Союз всех добрых людей

Оригинальная интерпретация истории советского кино с 1920-х по конец 1960-х годов

Марголит Евгений. Живые и мертвое. Заметки к истории советского кино 1920–1960-х годов.

Евгений Марголит, один из самых ярких, если не самый яркий наш киновед, при всех своих достоинствах, которым несть числа, — человек крайне медлительный. Благодаря чему книга, лучшая за многие годы в российском киноведении, книга года, издательский и интеллектуальный хит, созревала чуть ли не двадцать лет. Сам Марголит часто говорит, что, мол, пишет медленно, потому что все время думает, у него должна сформироваться идея, причем не абы какая — механического писания он категорически не признает.

Из чего следует, что медлительность в данном случае — достоинство. Ибо в результате этой рефлексии получился солидный фолиант, и не просто собранье пестрых глав, а именно законченная, обоснованная, концептуальная история советского кино.

Ничего подобного ни раньше, ни сейчас ни в зарубежной советологии, ни в наших широтах не было. Как ни странно, именно эта книга, появившаяся удивительно вовремя, когда общество в состоянии осознать советскую эпоху как культурологический феномен, может объяснить многое из того, что произошло со страной и людьми, почему это случилось и насколько это трагично на самом деле.

Через кино Марголит объясняет природу и генеалогию революции и все последующие события — террор, войну, оттепель — как драму идеалистов.

Мол, Царство Божие на земле не состоялось, утопия была проиграна, жертвы неисчислимы, но сама мысль о построении таковой стала отправной точкой для великого революционного искусства.

И вот эта мысль — с точки зрения общества, разрушительная, принесшая стране неисчислимые беды, — по мысли Марголита, двигала не только кино, но и все наше пространство куда-то вверх, к высотам Духа, к тому сакральному, что роднит идею всеобщего братства с христианством.

Сейчас же, как полагает Марголит, мы лишились образа будущего и живем, словно в капсуле, ежедневно отправляя нехитрый ритуал повседневности, бытовой рутины.

Собственно, такая парадоксальная по нынешним временам точка зрения не противоречит ни чеховскому «небу в алмазах», ни бердяевскому «смыслу русского коммунизма» (противоречит, правда, достоевским «Бесам», но это уже другая тема).

В одном из интервью Марголит рассказал о неосуществленном сценарии Довженко, человеке языческого темперамента; так вот там есть сцена, где богомазы расписывают сельскую церквушку ликами местных мужичков. А в образе Марии предстает гулящая солдатка. Правда, мужики восстают на такое святотатство: мол, как я, зная тебя, такого-сякого, буду на тебя еще и молиться?

В этой на первый взгляд кощунственной сцене Марголит видит живое, неформальное отношение к вере и церкви: не хочу молиться пьяной солдатке, но и ликам неизвестных мне святых тоже. Это еще одна наиважнейшая тема его блистательной книги: богостроительство здесь и сейчас, не откладывая в долгий ящик.

Собственно, в этом отличие труда Марголита от прочих исследований на сходную тему: ведь, как правило, история кино рассматривается как фрагментарные поиски отдельных авторов, осуществивших свои помыслы в жесточайшей борьбе с цензурой.

Но здесь главное достоинство книги — чувство истории. Марголит смог содрать патину со старых фильмов, кажущихся уже архаичными и свою ежеминутную задачу выполнившими.

Интересно, что сам процесс смотрения и осмысления всех этих «Радуг», «Броненосцев “Потемкиных”» и прочих автор сравнивает с самопознанием, идя в своих рассуждениях еще дальше: я менее реален, чем герои фильмов. Как сказал кто-то из великих, возможно, книжные персонажи живее реальных людей. Или, по Кьеркегору, философствовать отдельно невозможно — жизнь и есть философствование.

У Марголита же вообще сложный случай: и жизнь, и философию жизни он понимает через кино — своего рода прекрасная разновидность аутизма, но не искусствоведческого, мертворожденного, замыкающегося на себе, а наоборот, самым что ни на есть парадоксальным образом расширяющего границы видимого. Автору этих строк, да и не только ему, всегда казалось, что советское кино лишено сакральности, Божественной вертикали; прочтя книгу Марголита, автор убедился в обратном.

Впрочем, не нужно думать, что Марголит — закоренелый коммунист, адепт ленинизма или сталинизма. Все гораздо сложнее, нежели представляется и защитникам европейских ценностей либералам, и консервативным коммунистам.

Именно поэтому Марголит заканчивает книгу 1968 годом: начало застоя, когда идея всеобщего равенства и братства стала номинальной, его не интересует. Недаром книга называется столь символически: «Живые и мертвое». Живые — это те, кто творил на свой страх и риск и постепенно, увы, попал в систему мертвых ценностей.

И наконец, сам Марголит, подобно героям революционных фильмов, как это ни дико звучит сегодня, во время переосмысления нашего чудовищного коллективного опыта, верит в «союз добрых людей»: если мечтать о чем-то со всей силой доброты и справедливости, то все может осуществиться.

Правда, он признает, каким кошмаром может обернуться воплощенная утопия — что и показал Эйзенштейн в «Иване Грозном».

Марголит Евгений. Живые и мертвое. Заметки к истории советского кино 1920–1960-х годов. — СПб.: Сеанс, 2012. — 560 с. Тираж 2000 экз.

Тасбулатова Диляра

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе