он может сказать: «Мне нужна еще пара дублей. Это переснимем». Теперь все жестко устроено и в рамках продюсерского видения.
- Одно дело, когда продюсер берет никому не известного человека, ломает ему кости, но у вас – другой статус, есть опыт и имя.
- Сейчас такие времена, когда все меньше имеет значение режиссер и его имя. Сужу не столько по себе, сколько по опыту коллег. По договору, который подписывают режиссеры, у них нет никаких прав ни на монтаж, ни на что-то другое. Они могут только советовать. И я это делаю. Какие-то советы принимаются, какие-то нет. Наверное, пора создавать свою продюсерскую компанию.
- То есть продюсер может самостоятельно перемонтировать вашу картину и даже не поставить в известность?
- В известность-то поставят, не волнуйтесь, с этим нет проблем. Но сделают так, как считают нужным. Таковы условия рыночного коммерческого кино. Как говорят продюсеры, и они правы, даже в Америке никто не дает право режиссеру делать Final Cut за исключением отдельно прописанных случаев, но для этого надо быть Дэвидом Финчером или Дэвидом Линчем. Тогда с тобой подписывают уже другой договор. Но такие контракты составляют не больше двух процентов. Может быть, даже меньше. Большинство режиссеров в Голливуде тоже не имеют права на свой монтаж. Они могут его предоставить. Продюсеры посмотрят и примут решение. Они могут все переделать. Главное, чтобы давали хотя бы возможность представить свой вариант, а потом уже ставили перед фактом – сам ты делаешь монтаж или что-то меняют без тебя.
- Но актеров вы хотя бы сами выбираете? Ольгу Лерман, например, в «Белом снеге»?
- Ольгу, конечно, выбрал я, как и почти всех других артистов. Что-что, а своих актеров мне всегда удается пропихнуть на 95 процентов, хотя бывают исключения. Они связаны даже не с тем, что я кого-то не хотел снимать, а мне его навязали, а с тем, что могу ошибиться, взять не того артиста и потом мучиться. Все девчонки, которые сыграли лыжниц, тренер, как мне кажется, удачно подобраны с моим участием.
НИКОЛАЙ ХОМЕРИКИ С ЖЕНОЙ И АКТРИСОЙ СТАСЕЙ ГРАНКОВСКОЙ.
ФОТО — СВЕТЛАНА ХОХРЯКОВА
- Какая опасность возникает, когда снимаете про реального, живущего в наши дни героя? Ведь если прислушиваться ко всем его пожеланиям, к его родственникам, не избежать проблем как в «Магомаеве». Вам не мешало постоянное присутствие Елены Вяльбе на съемочной площадке?
- Совсем нет. Не помню ни одной конфликтной ситуации. Елена Валерьевна тихо наблюдала за процессом. Я даже сам к ней подходил и спрашивал: «Ну, как?» Когда на берегу договариваешься обо всем, то подобных проблем не возникает. В доме у Елены Валерьевны мы все обговорили. Сценарий все читали. Какие могут быть сюрпризы на площадке? Артистов тоже показывали. Дальше могут возникнуть технические тонкости – как правильно лыжи ставить и так далее, и тут советы только в помощь.
- Вы сами стали продюсером документальной картины «Стася – это я», которую сняла ваша жена Стася Гранковская об отце. Не каждый способен говорить так открыто о своих интимных переживаниях. Фильм производит странное и сильное впечатление.
- Стасе тоже было сложно, ведь с одной стороны, фильм про отца, а с другой - про нее. Но она ответила на какие-то важные вопросы и освободилась. Я ни на чем особо не настаивал, хотя как продюсер мог сказать про многие вещи: «Так, здесь музыку убираем. Здесь делаем так». Зная на собственной шкуре, что такое продюсер, я вел себя очень прилично в этой роли. Передам Стасе ваши слова о фильме. Ей будет очень приятно.
- Почему вы жену не снимаете в своих картинах? Какой потрясающий иконописный кадр в финале «Стася – это я», где она едет в машине, прижимая к груди вашего ребенка.
- Во-первых, у нас трое детей. Во-вторых, Стася - все-таки непрофессиональная актриса. Должно все сложиться. Из дубля в дубль повторять одну и ту же эмоцию на крупном и общем плане - тяжелый труд. Я сам снимался у Ренаты Литвиновой, знаю, как это трудно. Когда играешь почти самого себя, и нет необходимости делать 15 крупных планов - одна история. Те фильмы, которые я пока снимаю, технологически очень сложные. Там нужен некоторый профессионализм, поэтому Стася пока в них не вписывается. Возможно, мы еще поработаем вместе.
- Как происходит погружение в незнакомый материал и чужую среду, когда режиссер только-только приступает к новой картине?
- Ничего страшного в этом нет. Я же не про лыжный спорт снимал, а про человека. Всегда стараюсь, чтобы в основе лежала не производственная драма, а история людей. В свое время следил за Олимпийскими играми по лыжам. Вот в шахматах мне, наверное, было бы сложнее въехать во все нюансы. А спорт, который связан с тем, что тебе надо добежать первым, проще понять. Он связан с внутренней медитативной силой. Там же сложность не в том, чтобы обогнать, а сложность иметь силы. Это спорт, где борешься даже не с соперником, а самим собой.
- Вы получили экономическое образование в Нидерландах, потом учились в престижной французской киношколе. То есть история могла пойти по-другому?
- Могла бы, если бы я не поступил на Высшие режиссерские курсы, уже имея экономическое образование. Всегда все может пойти по-другому, но все как пошло, так и пошло. У меня была фирма. Я занимался экспортом бытовой химии из Бельгии в Россию. Наверное, мог и дальше развивать этот бизнес.
- Скучно стало?
- Да, было скучновато. Пожив в Голландии и Бельгии, я вернулся в Москву, поступил на Высшие курсы. Наверное, я настолько был заражен кинематографом, что все равно бы в нем оказался. Надо было набраться сил, чтобы, уже открыв фирму, практически получив вид на жительство, все бросить и стать студентом. Так этого хотелось. Спасибо маме, что позволила это сделать и финансово поддержала. Она не спрашивала: «Зачем ты это делаешь?» Только сказала: «Ты точно хочешь? Тогда делай». За это я ей очень благодарен.
- Вы стали любимцем Каннского фестиваля, можно сказать, его номенклатурой, как часто называют завсегдатаев.
- Мне жалко, что мама всего этого не застала. В студенческой программе «Синефондасьон» в Каннах участвовала моя короткометражка «Вдвоем» о том, как мама ушла. Она уже этого не видела. В 2003 году ее не стало. Но зато она застала, как я поступил во французскую киношколу. Поехал и сам поступил, получал стипендию.
- А кстати, как это произошло? Был грант?
- Да, это был грант. Поступить в парижскую киношколу сложно, поскольку туда берут всего трех иностранцев. Когда меня приняли, что редко бывает, это было микрособытие. Взяли с нашей территории человека в такую престижную киношколу. Можем ли мы это потянуть? Атташе французского посольства проникся ситуацией и сказал: «Мы тебя туда отправим». Из-за того, что много денег уходило на мое обучение в Париже, их, вероятно, не хватало на проведение каких-то мероприятий и фестивалей. Надеюсь, что я оправдал инвестиции.