Александр Рамм: «Игра на виолончели – это то же, что и общение с любимой женщиной»

Александр Рамм


— Во множестве интервью вы рассказываете о своем творческом пути, о том, что с виолончелью вы не разлей вода с 7 лет. А были ли такие моменты, когда хотелось все бросить?

— Может быть… Но я их не помню – значит не было! (смеется)

Оборачиваясь назад и вспоминая пройденный путь, могу сказать, что он был непрост, хотя шел я по нему всегда последовательно. Вопреки мнению многих, у меня никогда не было резкого карьерного взлета. Трамплином был только самый первый звук… а дальше все шло постепенно и с достаточно большим количеством неудач, которые закаляли характер и изменяли мои взгляды.

— Так вы не были вундеркиндом?

— Я не вундеркинд, а обычный человек с широким кругом интересов и огромной любовью к музыке. Способности у меня были с самого детства, но можем ли мы оценивать себя объективно?

— Почему виолончелистов с мировым именем так мало, гораздо меньше, чем, скажем, скрипачей?

— Так исторически сложилось. Виолончель долгое время не считалась сольным инструментом. Даже Дворжак, в итоге написавший выдающийся виолончельный концерт си минор, ранее утверждал:

«как сольный инструмент виолончель немного стоит, ее место в оркестре».

А в XX веке именно гений Ростроповича вознес виолончель так высоко. Кстати, Мстислав Леопольдович был первым моим кумиром. Когда я только взял в руки виолончель, мне показали его игру, и я сразу стал его страстным почитателем. Именно в детстве ты можешь фанатеть до безумия: Ростропович стал моей путеводной звездой.

Могу сказать, что виолончель – нишевый инструмент. Если на концерт виолончелиста собирается публика, то это не случайные люди. Я ни в коем случае не хочу обидеть других инструменталистов, но на фортепианный или скрипичный концерты идут люди, которые в целом любят классическую музыку, а виолончель – для настоящих ценителей.


— Тогда, по вашей логике, кто должен играть на виолончели? Для какого типа людей создан этот инструмент?

— Я уверен в том, что виолончель – инструмент зрелых личностей. Некоторые шестнадцатилетние скрипачи и пианисты могут уже играть как созревшие музыканты. В виолончельном искусстве такое случается гораздо реже. Тем глубже и интереснее играет виолончелист, чем глубже и богаче его жизненный опыт.

— Вы всю свою жизнь выступаете исключительно как солист. Неужели никогда не помышляли о работе в оркестре?

— В консерваторские годы я понимал необходимость выбора – или ты работаешь в оркестре и обеспечиваешь себя разным хотелками, или двигаешься планомерно к своей цели – быть солистом на сцене.

Я выбрал второе – да, финансово было непросто. Мама работала на нескольких работах и поднимала нас с братом, бабушка очень помогала с бытом. Я безумно им благодарен за все. Моя профессор Наталья Николаевна Шаховская жаловалась в последние годы, что студенты не вникают в ее слова и постоянно торопятся на работу.

Я никогда не работал в оркестре. Это совсем другая профессия. Нужно понимать, что даже концертмейстеры со всей группой играют в основном аккомпанемент. И вдруг, на несколько тактов, появляется виолончельное соло. За это короткое время нужно выдать максимальную палитру эмоциональных оттенков. Это очень непросто. Думаю, Борис Лифановский не даст мне соврать.

— Назовите несколько качеств, необходимых для солиста.

— В первую очередь, нужно отдавать себе отчет – есть ли шансы и амбиции стать солистом.

Нужен комплекс качеств характера. Во-первых, стрессоустойчивость, крепкие нервы, которые можно проверять на международных конкурсах: это игра в максимально экстремальных условиях. Ведь когда ты выходишь на сцену, никому не интересно, что было с тобой пару часов назад. Такая стойкость воспитывается постепенно.

Во-вторых, всегда нужно быть артистом. Никто не покупает билеты, чтобы послушать как бы «извиняющуюся» игру – это никого не привлечет. Нужны яркость и способность увлечь. И это можно развить в себе!

В-третьих, я считаю, что на одной музыкальной интуиции далеко не уедешь. Просто красивая игра может довольно быстро наскучить без формы и разнообразия. Поэтому мне приходилось развивать в себе понимание, как устроена музыка, познавать культурный и исторический фон творчества разных композиторов. Ростропович в своем письме написал мне, что музыкант должен быть образованным человеком. Он постоянно говорил о том, что нужно развивать свой ум и душу.

— Как вы работали над своими артистическими навыками?

— На конкурсе Чайковского 2011 года я показал высокий профессиональный уровень, но исполнительской яркости и внутренней свободы мне не хватило. В результате, я не прошел финал. Меня постоянно подстегивали неудачи.

Мой друг Саша Бузлов посоветовал позаниматься с Франсом Хельмерсоном. И я поехал к нему на мастер-класс в Вербье, а затем поступил к нему в класс в Берлине. Его еще очень любила Наталья Николаевна, поэтому учиться у него в аспирантуре она отпустила меня с чистым сердцем.

С Франсом мы много говорили о музыке. С самого начала он заявил: «На виолончели ты уже играть умеешь, давай поговорим на более широкие темы». 

— В обретении актерского мастерства помогала мама-киновед?

— Очень! С самого детства воспитывала во мне вкус в искусстве. Она советовала литературу, фильмы, много рассказывала про киноязык, профессию актера. И какие-то вещи я вольно или невольно перенимал. А с возрастом получалось развивать в себе все больше раскрепощенности, как в жизни, так и на сцене

— Как вы считаете, когда солисту пора уходить со сцены?

— Никогда не задумывался об этом. В сравнении с профессиональными спортсменами мы в более выгодном положении: пока шевелятся пальцы, пока слышат уши, пока ты способен выйти на сцену – или, в крайнем случае, тебя туда вынесут (смеется) – на тебя работает твоя репутация. Но, хочется надеяться, что я буду играть на высоком уровне максимально долго!

Я стараюсь не переживать о тех вещах, которые мне не подвластны, и старение относится к их числу. Мне еще до этого далеко! Мне 35, я еще молод и полон энергии, а в житейском плане меня уже так просто не надурить. Многие тоскуют по своим двадцати годам и мечтают вернуть юность, а мне не нужно этого, мне и так хорошо. Я уже ощущаю потребность в преподавании, у меня есть, чем поделиться.

— Что вы советуете своим ученикам, которые еще только пробиваются на концертную эстраду?

— Сложный вопрос. Это все индивидуально, нет формулы успеха. Сам я начал выходить на филармоническую сцену в 23-24 года, но мы видим, что звездочки в 13 лет загораются, и у них начинаются гастрольные туры. Приходилось много заниматься, хвататься за любую возможность выступления, играть бесплатно. Не знаю, что здесь посоветовать. Но я уверен, что хорошо играющий молодой человек никогда не останется незамеченным. Но это быстро не происходит! Репутация складывается постепенно.

Премия на конкурсе – это всего лишь аванс. А после, в течении последующих лет, к лауреату предъявляются все более высокие требования. Очень много примеров, когда триумфаторы конкурсов спустя какое-то время пропадали с радаров.

— Вы верите в судьбу?

— Да, но это не значит, что нужно сидеть сложа руки, доверившись ей. Есть баланс предначертанностей и шансов, которые преподносит тебе вселенная. Не воспользовался такими возможностями – сам виноват.

Иногда судьба подкидывает не шансы, а оплеухи, и это меняет вектор твоего развития. Например, перелом руки в 2018 году подтолкнул меня заняться физической формой, и вот уже 6 лет я регулярно занимаюсь под руководством тренера. И, должен сказать, это мне очень сильно помогает и в жизни, и в профессии.

Хельмерсон говорил: «Свои недостатки можно превращать в свои достоинства». Я воспринял это как жизненный урок, и продолжаю действовать в этом духе. Развитие должно быть постоянным. Если его нет, то это минимум стагнация, максимум – деградация.

— Читаете ли вы рецензии на свои концерты?

— Целенаправленно нет, иногда сами попадаются. Со всем уважением отношусь к цеху критиков, но не так часто ведь пишут о виолончельных концертах. Чаще вижу отзывы слушателей.

— А знаете ли вы свою педагогическую методу?

— Научить играть гениально невозможно. Задача педагога как максимум раскрыть нутро человека, но как минимум научить рабочим приемам. Только после того как инструмент становится продолжением твоего собственного тела, ты можешь высказываться на сцене свободно, касаясь струн души слушателей.

Вместе с педагогом надо осваивать секреты мастерства и воспитывать вкус, а дальше работает уже само твое нутро.

— Прибегаете к учебным пособиям?

— Я не применяю методические материалы в своей практике. Но когда ты учишь ребенка с нуля, то здесь без педагогических книг не обойтись. Моих знаний вполне достаточно, чтобы помочь музыканту, который не занимается со мной постоянно. Но когда у меня появится свой класс, то, наверное, я буду следовать определенной методической системе.

— Вы часто называете Бриттена своим любимым композитором. Кто еще для вас интересен и важен?

— Я по-прежнему люблю музыку этого композитора, но решил сделать перерыв в исполнении его произведений. Ищу что-то новое, нахожусь на перепутье и наслаждаюсь сегодняшним днем. Играю музыку из «золотого» и «серебряного» репертуаров, учу что-то новое.

Скоро состоится моя личная премьера – «Фантазия» Вайнберга для виолончели с оркестром. Я только-только к нему пришел. Очень светлое произведение, редко такое встретишь у Вайнберга. А если еще знать, что композитор написал эту пьесу, выйдя из застенков Лубянки, где провел некоторое время в связи с «делом врачей», и только после смерти Сталина был отпущен…

Удивляешься, что после такого опыта он написал настолько оптимистичную пьесу. Это, кстати, к вопросу о саморазвитии исполнителей. Такие факты о своей программе важно знать.

— Я заметила, что ваша последняя сольная студийная запись сделана в 2018 году. Почему вдруг такой большой перерыв?

— Мне не очень интересно слушать приглаженные варианты своего исполнения. Работая над этой пластинкой, я совсем не хотел, чтобы она была идеальной. Да, я ею очень доволен! И это благодаря замечательному звукорежиссеру Михаилу Спасскому. Он чутко прислушивался к моим пожеланиям и создал ровно такую атмосферу, которую я хотел. Поэтому я не считаю эту студийную запись выхолощенной.

Скорее, мне по душе live-записи моих концертов. И благодаря Московской филармонии и Санкт-Петербургскому Дому Музыки таких записей у меня достаточно много.

— Как дела с заграничными гастролями?

— Бывают, но немного. Я не рефлексирую, работы хватает.

Однажды Ростроповичу запретили выезжать за рубеж, и можно было музицировать только перед советской аудиторией.

«Я не думал, что играть перед своей публикой – наказание»,

– был его ответ. Могу только присоединиться.

Это большое счастье играть перед нашими слушателями. Надеюсь, что когда-то все наладится, и даже если не будет как раньше, то культурный обмен возобновится. Ведь он существовал даже в самые темные годы холодной войны.

— Считается, что элитный музыкант должен играть на инструментах Страдивари или Гварнери. Ростропович играл на инструменте с историей. Почему вы предпочли виолончель современного мастера?

— Попробуйте сравнить Шостаковича и Бетховена… Эти фигуры по масштабу одинаковые, каждый герой своего времени, вошедший в историю. Инструменты Страдивари тоже когда-то были современными, на протяжении многих лет на них играли лучшие музыканты. Это не может не отразиться на звуке, так как дерево остро реагирует на манеру исполнения. Например, вибрации на деках могут быть разные. Это зависит от исполнителя. Соответственно инструмент разыгрывается в одном ключе, а когда его берет другой музыкант, то виолончель становится «под него».

Мой инструмент был изначально почти чистым листом. Я вдыхаю в него жизнь по сей день. Но самое главное, если сравнить инструменты современные и старинные.

Вот если задуматься — что такое «инструмент» в широком смысле этого слова? Это вещь, с помощью которой человек облегчает свой труд. Чем лучше инструмент – тем легче выразить то, что находится у тебя в сердце.

Виолончель не слишком удобна для исполнителя, но когда достигаешь определенного уровня, то этот ощущение пропадает, а смычок становится продолжением твоей руки – и это высшее мастерство! Слушатели тогда говорят: «он как будто не на виолончели играл, а музыку создавал из ничего». Это то, к чему я стремлюсь! Чтобы была не игра на виолончели, а игра музыки.

— Как вы относитесь к своему инструменту? Для вас виолончель мужского или женского рода?

— К любому инструменту нужно приспосабливаться как минимум года два. Это как с человеком. Есть период бабочек в животе, это прекрасное чувство, но дальше это обязательно проходит. Большая часть людей разбегается после этого, так как образы, нарисованные партнерами, стали вдруг не соответствовать действительности. И дальше либо оставаться и раскрывать друг друга настоящих, либо расставаться. И вот если не расстались, влюбленность развивается в нечто большее – в настоящую любовь. Это костер, в который нужно всегда подкидывать дрова, чтобы пламя не погасло. И в отношениях с инструментом так же.

К виолончели я отношусь прежде всего как к женщине. Если мы посмотрим даже лишь на внешний облик виолончели – увидим женские очертания. Само слово в русском языке женского рода, у меня вот постоянно из-за этого возникают вопросы к французам (смеется).

Когда она капризничает из-за температуры или влажности воздуха, звук издается не такой, какой тебе хотелось бы, то бесполезно на нее сердиться. Ведь это проблема мужчины-партнера. Значит нужно изменить прикосновение, чтобы инструмент зазвучал. Так что игра на виолончели – это то же, что и общение с любимой женщиной.

— У вас чудесная семья! Большая карьера музыканта не мешала в выстраивании семейных отношений?

— Я служу музыке, а о карьере никогда и не задумывался. Наслаждаюсь своей востребованностью в профессии.

Семья мне всегда только помогала. С женой мы вместе еще с училища, получается уже 17 лет… Мы вместе росли, менялись, взрослели. Без ее поддержки, я уверен, ничего бы не получилось. Семья – мой надежный тыл, и я этим очень горжусь.

— Как вы оцените уровень образования в годы вашей учебы? Было лучше, чем сейчас?

— Было. Мне кажется сейчас не хватает качественной начальной стадии. У многих ребят, которые ко мне приходят, испорчена постановка, и некоторые вещи исправить крайне трудно. Я связываю это с тем, что лучшие педагоги в девяностые годы уехали за границу. Благодаря нашим педагогам молодых хорошо играющих виолончелистов в той же Европе в разы больше, чем у нас сейчас.

Как изменить эту ситуацию, я не знаю. Нужны детские педагоги, которые будут с самого начала правильно работать над постановкой, как мой учитель Мария Юрьевна Журавлева. У нее есть методическая книга о начальных этапах игры на виолончели. Возможно, педагогам стоит присмотреться к этому изданию и позаимствовать ее методику.

— Чем отличается зарубежное исполнительское образование от российского?

— Мне повезло учиться у фанатов своего дела в России! Никто в Европе не будет так нянчиться со своими студентами как Наталья Николаевна Шаховская. К ученикам она относилась как к любимым внукам, от которых хочется добиться максимального результата. Чем больше потенциала она видела, тем выше были ее требования.

После училища, в 2007, я едва не уехал учиться в Штаты. Я отправил документы в Джульярд, Кёртисовский институт, Консерваторию Новой Англии, Манхэттенскую музыкальную школу. Сыграл экзамены, получил стипендию, и даже уже сдал (так себе) английский. Но в последний момент я передумал туда ехать. Мне была нужна Наталья Николаевна. И сейчас я нисколько не жалею о своем выборе!

А вот дальше, получив профессиональную базу в России, я поехал учиться к Хельмерсону. Его уроки стали прекрасным дополнением к тому, что я получил на Родине.

— Какие у вас сложились впечатления о Первой виолончельной академии?

— Не обладая талантом организатора, я преклоняюсь перед такими людьми, как Анастасия Ушакова и Борис Андрианов. Они двигают нашу профессию вперед.

Проект Насти особенно отличается тем, что он ориентирован на педагогов и студентов из регионов, открывая для них возможность пообщаться с опытными педагогами, с лучшими солистами. Один раз организовать это сложно, но второй раз – еще сложнее. И как им только удается это сделать!

— В чем особенность ваших занятий на Академии?

— Я провожу мастер-класс. И это вовсе не урок! Нужно за минимальное количество времени изменить некоторые установки в голове студента, направить, вдохновить.

Некоторые музыканты воспринимают мастер-класс как возможность лишний раз самоутвердиться. Я никогда не продумываю, что и как буду говорить на занятиях. Я сам в свое время посетил много мастер-классов, и от каждого педагога я брал то, что нужно именно мне.

Необязательно брать все, верить всему, что говорят. Я специально направляю свое внимание на недостатки ребят, хвалить просто так – это не цель мастер-класса. Особое педагогическое удовольствие я получаю, когда ученик прислушался к моему совету, и получившийся результат нравится нам обоим.

— С кем будете заниматься в этот раз?

— В основном с московскими ребятами. Мне поступают заявки от самых сильных студентов, а такие уже учатся в Москве.

— А что делать иногородним?

— Ребята из регионов присутствуют в зале и наблюдают за нашей работой. Когда исполнительский уровень ученика недостаточный, занятия не так показательны.

— Следите ли вы за тем, как меняется виолончельный репертуар? По душе ли вам новая музыка для виолончели?

— Виолончель – певучий инструмент, иногда декламационный, но ни в коем случае не перкуссионный. Сейчас композиторы часто пишут сочинения, где нужно постучать, поелозить под подставкой и так далее. Но это же уже было, в первой половине XX века! Тогда это был нонконформизм, лишь бы не как у всех.

«Многое еще можно сказать в до мажоре»,

– говорил Шёнберг. Обращаюсь к композиторам – пишите тональную музыку, ее потенциал еще далеко не исчерпан. Есть сочинения XX века, атональные, написанные другим языком. Например, Концерт Анри Дютийё. Вещь сложная и для оркестра, и для солиста, но она слушается, ей интересно внимать. Если оригинальность только ради оригинальности – мне это неинтересно.

Сейчас все быстро меняется. Скорость жизни очень сильно возросла Например, какой бы инфоповод не произошел, об этом будут говорить недели две максимум, а дальше появится новый инфоповод. А создание музыкального произведения, например, Первого концерта Шостаковича для виолончели, – это было событие и остается таким до сих пор.

Сейчас по-другому: кто-то из живущих классиков написал сочинение, его сыграл большой солист, об этом немного поговорили – и поехали дальше. Нет такого масштаба сочинений как 50-60 лет назад. И с этим надо смириться.

Мама настаивала при жизни, чтобы я чаще общался с композиторами, чтобы они писали больше музыки для виолончели. По мере возможностей я это делаю. Из последнего – мой друг, правнук Тихона Хренникова, Тихон Хренников-младший написал для меня сюиту для виолончели соло, которую я уже сыграл по меньшей мере 10 раз.

— А что вы обычно слушаете? Много ли классики в вашем плейлисте?

— Мой плейлист разнообразен. У меня ро́ковая душа. Я с удовольствием продолжаю слушать Pink Floyd, Red Hot Chilli Peppers. Это очень талантливо, особенно, когда в составе находится гитарист Джон Фрушанте. Это тот самый гений, у которого есть связь с космосом. Отрадно, что они уже в возрасте, и как продолжают зажигать! Вот у кого можно поучиться артистизму на сцене.

Люблю переслушивать свои увлечения юности – металкор-группы. Я из тех времен, которые «верните мне мой 2007». В свои 18-19 я обожал ходить на андеграундные концерты: Stigmata, Amatory, Jane Air, Killswitch Engage – слушать музыку, которую написал к серии игр Silent Hill Акира Ямаока. У него есть своя рок-группа, помимо оформления игр.

И я, кстати, уже давно не слушаю виолончельные записи, так как это немного мешает моему уху. Нет-нет, да позаимствуешь что-нибудь.

Поделиться