Раскрасчик-варвар кистью сонной…

(в завершение бурных дискуссий о цветном Штирлице)

Быть может, оно было бы и чересчур назвать «Семнадцать мгновений весны» «твореньем гения». Особенно после судебного демарша [1] питерских коммунистов, усмотревших в выходе цветной версии фильма заговор мировой закулисы и покушение на самое святое. Но и без оглядки на коммунистов, обозревая все написанное и высказанное за последние десять дней, приходится все же признать, что факт раскраски действительно не оставил нас равнодушными. И при этом – очень мало кого из нас порадовал.

Как только не изощрялись телезрители в насмешках над нашумевшей «колоризацией»! Многие недоумевали над изумительным курортным загаром главного героя, и впрямь несколько неожиданным в холодные дни ранней весны. (А меня, например, разочаровала отрицательная девушка Барбара. На черно-белой пленке ее волосы выглядят нежно льняными. И сразу ясно: Барбара – «белокурая бестия». Теперь, окрашенная в какой-то мышиный колер, на бестию она уже не тянет.) По Сети начали гулять новые анекдоты и даже карикатуры, на которых черно-белые персонажи других культовых фильмов в ужасе спасаются бегством от представителей телеканала «Россия». Блогеры прогнозируют: следом за раскраской черно-белого кино нас ждет озвучка немого. Логично, как сказал бы сам Штирлиц.

И ведь впрямь не надо быть кинокритиком, чтобы понимать: с появлением цвета кинематограф потерял столько же, сколько приобрел. То же самое можно сказать и о приходе в кино звука. Это вполне естественные потери. Неестественно трогать то, что сотворено в определенных параметрах и продолжает в них жить. А ведь волна возмущений по поводу раскраски – лучшее доказательство того, что «Семнадцать мгновений» жить продолжают. Какой-нибудь «Щит и меч» (снятый всего лишь лет на пять раньше «Семнадцати мгновений»), давно превратился в мертвые куски пленки и – показывай его или не показывай – не оживет никогда. Вернейшее тому доказательство – отсутствие опять-таки анекдотов про его персонажей. Насколько я знаю, их никогда и не было. Между тем анекдоты про Штирлица, Мюллера и радистку Кэт пошли гулять раньше, чем фильм был досмотрен до конца. А уж как его смотрели!.. Вспоминают, что в час сериала улицы делались пустынны.

Вот и сегодня – стоит проглядеть почти любую блоговую дискуссию [2], замечаешь: разговор о «колоризации» быстро переходит в оживленные обсуждения самого фильма, уже безо всякого к раскраске отношения. Позабавил, например, вопрос одного мужчины, обращенный к дамам своей френдленты: а что, неужто правда женщины во время родов должны непременно кричать «мама» на родном языке? Дамы снисходительно объясняют: роды не отключают мозгов. Хотя, конечно, бывает всякое, и нелепо в фильме не то, что Кэт выдала себя, а то, что мудрый Штирлиц заранее и столь дословно все предугадал.

Эх, да что там Кэт с ее родами! Чего стоит, например, решительно неопределенная конфессиональная принадлежность пастора Шлага. Кто он – католик или лютеранин? Ответа-то на вопрос нет. С одной стороны – судьбою его весьма озабочены в Ватикане. Чтоб в Ватикане да сочли в те времена лютеранина способным подавать «светлые примеры»? Решительно невозможно. С другой стороны, звание «пастор» – сугубо лютеранское. Но вместе с тем Шлаг холостяк, вся родня его – сестра с детками. Стало быть, он все же католик, целибатник? Пасторы-то обычно как раз женаты. Но, опять же, Шлаг говорит «чтение Библии хорошо тренирует память». А уж это чисто протестантская фраза. Католик, если уж на то пошло, скажет, что память хорошо тренирует бревиарий. Ответа нет, но разгадка есть. В первой половине 70−х годов даже свой, православный священник являлся в глазах большинства современников фигурой чрезвычайно экзотической. А уж какой-то там немецкий Шлаг – экзотика в квадрате. Сценаристы лепили образ, надергивая, надо думать, из художественной литературы – а в той попадались вперемешку и пасторы, и патеры. Поэтому Шлаг не патер и не пастор, а просто неопределенное духовное лицо заграничной национальности.

А памятная встреча Штирлица в ресторане с женой? Эпизод смехотворно неправдоподобный. Но когда смотришь – веришь. Все натяжки и неправильности фильма расположились по отношению друг к дружке так, что образуют вместе убедительное гармоничное целое. Ведь это же не документальная лента, а произведение художественное, тут действуют совсем иные законы, тут нужно нечто больше или нечто меньшее, чем историческая и фактическая достоверность.

В чем секрет долголетия «Семнадцати мгновений»? В блистательных актерах, каких сегодня поискать и не найти? И в этом, конечно. Нет у нас ни нового Плятта, ни нового Тихонова. Но еще отчасти – не побоюсь высказать небольшую крамолу – секрет кроется в «отрицательном обаянии» Третьего Рейха. Красиво поданное зло всегда приятно щекочет нервы. А уж эстетики черных одеяний, вскинутых рук и прочих факельных шествий в фильме столько, что впору не Татьяне Лиозновой было отснять, а Лени Рифеншталь. И это не странно. Еще в фильмах 60−х годов главы рейха (равно как и рядовые его представители) даны в примитивно-плакатной манере. Но три десятилетия – срок в каком-то смысле переломный. На сцену выходит не воевавшее поколение, начинаются попытки глубже понять врага. Делаются возможные перегибы в другую сторону, и в «Семнадцати мгновениях» они есть. Изысканный интеллектуал Шелленберг-Табаков ведет хитроумные игры против по-крестьянски добродушного Мюллера-Броневого. И трудно решить – кто из них более обаятелен? Сцена, где проколовшегося Штирлица запирают в подвале с набором подозрительных щипчиков (позаимствованных, мне почему-то кажется, в кабинете отоларинголога), вызывает не содрогание, а какую-то неловкость. Ну не можем мы всерьез предположить, что симпатяга Мюллер вдруг вправду свяжет нашего доблестного разведчика и начнет применять эти инструменты по назначению. Мюллер и Шелленберг отрицательны немного понарошку. Но ничего плохого в этом нет. «Семнадцать мгновений» просто фиксируют определенный этап постижения обществом огромной войны – тот этап, что пришелся на 70−е годы.

Сколько ни находи в фильме изъянов – он не сделается от этого бездарным. Спустя опять же тридцать с лишним лет после его выхода на экран мы всерьез (некоторые – так даже слишком всерьез) спорим, стоило ли его раскрашивать. Так все-таки – стоило ли? Нет, никак не стоило.

Другой вопрос – имеем ли мы право на наше дружное зрительское «нет», когда Татьяна Лиознова дала на раскраску свое добро? Уж если создательница не возражает, не этичнее ли и нам как-нибудь смириться с бронзовым Штирлицем и пегой Барбарой? Пожалуй, это было бы чрезмерно: когда акт творения завершен, произведение становится независимым от творца. Согласием Лиозновой на раскраску пусть остудят свои горячие головы коммунисты Питера и области. Нам же, отнюдь не собирающимся бегать по судам, вполне можно остаться при своем мнении. И пожелать этим никчемным краскам – пусть спадают «с годами ветхой чешуей».

Эксперт Online

Эксперт Online

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе