Спектакль прошел с триумфом. Редко зал кричал так единодушно “Браво!”. Редко так долго и с таким энтузиазмом аплодировала публика. Она, похоже, с облегчением стряхнула с себя этот морок, который усердно муссировали пресса и ТВ, вопя о педофильских страстях, гомосексуальных половых актах и мочеиспускании на сцене академического театра. Скандал охотно использовали для самораскрутки многие "эксперты", веско рассуждая в телекадре о безднах, куда свалился современный театр, - среди них особенно запомнилась некая думская дама, витиеватость прически которой не допускала и мысли о ее причастности к культуре. Теперь все они проснутся в грандиозной луже: сотворили много шума из ничего.
Наэлектризованная всем этим публика ждала скандала и теперь была в восторге - оттого, что театр обманул ее ожидания. Люди на сцене тоже были счастливы: они с честью выдержали долговременную и весьма подлую осаду.
Спектакль, напомню, создан в качестве копродукции МАМТ и Английской Национальной оперы и после года показа в Лондоне перешел на московскую сцену, где постановочная бригада осталась английской, но в игру вступили российские исполнители. Мои сомнения насчет успешности переноса действия оперы Бенджамина Бриттена из Афинского магического леса в английскую школу середины ХХ века московская премьера развеяла лишь частично: громоздящееся на сцене школьное здание одним своим видом разрушает зыбкую атмосферу неверных страстей и призрачных надежд, из которой соткана музыка оперы. Все становится жестким и прозаичным. Оберон - мифологическое андрогинное существо с его болезненной склонностью играть чужими страстями - стал безликим на вид школьным учителем, его супруга Титания - сухопарой училкой, населяющие лес эльфы щебечут о зорях и птичках на уроке пения, а юный лесной дух Пэк и герцог афинский Тезей объединились в одном персонаже, пришедшем в школу поностальгировать о страстях молодости. Поначалу несоответствие увиденного законным ожиданиям должно разочаровывать, и я понимаю, почему первые - лондонские - зрители спектакля приняли его гораздо прохладней, чем уже подготовленные скандалом московские. Но здесь театр вовремя напоминает, что он - музыкальный.
Один из известнейших режиссеров-экспериментаторов Кристофер Олден задал действу труднейшие условия, целиком положившись на способность музыки творить и свою атмосферу и свои смыслы поверх того, что происходит на сцене. И тем создал спектакль более многослойный, захватывающий конфликтами между этими нежнейшими переливами арфы или волшебными разливами струнных - и грубоватой простотой отношений нормальных школяров. Между поэзией и прозой, романтикой и цинизмом. Между вечностью и не ведающей о ней современностью. Олдену удалось то, что мало кому удавалось, - сделать Шекспира живым и безусловным, современным не по антуражу, а по духу. И, как ни странно, возвращаться в магические леса традиционных версий "Сна..." расхотелось.
Олден доверился музыке, и вся магия сосредоточена в руках британского маэстро Уильяма Лейси. Он сумел сообщить непростой для восприятия партитуре редкий драйв: с первой прозвучавшей ноты вас подхватывает некий мощный поток, который и пронесет слушателя через все удивительные музыкальные испытания, не давая ни секунды для передышки. Свобода и органичность, с какими оркестр театра и его блестящая труппа овладели новым для них музыкальным языком - источник дополнительного эстетического переживания.
Лишенные сказочных костюмов и мифологических масок, облаченные в школьную униформу солисты должны целиком полагаться на свой артистизм. Олден отказался даже от маски осла, в которого влюбляется очарованная Титания (вот был бы дополнительный повод обвинить Шекспира в пропаганде зоофилии!). Более всего пострадал при этом образ Оберона - у приглашенного из Челябинска Артема Крутько бывший Царь эльфов стал действительно безликим и с авансцены ушел куда-то на третий план, это был не лучший вечер для набирающего популярность одаренного контратенора. Зато звездные минуты выпали на долю таких певцов-актеров, как Евгения Афанасьева (Титания), Лариса Андреева (Гермия), Мария Пахарь (Елена), Артем Сафронов (Лизандр), Дмитрий Зуев (Деметрий), и особенно Антон Зараев (Боттом, имя которого с легкой руки Щепкиной-Куперник переводят с нелепой целомудренностью - "Основа", хотя у непочтительного Шекспира это просто Задница). Им удалось сохранить индивидуальности своих персонажей, у каждого в действе свой голос и своя перекличка с современными нравами. Любовный морок, который у Шекспира изображен как истома, непрерывная и неразборчивая, теперь предельно заземлен: Деметрий, к примеру, грубо отталкивает влюбленную в него Елену, ибо ему просто не до нее - ждут приятели с футболом, что, понятно, важнее. А волшебный - условный - сон, навеянный магическим зельем, становится сном наркотическим, т.е. безусловным, возвращающим нас на современную грешную землю.
Смысловой и зрелищной кульминацией вечера стал излюбленный Шекспиром "спектакль в спектакле", где Мастеровые (теперь школьная обслуга) разыгрывают кровавую драму о любви Пирама к Фисбе - своего рода "пародию на пародию": на импровизированных подмостках уморительно разыгрываются только что на полном серьезе просвистевшие страсти. И здесь театр берет реванш за аскезу спектакля: идет почти капустник, смешной и противоречащий всем канонам утонченного вкуса, отсылающий как к шекспировскому простонародному карнавалу, так и к сегодняшним шоу уровня "Наша Раша".
А что с детьми, которые участвуют в действе и о которых так пеклись неведомые авторы доносного письма? Дети заслуживают отдельного восхищения: они сумели выучить и для взрослых-то сложную партитуру и безукоризненно ее исполнить, внеся в спектакль необходимую дозу сказочности и чистоты. С детьми театр обошелся с предельным тактом: все, условно говоря, рискованные мизансцены происходят без них. Дважды подчеркну это "условно говоря": рискованности здесь не больше, чем в "Кармен" (тоже, как известно, требующей участия детского хора), и неизмеримо меньше, чем в типовом драматическом спектакле, не говоря о кино и всегда доступном детям телевидении. Так что актуальная забота о нравственном здоровье детворы, как всегда у нас, устремилась в русло кому-то выгодных спекуляций. И в таком непотребном виде только скомпрометировала благую идею, перевела ее в ранг паранойи. Соглашусь с гендиректором театра Владимиром Уриным: инициированный кем-то и раздутый телевидением скандал нанес психике детей гораздо больший ущерб, чем "вегетарианский", по выражению критика Алексея Парина, спектакль.
И здесь пора задуматься о том, на какую опасную тропу мы вступили, с такой безоглядной злобой реагируя на самый дикий навет-анонимку, и тем самым возрождая "презумпцию виновности". "Сегодня вынужден оправдываться один из лучших театров страны, - сказал на пресс-конференции худрук Детского музыкального театра имени Натальи Сац Георгий Исаакян. - Завтра придется оправдываться руководителям Большого театра, или "Геликона", или мне. Было время, подобное кончалось расстрелом Мейерхольда и убийством Михоэлса. Мы к этому идем?". От себя напомню, что не так давно подобный набег закончился безвременной смертью интереснейшего спектакля Большого театра "Дети Розенталя", так исчезла с глаз людских талантливая опера Леонида Десятникова, впервые за век заказанная театром современному композитору. И никто не понес наказания за это убийство.
Новый скандал бесславно лопнул: публика сама рассудила, кто прав, и наградила театр шквалом оваций. Но телевидение и теперь делает вид, что дыма без огня не бывает. На некогда цивилизованном 5-м канале некогда сравнительно культурного города Петербурга некая новостная девица бродит по фойе явно не знакомого ей театра и разглагольствует о постановке Шекспира, очевидно, не ведая, что речь идет все-таки об опере Бриттена. Телевидению такая безграмотность, а стало быть, и продолжение скандала, разогрев явно остывающей каши выгоднее: на скандал тянутся рекламодатели, а о такой категории, как совесть, у нас чаще вспоминают только в бессовестных демагогических анонимках.
Премьера МАМТ на самом деле очень важна для оперной жизни России: мы получили не только новый опыт международного сотрудничества с одним из авторитетнейших мировых театров (в этом деле Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко бесспорный лидер), но и пример освоения новых музыкальных пространств, современного прочтения современной оперы. Только такими акциями вечно склонный к летаргическому сну жанр пробуждается к активной жизни.
Валерий Кичин