Сергей Прокофьев о том, как быть русским композитором не в России.
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
23 апреля исполняется 130 лет со дня рождения Сергея Прокофьева. Больше 20 лет своей творческой жизни он провел не в России, но на протяжении этого времени делал все, чтобы стать и остаться русским композитором. Анастасия Ларина изучила, что он писал об этом в дневниках и письмах заграничного периода
1
Самое передовое течение, которое исповедуют и Стравинский с Дягилевым, теперь такое: долой патетизм, долой пафос, долой интернационализм. Из меня делают самого что ни на есть русского композитора.
1915
2
Дягилев очень горел узнать балет. Я ему объяснил сюжет, а затем сыграл музыку, за которыми последовал колоссальный разговор и вот какой: что это такое — я, русский композитор, на русский сюжет и пишу интернациональную музыку?! Это не годится. По мнению Дягилева, интернациональной музыки быть не может. Не следует, конечно, под именем «национальной» понимать народные темы и вообще смотреть на это узко, но русский дух должен быть.
1915
3
Неожиданно по прошествии двух-трех недель получился совсем приличный результат: свыше пятидесяти лоскутков для будущего балета — огромный материал. Национальный оттенок довольно ярко сказывался в них. Я всегда теперь думал, когда сочинял, что я русский композитор и шуты мои русские, и это мне открывало совсем новую, непочатую область для сочинения. Может быть, отсюда и такая легкость сочинения этих темок и завитков.
1915
4
Бальмонт уходя спросил у меня, я ли та «надежда русской музыки», о которой он слышал. Я сообщил ему, что у меня есть два романса на его слова.
1916
5
У меня новый план: маленькая «русская» симфония — в чистейшем русском стиле. Посвящена она будет Дягилеву, в память его яростных проповедей, чтобы я, русский, писал чисто по-русски.
1917
6
Я зачеркнул финал моей симфонии, который показался мне тяжелым и недостаточно характерным для классической симфонии. Асафьев как-то развивал мысль, что в русской музыке нет настоящей радости. Запомнив это, я написал новый финал, живой и до того веселый, что во всем финале не было ни одного минорного трезвучия, одни мажорные.
1917
7
Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом, здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь, здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет. Весной я еду. Лишь бы Америка не чувствовала вражды к сепаратным русским!
1917
8
Как странно — я каким-то наитием бежал из той среды и теперь на почетном месте, в удобном кресле слушаю доклад о всех ужасах, которые творятся на родине! «Вы убегаете от истории»,— сказал Демчинский, когда я покидал Петроград. «И история вам этого не простит. Когда вы вернетесь в Россию, вас в России не поймут, потому что вы не перестрадали того, что перестрадала Россия, и будете говорить чуждым для нее языком».
1918
9
В Париже состоялся обед; в числе присутствующих были Алексей Толстой, Куприн, Бунин. С Толстым я уже встречался в Москве, а с Куприным и Буниным познакомился теперь. Куприн, который интересовал меня больше всех, мягкий, подкупающий, а по внешности невзрачен и провинциален. Бунин — тип отставного чиновника. Я много играл, и писатели были в дичайшем восторге, даже целовали меня. Кто-то сказал: «Это звуки, отмытые в эфирах». Толстой сказал: до сих пор казалось, что новые композиторы бьются как мухи о стекло, ища новых путей, а вы просто распахнули окно — это так ново и понятно. Даже желчный Бунин сказал мне: вы очень приятный человек.
1920
10
Приехал Бальмонт, которого большевики выпустили с почетом. Я сейчас же отправился его приветствовать и нашел в постельке, еще не пробудившегося от сна, как всегда розового и в кудряшках, привезшего с собой дочку и двух жен. «В России хаос, в котором мечутся, но из хаоса родится творчество,— сказал он,— а во Франции мертвечина, и нет надежды, чтобы она создала что-нибудь».
1920
11
Положение так остро, что нельзя написать балет нейтральный, надо делать его или белым, или красным. Белый нельзя, потому что невозможно изображать современную Россию русскому композитору через монокль Западной Европы; да кроме того, разумно ли мне отрезать себя от России теперь, когда там как раз такой интерес к моей музыке? Красный балет делать тоже нельзя, так как он просто не пройдет перед парижской буржуазной публикой. Найти же нейтральную точку, приемлемую и с той стороны, и с этой, невозможно, ибо современная Россия именно характеризуется борьбой красного против белого, а потому всякая нейтральная точка будет нехарактерна для момента.
1925
12
Стравинский разрешился «Царем Эдипом», сценически неподвижной оперой-ораторией в двух картинах. Либреттист француз, текст по-латыни, сюжет греческий, музыка англо-немецкая (под Генделя), представлена будет учреждением Монегаскским и на американские деньги — верх интернациональности!..
1927
13
Идя домой, думал о России, и меня страшно тянуло туда. И в самом деле, какого черта я здесь, а не там, где меня ждут и где мне самому гораздо интереснее?
1928
14
Надо, видимо, выбирать или Россию, или эмиграцию. Ясно, что из двух — Россию.
1929
15
Старина, оказывается, имеет власть надо мною. Почему? Потому ли, что революция отгородила стеной от прошлого? Или жизнь за границей, вдали от России, заставила жадно вспоминать о русском? Или просто чтение дневников? Не думаю, чтобы возраст.
1929
16
Итак, по-видимому, пролетарские музыканты таки вытеснили меня из России. Но думаю, что сами они долго не удержатся. Чем они прошли? Политикой. Как спецы же они невысокой квалификации — и в этом залог их краткосрочности. Поездку в Россию надо отложить.
1930