Фото: wikipedia.org
— Над чьими характерами и образами вам больше нравится работать — женщин или мужчин?
— Мне одинаково.
— Над чьими сложнее? Они равнозначны?
— Абсолютно. Это не имеет значения. Интересны характеры, я люблю характеры. Вот это «Вечное возвращение» — меня интересовал характер человека, который приходит и советуется. Смешно! Потому что в моей жизни это часто случалось — со мной советовались. Люди подаются твоему совету — тому, который совпадает с тем, что у него внутри. Вообще они любят советоваться, люди.
И вот этот человек, который приходит и советуется с этой женщиной, и она не может ему ничего посоветовать, потому что его не устроит ничего, что она ему посоветует. Вот такой характер, он меня очень увлекал. Я написала такую короткометражку. А потом подумала, а что если это повторить несколько раз в исполнении разных актеров? И получится уже как бы полнометражный фильм, и даже получится похожим на что? Получится похожим на кинопробу.
И так далее всякие мысли, что это актеры разные, а люди тоже все разные. И в то же время все одинаковые. Это вообще фильм о разнообразии однообразия и об однообразии разнообразия.
— Как картину приняли в вашей родной Одессе?
— В Одессе хуже всего смотрели. Одесса вообще воспринимает мое кино хуже всего. Чем дальше от этого места, тем лучше. В Киеве лучше, в Москве вообще замечательно, как мне рассказывали. Я думаю, что одесситы больше всего любят юмор и музыку. А кино они не очень жалуют. Хотя и говорят, что любят Одесскую студию. На самом деле я считаю, что одесситов очень мало кинообразованных и кинолюбящих.
— Вы любите Одессу?
— Нет, не люблю. Я люблю море. Я живу очень близко к морю, но саму Одессу не люблю. Одесса для меня слишком фамильярна, как всякий южный город, слишком грязна.
— Не хотели переехать?
— Мне безразлично, где жить. Мне нужно жить там, где говорят по-русски, вот и всё. В Одессе говорят по-русски, я могу снимать по-русски, меня устраивает. Есть кинопроизводство — устраивает. Всё остальное мне безразлично.
— А в своем доме вам уютно?
— Это другое дело. Этот дом мог бы быть еще где-нибудь. У меня было очень много мест жительства. Я вообще перемещенное лицо такое. Я в стольких местах жила в разных условиях, в разных домах, в разных квартирах — всё разное. Я жила в Бухаресте, и там у меня в тысячу раз более удобный и уютный дом. Но я не хочу снимать на румынском языке.
— В какие города хотелось бы вам привести героев своих будущих картин?
— Не знаю, не важно. Это абстрактный вопрос. В Одессе можно снять всё что угодно. Найти такой угол, такое место, где будет то, что тебе нужно. Но Рим, наверное, лучше. Замечательно красивый город.
Обычно операторы, когда читают готовый сценарий, говорят: «Кира, не хочешь, чтобы наш герой съездил на пару дней в Париж? Давай, вставим такую сцену, съездим, погуляем». Это же дело свободное такое. Но ни разу не возникло желания такое путешествие закладывать в сценарий.
— Ваши фильмы называют сложными. А вам чьи фильмы кажутся сложными?
— Фильмы Гринуэя кажутся сложными. Но некоторые очень нравятся, а некоторые совсем не нравятся. А сложные, да, они сложны в том смысле, что их можно смотреть только на большом и хорошем экране, с хорошего носителя. Потому что они очень подробны в кадре, требуют внимания к каждой детали и мелочи.
А если это начинает ускользать, но ты видишь, что там что-то есть, и оно ускользает, ты раздражаешься. И перестаешь вообще уже следить и даже понимать. Но у него есть также фильмы, которые... Просто я считаю, раз мне его другие фильмы нравятся, а этот я не приемлю, наверное, я просто не понимаю. Значит, моя ошибка. А не ошибка режиссера.
Знаете, есть фильм такой, который я не приемлю, — это «Хрусталев, машину!», при этом я обожаю «Мой друг Иван Лапшин» (оба — фильмы Алексея Германа. — «Известия»). Но как обожаю? Просто я могу назвать его лучшим. Когда он где-то идет, и я включила случайно, я смотрю до конца.
— Важна ли для вас чья-либо оценка? Например, кинокритиков?
— Ну, хвалят. Когда просто хвалят — это скучно. Интересно, когда у человека есть свои мысли, которые иногда мне кажутся неожиданными, но интересными. Какое-то расширение того, что сделала, происходит. Я так думала, а там шире или так видит человек, и это умно.
Критики ко мне, я считаю, в принципе хорошо относятся. Особенно московские. Я считаю, тут есть субъективная причина, такая сентиментальная. Все свои московские режиссеры надоели, тут торчат всё время, а я где-то далеко, в Одессе, в дымке такой ностальгической. Они меня не видят, не слышат, только смотрят фильм, и относятся ко мне с каким-то умилением из-за этого, по-моему. Это один из компонентов их хорошего отношения. Так я считаю.
— В «Вечном возвращении» из сцены в сцену кочует полотно, которое персонажи называют «Привидение в кресле». Картину нарисовал ваш муж Евгений Голубенко. Кого из художников-классиков или современников вы любите? И с работами какого художника вы бы сравнили свои картины?
— Это очень трудный вопрос. Это просто невозможный вопрос, вторая его половина. Во-первых, я стольких художников люблю, что, если даже назвала бы десять, двадцать, все равно забыла еще десять, двадцать, тридцать. Но я люблю таких, очень общепринятых художников, как Малевич, Пикассо, а дальше можно было бы продолжать и продолжать.
Но Малевич для меня абсолютно любимый. Не только «Черный квадрат». Квадрат как квадрат. Мне просто нравятся все его остальные картины — всё, что он рисует: пейзажи, крестьян, крестьянок, просто портреты людей. Я часто о нем думаю. Я даже в какой-то момент хотела назвать свой фильм «Дамское рукоделие в духе Казимира Малевича».
Да, вы знаете, такого режиссера грузинского, Рехвиашвили? Это один из моих любимых режиссеров. А я его фактически открыла для себя недавно, совсем недавно, год, может быть. А мне он так понравился и показался таким просто классиком классиков. «Грузинские хроники XIX века» — это его. Он как-то отодвинут куда-то, как-то мало о нем говорят. А таких, наверное, не он один и очень много даже, я думаю. Но меньше, конечно, чем живописцев, меньше.
— Есть ли у вас любимые мужские образы в ваших работах?
— В жизни мне бы какой-то человек нравился из этих людей, да? Так это в «Перемене участи» муж Марии, который повесился. А знаете почему? Потому что это очень кроткий, любящий человек. Я, наверное, по жизни предпочитаю не борцов, не активных, а кротких и добрых.
— Одним словом, интеллигентных в полном смысле этого слова.
— Нет, интеллигент — это совсем другое. Интеллигентными бывают очень злые и очень мягкие люди. Кротость — это свойство животное почти. Это свойство органическое. А интеллигентность фактически приобретается воспитанием, образованием, рождением.
— В каком из ваших фильмов рассказана самая пронзительная история любви?
— Не знаю. Я не знаю, что такое пронзительная. Вы имеете в виду такая эпатажная? Эпатажная — так это «Астенический синдром», он эпатажен, да. Но пронзительный или не пронзительный — это как для кого. Там просто большее количество всякой всячины, кого-то что-нибудь да пронзит. Кто с чем совпадет.
— Есть ли женщины-режиссеры, которые интересны вам?
— Ани Вардан мне нравится, Вера Хитилова. Мне больше не приходят на ум. Хотя, несомненно, есть еще.
— Какие фильмы вы порекомендуете посмотреть человеку, который не имеет никакого представления о современном российском кинематографе?
— Кого вы спрашиваете? Я что, всё знаю, что ли? Я живу в Одессе, я очень мало знаю.
— Вы принципиально не смотрите российское кино?
— Как это принципиально? Я принципиально им интересуюсь и стараюсь смотреть. На дисках, когда придется, тогда и смотрю.
— Это дорогое удовольствие.
— Не знаю. Диски появляются позже, чем нужно, то есть позже, чем хотелось бы. Мы видим в конце концов всё. Знаете, может быть, у меня специфический вкус. Я очень люблю режиссера Бакурадзе.
— А Иоселиани?
— Иоселиани — очень хороший режиссер. Но это не мой любимый режиссер. Это просто очень-очень хороший режиссер. Я вообще-то больше всего люблю не грузинские его фильмы, хотя люблю «Певчий дрозд». Но у него есть фильм про африканские племена какие-то — это вообще супер.
— Какую черту характера вы считаете самой опасной для режиссера?
— Лень, наверное. Я не знаю другой. Таланты бывают ленивы.
— Таланту надо помогать.
— Это больше касается живописи, я думаю, а не режиссуры.
— Во что вы верите?
— Это какой-то странный мистический вопрос. Что значит во что верю? В кино, в искусство.
— А в светлое будущее вы верите?
— Нет, такие вещи я вообще не понимаю. Я вообще не верю в прогресс. Начну с того, во что я не верю: я не верю в прогресс. Во что я должна верить? Опять-таки только в кротость и в талант. Я люблю искусство во всех его видах и проявлениях, вот и всё. Я не верю в развитие, потому что после сильного развития вдруг наступает такой ужас, такая бездна, и почти никогда нельзя объяснить, почему она наступила.
Михаил Верещагин
Известия