Клезмерская музыка уже давнее хобби Ицхака Перлмана, посвятившего ей не только концерты и альбомы, но и популяризаторские телепередачи. Так бывает, когда человек чем-то увлекается вроде бы для себя и честно получает от этого увлечения удовольствие, а потом оказывается, что это можно показать еще и публике, и публике тоже будет без натяжки интересно и весело. 

Впрочем, впечатления от концерта в Барвихе едва ли могли прибавить нечто радикально важное к тому, что Ицхак Перлман показал в БЗК. И дело не в том, что в консерватории концерт был "про серьезное", а на Рублевском шоссе — нет. В программе первого концерта были ре-мажорная соната Жан-Мари Леклера, скрипичная соната N7 Бетховена и Итальянская сюита Стравинского (это не считая, конечно, семи бисов, в основном представлявших собой виртуозные и сверхвиртуозные пьесы). Жан-Мари Леклер основывал французскую скрипичную школу в XVIII веке, сюита Стравинского куда как отчетливо кивает все тому же столетию, да и Бетховен тоже казался под стать этому обрамлению прочитанным скорее на классицистский манер. Это само по себе занятно, хотя создавалось ощущение, что обстоятельства истории музыкальной эстетики для скрипача в данном случае дело совсем второстепенное, но все-таки если за эталон скрипичной "серьезности" непременно брать, скажем, скрипичную сонату Шостаковича или хотя бы чакону Баха, то это был концерт, придуманный и прочувствованный с совсем другими мерками. 

Сам звук скрипки был как-то по-идеальному красив той безошибочно найденной мягкой красотой, которая даже и не воспринималась как совершенство чисто технического плана — так же, как не вдруг думаешь о лессировках, видя какой-нибудь закатный свет, заливающий небо клод-лорреновского пейзажа. В сочетании с ним уровень техники выглядел сущей магией: ухо слышит, что даже на сумасшедших скоростях и даже стаккато каждая нота звучит чисто, наполненно и изысканно, но в то, что это происходит по заурядным естественным законам, едва верится. И при этом никакого ощущения спорта, напряженной борьбы за рекорд, нажима, азарта — куда там, музыкант был само спокойствие и сама приветливость и держался в своем механическом кресле чуть ли не расслабленно. 

Но и какая бы то ни было психологическая заостренность отсутствовала вовсе. Самый лирический момент концерта случился, пожалуй, только на бисах, когда Ицхак Перлман безукоризненно сыграл хрестоматийную флейтовую "Мелодию" ("Танец блаженных духов") из "Орфея и Эвридики" Глюка, но и там была высокая меланхолия, а не открытый эмоциональный порыв. Получалось, что главное не интеллектуальная глубина или глубина чувства, а искреннее переживание самоценной музыкальной красоты. Это позиция виртуоза — не в снисходительном смысле (мол, экие штуки выделывает и ни разу не сбился), а в самом традиционном, если угодно, почетном, и в качестве уникума виртуозности Ицхак Перлман, безусловно, царил в тот вечер на сцене БЗК (его мог только поддержать в этом пианист Рохан де Сильва, который твердо знает, как, не теряя в слаженности ансамбля и в классе игры, деликатно держаться на втором плане). Неожиданно, однако, то, как естественно у него это сочетается с человечностью без котурнов, искренностью и полной естественностью, с которой после последнего биса он жестами дал понять не успокаивающейся публике, что вообще-то голоден и не прочь отдохнуть.

СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ

Коммерсантъ