Алексей Герман-мл. — Дифирамб — Эхо Москвы

К. Ларина― Добрый день. Мы начинаем программу «Дифирамб».
У микрофона Ксения Ларина. А в гостях у нас сегодня замечательный человек, режиссер и победитель последних дней в прокате — это Алексей Герман. Алеша, приветствую вас, здравствуйте.

А. Герман― Здрасте, здрасте.

К. Ларина― Поздравляю с премьерой. Я еще этого не делала. Поздравляю с премьерой и с первыми успехами, и с первыми наградами. Фильм «Довлатов» смотрят, о фильме «Довлатов» спорят. Споры ожесточенные. Я думаю, что это самый главный показатель успеха, безусловно. Как вы считаете?

А. Герман― Ну, действительно, очень высокие показатели — ну, для того, что называется авторским кино — сборов. То есть мы вот из авторского кино, из Звягинцева, из Хлебникова и всех наших товарищей, мы побили исторический рекорд, насколько я понимаю, лет за двадцать. Не то что это много денег, но для авторского кино это много денег. Действительно, много споров. Я живу прекрасно, поскольку у меня нет Фейсбука, и я за ними не наблюдаю, до меня доносятся только отголоски.

К. Ларина― Ладно! Зато у Лены есть. У Лены есть Фейсбук, и она наверняка вам что-нибудь зачитывает.

А. Герман― Ничего. Ничего! Нет, нет. Я смотрю Инстаграм как-то, ничего не знаю. Но знаю, что действительно кто-то там… кому-то нравится, а кому-то не нравится. Вот.

К. Ларина― Ну, я думаю, что фигура Довлатова здесь тоже не последнюю роль сыграла, поскольку всем понятно, что Довлатов — это такой персонаж, который примиряет несколько поколений. И об этой загадке тоже спорят, в том числе и литературные критики, литературоведы, чем же писатель из какого-то позапрошлого времени привлек молодую аудиторию, чем он так ей интересен. Мне всегда казалось, что это не ваш писатель. Я, честно говоря, была удивлена, когда вы решили… Я помню, впервые вы об этом сказали, что собираетесь снимать фильм. Думаю: где Довлатов, а где Герман? Совсем каких-то два разных полюса, ни в чем не совпадающие. Мой вопрос: чем он вам близок лично как художник, как человек, как личность?

А. Герман― Ну, во-первых, я думаю, что есть несколько Довлатовых. Есть Довлатов — лирический герой, который сам себя написал. И есть Довлатов реальный. Мне ближе реальный, ну, как мне кажется, как он был, потому что мне ближе человек-парадокс. Огромный, какой-то нездешней внешности, в заснеженном городе, в холодном городе, в которого влюблялись все женщины, который при этом вернулся в семью все-таки. И смелый, и не смелый. И нежный, и не нежный. И человек, который был в зоне, охранял зону, а потом боялся заходить в темные подъезды долгое время. Вот эта парадоксальная и, к сожалению, печально неизбежная его судьба — она, во-первых, показалась мне близкой.

Во-вторых, все-таки это Ленинград, это мой родной город. И я рос, в общем… ну, не на соседних улицах, но на расстоянии полутора километра. И я примерно немножко представляю это поколение, примерно представляю проблематику, как они переносили запреты, как они шутили, как они сопереживали друг другу. Вот. Поэтому…

Нет, я могу долго продолжать. Я сейчас подумал, что часто говорят, что у нас Довлатов не очень похож на написанного Довлатовым. Но на самом деле это, конечно, глупость, потому что… Я вот помню моего папу, который человек был с блестящим чувством юмора, надо сказать. Это с одной стороны. А с другой стороны, многие представляют моего папу, как такого демона на площадке, как такого человека, который шапкой бил провинившихся. Нежнейший был человек, склонный к депрессиям. Когда запретили «Лапшина», три месяца лежал в Сосново лицом к стенке, ни с кем не разговаривал. Ну, его в этот момент все предали, естественно, потому что все прекратили звонить, потому что вторая запрещенная картина, вот так запрещенная. Это уже было много для дружбы в советские времена. Вот.

Поэтому Довлатов, как мне кажется, как я его себе выдумал, наверное, он, может, такой был, а может, и не такой. Не знаю. Мне кажется, что я близко попал. Мне кажется, что он был такой очень тонкий, очень ранимый.

К. Ларина― Уязвимый.

А. Герман― Уязвимый для себя, внутри себя. И кусающийся, конечно, человек. И мне вот это в какой-то момент напомнило все тучи людей, которых я помню по нашей квартире, которых не печатали, не публиковали, не выпускали фильмы. Я помню Ролана Быкова отчаявшегося, когда ему запрещали что-то играть, какие-то полудетские такие, вернее, совсем детские воспоминания. Поэтому вот. Вот поэтому.

К. Ларина― Ну конечно, многие ждали, что это будет такой искрометный персонаж, который будет порхать по экрану, все время шутить, и мы все будем гомерически хохотать в зале. Это, конечно, абсолютно такая история, которая выдуманная. Первое, что приходит в голову, когда читаешь, что называется, по первому плану тексты Довлатова… Наверное, он ближе к тому образу, который вы сейчас отписали.

Я вспоминаю тоже. Говорили про то, что Михаил Зощенко — невероятно остроумнейший писатель с убийственной иронией — в жизни был человеком очень немногословным, молчаливым. И уж точно про него никто бы никогда бы не сказал, что этот человек пишет такие гомерически смешные рассказы. Или я могу сказать про свое ощущение от Аркадия Исааковича Райкина. Вот я застала его в театре, когда работала. Это совсем не тот Аркадий Райкин, который выходил на эстраду и смешил публику. Это человек, глубоко в себя погруженный. И тоже, кстати, что роднит даже с тем образом, который вы описали: очень уязвимый и ранимый человек с какой-то абсолютно тонкой, почти прозрачной кожей, которая мало чего защищает. Я имею в виду прежде всего нервную систему человека. Это настоящий художник. Простите, что я так много говорю. Просто…

А. Герман― Нет, я ряд, потому что я-то с вами согласен.

К. Ларина― Да. Вот скажите мне, пожалуйста, по поводу времени. Понятно, что у вас, помимо героев, привлекает и время, эпоха. Я вот смотрю, вспоминаю все ваши фильмы — они все происходили в разные времена. Вы в этом смысле не повторяетесь, что называется, два раза в одну реку не входите. Да? «Последний поезд» — это война. «Гарпастум» — это Первая мировая, четырнадцатый год.

А. Герман― Начало века.

К. Ларина― Да, начало века. «Бумажный солдат» — это 60-е годы. «Электрические облака» — семнадцатый год, который сейчас мы только что пережили, но на самом деле это такое аккумулирование всех прошлых эпох в одном таком энергетическом пучке, который вы там зафиксировали, в этом фильме. И вот сейчас это 70-е годы. Что такое для вас время? Как вы его для себя определяете? Это только предметы быта или что-то еще?

А. Герман― Вы знаете, я… Ну, понятно, что это предметы быта. Понятно, что это детали, нюансы. Понятно. Но я вообще человек, который не очень хорошо знает историю, потому что я не знаю историю так, как ученый… как историк, извините. Но я чувствую свою неразрывную связь с ней, потому что я постоянно как-то анализирую свою жизнь, жизнь родителей, происходящее с точки зрения того, что было, и с точки зрения каких-то похожестей, непохожестей и так далее. Поэтому для меня вообще время и время в России, которое, на мой взгляд, абсолютно нелинейное, время в России такое трехмерно циклическое, — для меня это важное. Это первое.

Второе. Мне просто интересно подходить к каким-то историческим моментам с не очень ожиданной стороны. Допустим, я считаю, что одним из достижений «Гарпастума» было то, что мы в итоге придумали про ребят, которые, когда начинаются абсолютно тектонические сдвиги, которые разрушат Российскую империю, когда начинается Первая мировая война, им абсолютно она не интересна, и вообще они о ней не думают. В «Бумажном солдате» нам было интересно, что такое не те, кто взлетел в космос, а что это было для тех, кто, собственно говоря, это готовил, готовил полет. И так далее.

Поэтому, да, для меня действительно важно время, но вот для меня важно время с какой-то другой стороны, не с плакатной его стороны, не с ожидаемой стороны. Потому что мне кажется, что как бы органика — она внутри. Органика не в перворядном ощущении от времени, не в то, что… Знаете, сейчас выходит очень много сериалов про оттепель. Они все очень цветные. Ну, я не говорю про Тодоровского. Мы Тодоровского за скобки выводим. Они такие очень цветные все. Платья, прически, туфли-лодочки, все улыбаются. Музыкальные номера присутствуют. Машины такие яркие. Мне кажется, это такая мультипликация, учитывая, что коммуналки были вовсю. Господи, бараки были еще в Москве тоже вовсю. И как-то стыдливо. Поэтому я люблю с другой стороны смотреть. Что-то я сам теперь начал много говорить. 
А.Герман: Для одних я слишком черно нарисовал картинку, а для других — слишком светло

К. Ларина―
Ну, вообще время, конечно, еще и определяется, наверное, человеческими отношениями, потому что опять же, если даже по вашим фильмам проследить, это разные формы человеческих отношений, совершенно разные. Они как-то пропитываются эпохой. И я тоже многие вещи узнаю. Что-то я помню, что-то я помню по своему детству, что-то я помню по воспоминаниям своих родителей.

Вот опять же возвращаюсь к Довлатову. Тоже у всех есть такое каноническое представление об этом человеке, который любил женщин, любил выпить, любил как бы так забуриться в неизвестном направлении, куда-нибудь уехать. Но вот смотрите: в вашем фильме никаких, по сути, таких грязных пьянок нет. Запой тоже весьма романтический, под джаз, в таком красивом месте. И Довлатов в этом запое обаятелен невероятно, в нем нет… Вдруг я впервые почувствовала, что в этом запое, в нем чувство абсолютной свободы проявляется. Женщины? Ни одной постельной сцены. Ну, полное ощущение, что все женщины, которые с ним встречаются, они с ним уже были. Вот все, которые…

А. Герман― Ну, были, да. Уже все произошло, уже все произошло.

К. Ларина― Да.

А. Герман― Ну, не хочется, не хочется ему. Бывает у людей.

К. Ларина― Это вы специально так сделали?

А. Герман― Я вам скажу. Я не хочу быть грубым, когда вот читаю… Не к вам. Но я себя сдерживаю. Как бы вам сказать? Вот это в определенной степени ограниченного ума представление о том, что если ты высокий, красивый писатель, то ты такой… Знаете, такое интернет-представление, такое представление не очень образованных и не очень востребованных у женщин, так сказать, «друзей клавиатуры». Я бы так сказал, скорее. Как себя чувствуют красивые мужики, как они себя ведут и какие у них запои — ребята, это все в жизни не так, когда вас любят бабы, когда вы выпиваете. Это вам все кажется. Вы ничего не понимаете!

Послушайте, вот мой отец был тоже красивый, высокий и так далее. Баб вокруг него вертелось!.. Сын писателя. Не то что несчастный Довлатов в коммуналке. Он — сын писателя. Четырехкомнатная квартира, дача была. Там баб было в десять раз больше, чем у Довлатова, Господи. Нежнейший человек! Сколько? Я не знаю… 40 лет (я уже запутался) с моей мамой прожили. Ну, были какие-то бабы, были какие-то бабы. Красивый мужчина и обаятельный, и к нему женщины приходят. А не то, что он говорит: «Иди сюда!» Он не как Харви Вайнштейн. Ему не нужен харрасмент. Это первое.

Что такое пьянки? Он молодой еще, ему там в фильме 30 лет. Понимаете? Ну, не всегда так в 30 лет люди напиваются. И надо тоже это понимать. Мне просто кажется, что люди этого поколения — вот правда, я их помню — они были менее пошловаты. Для них вообще понятие пошло/не пошло было одно из основных понятий жизни. Порядочно/не порядочно, пошло/ не пошло, по гамбургскому счету/не по гамбургскому счету, да? Это не означает, что они были чудные, ходили в белых одеждах и дарили друг другу цветочки. Нет. Но они и говорили хорошо, литературно в том числе. И говорили много о литературе и об искусстве. И абсолютно необязательно ехали пьяные в последнем трамвае, покрытые… собственными соками. Я не знаю, как сейчас сказать по радио. Понимаете?

К. Ларина― Красиво.

А. Герман― Поэтому это немножко такое преувеличение. Да, у нас Довлатов не соответствует своему лирическому герою, который был написан. Но мне кажется, что в том-то и дело, что лирический герой Довлатова — это результат страданий. Это как Чарли Чаплин. Был Чарли Чаплин реальный человек, и был Чарли Чаплин, которого мы знаем. Как вы знаете, многие известные клоуны выдающиеся — ничего более мрачного на свете нет. Ну, это правда. Я просто не буду фамилии называть. Мрачнейшие люди, тяжелейшие! Поэтому это то, как он себя нарисовал. Это то, как он себя нарисовал таким, с которым можно сидеть на одном стуле на кухне, разговаривать. И стульчик даже чуть ниже. Вот. Это первое.

И второе. Мне кажется, что время-то как бы перед отъездом Бродского страшноватое было. И вообще жизнь была страшноватая. Вы знаете, меня эти демократы сумасшедшие обвиняют, эти патриоты сумасшедшие. Для одних я слишком черно нарисовал картинку, а для других — слишком светло. И у обоих есть теория, что я это не просто так сделал, а за какие-то… Но вот это время таких ватных запретов. Со всеми дружили, все друг друга знали, но дальше нельзя было пройти.

Мне папа об этом рассказывал, Господи. Рюрик Мельников, семья Мельниковых — ближайшие наши друзья, отцовские друзья. Ну, это мои крестные родители. Он онколог был ведущий. Конечно, к нему вся партия и правительство ходили. Папа к нему бегал, когда… Ну, во-первых, они дружили. Когда папе казалось, что у него что-то вскочило, он бежал, естественно, спрашивать. Они там встречались с начальством. Это не мешало им выпивать, не мешало говорить: «Герман, ну сними что-нибудь это самое…» Но дальше-то никуда. Это просто немножко другое время. Тебя же не били палкой. Вот что я хотел бы ответить. Многословно сегодня.

К. Ларина― Вот смотрите — там еще такая есть очень точно зафиксированная вещь, как собственно в «Бумажном солдате», в фильме, который я очень люблю. Это ощущение все равно какого-то сообщества, какого-то, пафосно выражаясь, дружеского плеча. Там есть ощущение компании, которая тебя не сдаст и не предаст. И в этом, как ни странно, на мой взгляд (не знаю, согласитесь вы с этим или нет), главное отличие от времени сегодняшнего.

А. Герман― Да, я согласен.

К. Ларина― Сегодня люди раздерганные абсолютно. Каждый один на один со своей бедой, со своим непониманием, со своим невезением, со своей смелостью, со своей трусостью. То есть этого ощущения компании нет. Почему? Вот, может быть, мой вопрос к вам: как вы думаете? Если вы согласны с этим.

А. Герман― Я, во-первых, согласен. Во-вторых, мы, безусловно, страшно дефрагментировались. То есть мы, безусловно, понятно, что ругались, ссорились. Понятно, что было много непорядочных поступков, но все-таки какой-то костяк был. Мне кажется, что сейчас, вот буквально за пять-шесть лет, конечно, мы все стали очень одиноки. Конечно, очень по-разному все оценивают мир вокруг нас, вселенную вокруг нас и происходящее. И конечно, какого-то общего ощущения интеллигенции нет, потому что… Оно всегда было разным, да? Ну, мы говорим, собственно говоря, о людях, которые существуют как бы в ареале приличий. Ну, мы не говорим о тех, которые за начальниками бегают, всех учат, мораль и нравственность всем читают. Это все понятно с ними как бы. Я не против морали и нравственности. Я за мораль и нравственность. Ну, просто как бы я это не конвертирую ни во что.

Но, действительно, это время переломное, это время, безусловно, к сожалению… Мы все не согласны из-за политики, это правда. Ключевой точкой была Украина, я вот честно скажу. И вот с Украины, мне кажется (вот то, что я вижу по компаниям), началось расхождение в разные стороны. И ничего в этом дурного нет. Понимаете? Вот кто-то поддерживает, ездит и так далее. Я как бы ездить в страну, у которой герой Бандера, Шухевич и так далее, не хочу. Мне это противно. И никакого дела с людьми, которым это нравится, я никогда иметь не буду, потому что у меня с Украины, у меня свое… Ну, не хочу залезать в этот вопрос. Поэтому, к сожалению, так. Потом как-то начнет, надеюсь, собираться. Конечно, это такой исторический…

А потом, понимаете, есть же еще одна такая вещь. Вот мы по-разному относимся к нашей стране. Да, действительно, коррупция есть. Начальство не всегда у нас… Серебренников — понятно, да? И не только Серебренников, а вокруг. Мохнаткин, о котором все забыли уже, никто не помнит. Но когда вот это ощущение предвоенное — оно тоже, к сожалению, очень многих разделяет.

И я как человек, который считает, что Запад несет большую долю исторической вины с тем, что происходит… И ничего как бы не вижу дурного в том, что я это говорю, потому что я искренне так считаю, искренне об этом думаю, что это в общем вещи обоюдные. И я понимаю, что, допустим (я про свою жизнь могу говорить), моя позиция тоже очень многим несимпатична. Все считают, что есть какой-то хитрый расчет, что мне за это в Администрации президента чай наливают и что назначат замминистра культуры. Пусть считают, как хотят. Вот это разделило, к сожалению, да? И ничего мы с этим сделать не можем. Надо как-то держаться, наверное, за то, что делается, за себя. И не надо… А потом все изменится, как всегда.

К. Ларина― Но тем не менее вот это предчувствие большой войны тоже, кстати, вы угадали в своем предыдущем фильме.

А. Герман― Это очевидно было. 
А.Герман: Мне кажется, Довлатов был такой очень тонкий, очень ранимый

К. Ларина―
Такой футуристический фильм о 2017 годе — «Под электрическими облаками». Вот тогда, когда вы его делали, что вам подсказывало, что это именно в эту сторону все грядет? Тогда же не было еще Украины, когда вы делали это кино.

А. Герман― Это было очевидно. Это было очевидно. Очевидно было, что вот это напряжение цивилизационное… Все говорят: «Вот, это наше начальство». Не важно, какое у нас начальство будет. Ну, помимо демократического, которое сместят в результате военного переворота через два дня. Ну, представьте себе вдруг, да? Ну, это понятно, чем всем закончится. Ничем.

Энергия. Мне кажется, энергия реванша с нашей стороны, безусловно. Энергия того, что надо все-таки до конца решить вопрос с американской стороны. Настроения, глаза. Я не говорю, что кто-то виноват. Мне кажется, что это было неизбежно, потому что вот такие противоречия не могут решиться без крови. Вот сейчас вопрос, к сожалению, вопрос: какая будет кровь? И она уже льется, уже десятки тысяч погибших. Ну, мы же повторяем. Ну, что же нового? Ничего нового.

К. Ларина― К сожалению.

А. Герман― Читайте историю: Полтава, Карл XII. Читайте историю. Было так на протяжении веков. И будет так. Печально. Ужасно.

К. Ларина― Но это так.

А. Герман― Какой-нибудь человек скажет: «А что? Предложите, как это решить». Да никак это не решить. Это трагедия истории. Понимаете? Не останавливаемо это. Это как Первая мировая война. Понимаете? Там же не то, что только немцы были плохие. Там же все к ней шли. И у нас же, понимаете, так с восторгом началось, когда солдаты танцевали, когда стояли на коленях, когда крупнейший стратег современности Николай II фактически с неотмобилизованной армией это все дело начал, за что… Он же сам.

К. Ларина― И конечно, страна еще существовала в такой патриотической паранойе абсолютно.

А. Герман― Да.

К. Ларина― И это очень похоже…

А. Герман― Но то же не только у нас было. Понимаете, это же не только у нас было.

К. Ларина― Сейчас мы еще вспомним аналогии, которые приходят на ум. Напомню, что у нас в гостях сегодня Алексей Герман. Наша передача выходит в воскресенье, 11-го числа, и поэтому нам стоит напомнить, что фильм «Довлатов» еще сегодня в прокате есть. И если вы его пропустили, не забудьте посмотреть, успеть.

НОВОСТИ

К. Ларина― Возвращаемся в программу «Дифирамб». Напомню, сегодня в гостях у нас режиссер Алексей Герман. Меня зовут Ксения Ларина. Наш повод — это, конечно же, прокат фильма «Довлатов». Ну, естественно, вокруг фильма мы перебегаем из эпохи в эпоху, из темы в тему, от героев к героям.

Алексей, вот вы сказали в прошлой части по поводу Украины, что вам неприятно ехать в страну, где героями являются Бандера, Мазепа… Кто там еще?

А. Герман― Господи, Шухевич.

К. Ларина― Шухевич, да.

А. Герман― Там достаточно.

К. Ларина― Вот я к чему это вспомнила? Не хотела бросать эту тему, поскольку все-таки давайте обернемся в нашу страну. В нашей стране герои-то сегодня не менее спорные, а может быть, даже еще куда более спорные. Я имею в виду прежде всего Иосифа Виссарионовича Сталина, который является героем для большинства… ну, не скажу, что для большого количества граждан Российской Федерации. Ну и прочие кровавые палачи, тираны и диктаторы.

А. Герман― Есть разница, есть разница. Нет, я готов, я готов поспорить. Я Сталина не люблю. Он, извините, моего прадеда грохнул, бабушка сидела, так что… Но есть разница. Я не вижу как бы официальных памятников Сталину в стране. Официальных. Понятно, что кто-то…

К. Ларина― Ну как? Аллея правителей — поставили там памятник Сталину.

А. Герман― Аллея правителей. Но я не вижу, понимаете, я не вижу переименований улиц в улицы Сталина. Ну правда, этого же нет. Я этого не вижу. Я вижу, между прочим, в том числе памятник жертвам репрессий.

К. Ларина― Да-да-да. И через два километра памятник автомату Калашникова. У нас в каком-то смысле особый путь.

А. Герман― Ну послушайте, не так много брендов в стране. Ну что делать? Понимаете, в Америке, у наших стратегических противников, они могут выбирать: Google, Apple, Cola, Pepsi-Cola. У нас — Калашников. Ну что сделать? Вот умеем как бы, умеем делать то, что стреляет. Ну, уже хорошо. Многие не умеют. Вот. Это правда.

Но я повторяю… В общем, я же покинул блогинг на «Эхе Москвы» фактически довольно скоро после Украины, после Одессы, когда я написал: «Ребята, это будет кровь. Будет колоссальный рост антисемитизма». Он будет на Украине, надо сказать. Он уже есть, просто пока мы этого не замечаем. И что это война. И что это, безусловно, как бы в определенной степени нацизм. Поэтому я…

Меня сейчас проклянут, наверное, радиослушатели многие, но я искренне, глубоко убежден, что есть определенный геноцид культурный Восточной Украины. Вот ничего не могу с собой сделать. Я демократ. Я хочу голосовать за Явлинского. Я не член партии «Единая Россия». Я много чего, каких-то вещей делаю. Но вот это, к сожалению, моя непоколебимая уверенность, с которой я не отступлю, потому что я вот так вот считаю, да.

И когда вы говорите, что раскол среди интеллигенции… Да, очень много раскола идет по линии Украины. Потому что когда, знаете, я в Фейсбуке у моих украинских знакомых читаю: «А, хорошо, попались! Сожгли! Чтобы этих сепаров…» Да? У меня… Ну как? Если бы… Я бы дал в морду. Понимаете? Знаете, у меня семья с Украины. У меня дедушка из Украины, бабушка из Украины, мама из Украины. И представить себе мой дедушка, замечательный писатель борщаговский, интеллигентнейший человек, который, простите меня, пожалуйста, занимался все последние годы восстановлением имен репрессированных и делал это фактически до самой смерти, и был космополитом, и так далее, и так далее… Понимаете? Вот он… Слава богу, он не дожил. Понимаете? 

 А.Герман: Мне очень не нравится, что происходит у нас в культуре, очень не нравится. Потому что та ненависть, собственно говоря, к людям, которые поддерживали, извините, пожалуйста, еврейские погромы… Сколько во Львове было? Сколько? 10 тысяч там? Поляков сколько убили? 100 тысяч? Поэтому для меня, просто с точки зрения моей семьи, это тема абсолютно принципиальная. Вот это одна линия. А их будет много, этих линий.

К. Ларина― Леша, украинцы вам на это ответят своими воспоминаниями, расскажут вам про голодомор, расскажут про страшное время.

А. Герман― Ну, голодомор же был везде же в России. Везде же в России погибали, в Советском Союзе.

К. Ларина― В Союзе, да.

А. Герман― Везде же тоже было.

К. Ларина― Я тоже согласна. Я бы так не делила все-таки наши все преступления наших руководителей по национальному признаку или по географическому.

А. Герман― Я не люблю…

К. Ларина― К сожалению, это наша общая коллективная вина.

А. Герман― Да. И Грузия, и Армения, где, между прочим…

К. Ларина― Да, да, да.

А. Герман― Везде это было. Ну правда ведь. Понимаете?

К. Ларина― А Прибалтика?

А. Герман― Да, да, да. Коллективизация, извините, пожалуйста. Да, я тоже так считаю. Но это вы затронули болезненную тему, болезненную.

К. Ларина― Очень.

А. Герман― Вот для меня лично, поскольку у меня вся семья… половина семьи из Украины. Вот.

К. Ларина― Давайте вернемся к искусству.

А. Герман― Давайте.

К. Ларина― Хотя тоже вопрос… Я что хочу вспомнить? Что это не первый Довлатов в нашей отечественной фильмографии. Конечно же, был Довлатов Станислава Сергеевича Говорухина. И это, пожалуй, зритель, который очень болезненно отнесся к самому факту еще, как я понимаю, на стадии идеи, когда вы ее озвучили, что собираетесь снимать это кино. И сейчас я читаю его отклики. Он там вам прогнозировал провал в прокате, говорил о том, что это для западного фестивального зрителя.

А. Герман― Да, он стучит, стучит, стучит немножко на меня, да-да-да.

К. Ларина― Да. «Наш зритель такое смотреть не будет». Кстати, успешный прокат фильма — как раз наш ответ Говорухину. Но тем не менее, вот здесь на каком поле конфликт ваш, на поле разногласий в чем? Это художественное видение? Он, кстати, еще одну вещь вам инкриминировал — назвал этот фильм плевком в сторону советской системы.

А. Герман― Так. Значит, откроем кейс Станислава Сергеевича Говорухина, который у нас теперь депутат и большой культурный руководитель, который, безусловно, прослушает эту часть эфира, поэтому я по пунктам.

Во-первых, первые годы, когда проскальзывали его слова о том, что фильм будет плохой, фильм будет никому не нужный, фильм провалится, я ему не отвечал, потому что он намного меня старше. Я отношусь к нему с уважением, я помню фильмы с детства. Кроме того, я помню его фильм «Так жить нельзя», как вы помните, где как-то он, мне кажется, боролся с советской властью.

К. Ларина― Не то слово.

А. Герман― Да. Сейчас это забылось. Сейчас как-то выяснилось, что этого не было. Но это было же. Вот. Мне кажется, что он не совсем прав. Во-первых, нельзя приватизировать Довлатова. Как бы Довлатов — это общее достояние нашей страны. Если кто-то еще снимет фильм о Довлатове или по Довлатову — это прекрасно. Это первое.

Второе. Мне кажется, не совсем порядочно нападать на более молодых коллег, которые не занимают высокие должности в структуре власти Российской Федерации. Поэтому, мне кажется, это какая-то такая обидчивость пожилого человека, что-то кто-то посмел прикоснуться.

В-третьих, вот мне не понравились (почему я и взбесился) вот эти все намеки, что это мы специально для Запада, что мы здесь, оказывается, подрывную работу ведем. То есть это фактически Станислав Сергеевич занимается доносом на более молодого коллегу, который видел его десять раз в жизни.

Я бы хотел попросить Станислава Сергеевича, чтобы он сконцентрировался на законотворческой работе, так как он депутат и вообще большой культурный начальник, оставил меня в покое и не чинил бы (потому что мне разная, знаете, информация доходила) всякие препятствия моей жизнедеятельности, в том числе в искусстве, потому что некоторые проблемы мы испытывали с фильмом. Я не могу со стопроцентной уверенностью сказать почему, но у меня есть некие ощущения, что была какая-то вовлеченность.

Я хочу сказать Станиславу Сергеевичу, что я его, безусловно, уважаю, но не надо говорить про то, что наш фильм будет не нужен зрителям, потому что за четыре дня проката наш фильм собрал, по-моему, то ли в шесть, то ли в семь раз больше, чем фильм Станислава Сергеевича за восемь недель. И очень многие люди сейчас покупают книги Довлатова. И книги Довлатова в некоторых книжных магазинах сейчас купить сложно. И я считаю, что мы сделали максимально для популяризации русской культуры. И вот эта как бы обидчивость, конечно, — мне кажется, это не очень хорошо. Я предлагаю перейти к более интересной теме и оставить Станислава Сергеевича.

К. Ларина― Да. Еще один момент хотела у вас спросить. Камео Светланы Ходченковой в вашем фильме — это привет тому Довлатову из «Конца прекрасной эпохи» Говорухина? Потому что есть ощущение, что она оттуда заглянула.

А. Герман― Значит… Может, это, кстати, причина обиды, что Ходченкова и у меня снимается. Кстати, возможно, это поэтому происходит. Я не видел фильм Станислава Сергеевича. Я вам клянусь.

К. Ларина― Да что вы?

А. Герман― Я клянусь. Я ненавижу эти разборки среди кинематографистов. Я не понимаю… Я считаю, что не надо хамить. Ты может быть согласен, не согласен. Это твое личное дело. Я специально, понимая, когда он начал ко мне вязаться все время, специально не посмотрел, чтобы не иметь возможности комментировать, если мне что-то не понравится, чтобы отсечь эту возможность и чтобы этот конфликт куда-то ушел просто. Как видите, он никуда не уходит. И я не был абсолютно в курсе, что там снималась очень хорошая актриса Ходченкова, к которой я отношусь с уважением, поэтому когда, собственно говоря, мы уже ее утвердили, выяснилось, что она снималась у Говорухина. До этого я вообще, по-моему, не знал об этом. По-моему. Ну, то есть как-то вначале не знал. 
А.Герман: Я хочу сказать Станиславу Сергеевичу: не надо говорить, что наш фильм будет не нужен зрителям
К. Ларина― Но на самом деле получилось очень смешно, потому что для людей, которые видели фильм по Довлатову, это такой переход, это такой связующая нить.

А. Герман― Ну и хорошо!

К. Ларина― Какой-то иезуитский привет.

А. Герман― Станислав Сергеевич, давайте помиримся ради любимой нами актрисы Ходченковой. Вот я предлагаю.

К. Ларина― Ну хорошо, давайте дальше пойдем. Как вам кажется, если «Электрические облака» были предчувствием войны, то ваш «Довлатов» — это предчувствие чего?

А. Герман― Мне очень не нравится, что происходит у нас в культуре, очень не нравится. Ну, как бы есть дело Серебренникова. Я считаю, что Кирилл невиновен как бы. Я считаю, что чудовищная ситуация с родителями, когда мама умерла. Папе тоже, по-моему, 84 или 85 лет.

К. Ларина― Да, тоже. Больной.

А. Герман― Да. Ну, я являюсь поручителем в суде, много чего писал по этому. Ну, это неважно, это вообще не имеет значения. Вот. Но мне кажется, что мы в перспективе двух-трех лет можем получить очень опасную новую категорию культурных начальников, которые начнут вообще все ровнять и ставить такие, знаете, искусственные цветочки, красоту такую соблюдать, потому что они действительно рвутся к власти. Действительно, на мой взгляд, это просто приведет к выкорчевыванию всего живого, что у нас осталось. После этого еще 200 тысяч человек сядут и уедут, ну, потому что в Северной Корее жить никто не хочет.

В перспективе… Понимаете, сейчас же не сталинские времена по всем делам. Ну, ты в шарашки всех не загонишь. Сейчас же наука… Все больше направлений в научной деятельности. И они в том числе иногда и спонтанные, да? Ты же не сможешь всех, да? Поэтому это как бы приведет просто к дефициту кадров и, конечно, к чудовищным последствиям для страны.

Но вот это дыхание запретов… Да, у нас есть… У нас такой цензуры, как в советской стране, как в Советском Союзе, нет. Меня никто не цензурировал, никто не спрашивал. У нас есть, конечно, темы более запретные и менее запретные, это правда. Я их никогда не касался, и со мной никто никогда не говорил, но я об этом слышу. Цензуры в советском понимании у нас нет. Ну нет. Я бы здесь не сидел, фильм бы не вышел.

К. Ларина― Просто она запрещена у нас, запрещена по Конституции.

А. Герман― Да. Фильма бы не было. Поэтому преувеличение, когда появляются девочки, знаете, в узких штанах и говорят: «Ой, сейчас же так страшно!» Я говорю: «Не так, потому что сейчас поехала в Милан, сняла там квартиру, вернулась и написала в Фейсбуке. Если ты не поставила там этот самый… что-нибудь запрещенное, то в общем нормально». Но это пока.

И во многом заслуга фильма «Довлатов», как мне кажется… Я не говорю, хороший он или плохой. Я его задумывал вообще давно на самом деле. Мы вообще давно об этом разговаривали. То есть это как бы время нас догнало. Мы говорим о той чудовищной истории, когда самых талантливых, самых тонких, и не только ведь писателей, а художников, Господи, режиссеров страна уничтожала. Многие умерли, и о них так никто не узнал. Сейчас только выставки проходят редкие в Эрмитаже.

К. Ларина― А сколько вообще не случившихся судеб.

А. Герман― Да, да, да. Которые умерли, спились, погибли. Кто-то уехал. И мы о них сейчас знаем, ставим им памятники, восхищаемся, издаем книжки. Но людей же поубивали. Господи, Довлатов умер молодым. Бродский в общем тоже ведь умер молодым человеком. И бесконечное повторение вот этого кровавого бессмысленного идиотического цикла может прийти на смену.

И когда я слышу, что возникает снова и снова вот эта вся аргументация: «Ой, давайте только о светлом, только о веселом, только о радостном»… Дебилы! Вся русская литература настоящая, искусство разное, в том числе трагическое, и в том числе это боль за свою страну и так далее. Пойдите, не знаю, Куприна запретите, «Поединок» — там армия не так показана. Вот. Да, вот это меня смущает, и я об этом думаю. Насколько это произойдет? Не знаю. Но мне очень много чего не нравится. Не хочу говорить. Ну, потому что я просто вижу и наблюдаю. Мне многое не нравится.

К. Ларина― Безусловно, главное отличие от времени советского, в том числе той эпохи, которая показана в «Довлатове», — это открытые границы. Это действительно факт. И человек, которому здесь плохо и который здесь чувствует какую-то творческую духоту…

А. Герман― А таких становится все больше, извините.

К. Ларина― Да. Они уезжают. Но мне кажется, что это не может не волновать власть, руководство страны. Нельзя так беспечно к этому относиться. А сегодня, как вы сами замечаете, этот тренд все громче и громче звучит: «Не нравится? Уезжайте».

А. Герман― «Вали», да. «Вали».

К. Ларина― Да. Последствия же могут быть страшные, да? Потому что останутся те только, кто кричит «Да здравствует наш великий вождь!», и все.

А. Герман― Ну, смотрите. Действительно, очень много людей говорят: «Не нравится? Валите». Это очевидно идиотическая позиция, потому что если бы они читали как-то больше книжек, то они бы понимали, что существует довольно глубокая взаимосвязь между наукой, культурой, культурой производства и так далее. Вы знаете, даже Дарвин читал Адама Смита, к примеру. Поэтому, конечно, это все обескровливает страну. И конечно, да, очевидно, что ситуация предвоенная. Но они не понимают, что такими темпами… А кто дальше ракеты будет строить? А кто дальше…

К. Ларина― Они уже валятся, все эти ракеты. Мы же видим. Уже некому строить.

А. Герман― Ну, не все валятся. Где-то валятся, где-то не валятся. Ну правда. Но кто? Кто будет разрабатывать новое программное обеспечение? Где наш аналог Google? Где наш сотовый телефон? Где наша операционная система для сотовых телефонов, которая не построена на базе какой-то иностранной? Где это все? Что? У нас есть «Яндекс», да. Но «Яндекс» — это из тех времен еще приехало. Вот. И это действительно проблема. Я боюсь, что как бы уровень адекватности снижается. Понимаете, надо же быть как бы таким истерически преданным по любому поводу сейчас. Вот это да, это опасно.

Но тут же еще что? Тут, конечно, есть вина демократов в том, что они не смогли объединиться, в том, что не смогли нащупать какую-то связь не только с интеллигенцией, но и с другими слоями общества, ее нет. Ради какого-то пиара иногда допускают высказывания, которые оскорбляют разные национальности, в том числе, извините, русских — что, мне кажется, оскорбительно, неправильно и уродливо. И это, конечно, еще последствия вот этого отсутствия единого фронта. Ну, сколько демократические кандидаты соберут на выборах, даже если их надуют всех? Ну сколько? Шесть процентов? Семь?

К. Ларина― Тяжело очень, Леша, тяжело очень в политике сегодня быть по другую сторону. Ну, вы же сами это видите. Риски огромные у людей. В конце концов, даже риски жизни. Ну что, мы не знаем?

А. Герман― Это правда. Это тоже правда.

К. Ларина― Люди просто уже перешли в мир иной.

А. Герман― Это тоже правда.

К. Ларина― Их расстреливают, их уничтожают, их избивают, им угрожают. Что тут говорить-то?

А. Герман― Это тоже правда. Это тоже правда.

К. Ларина― Конечно, наверное…

А. Герман― Нужен великий политик, знаете ли, с демократической стороны. Нужен Черчилль какой-то такой. Нужно что-то вот такого масштаба, который разных за собой поведет.

К. Ларина― Но тогда уж это проблема не только наша на сегодня. Сегодня Черчилля нигде нет.

А. Герман― Это правда.

К. Ларина― В этом смысле мир политических личностей очень сильно измельчал.

А. Герман― Да, карлики, карлики, карлики. Да, это правда, это правда.

К. Ларина― Так что надо дожить просто еще до другого времени.

Не могу, конечно, не спросить про следующую задумку, потому что вспоминаю, что… Как раз я помню, чуть ли не в нашем эфире мы с вами кастинг объявляли на роль Довлатова. Помните?

А. Герман― Да.

К. Ларина― И наши слушатели нам писали, кого бы они в этой роли видят. И там, по-моему, впервые возник как раз Иван Ургант в качестве абсолютно портретного сходства прежде всего, да? На сегодняшний день есть ли у вас какая-нибудь идея, которую вы можете озвучить? Или пока еще не хотите говорить?

А. Герман― Вы знаете, у нас несколько идей. Некоторые из них обречены, потому что у нас была…

К. Ларина― Почему?

А. Герман― Ну послушайте, вы же понимаете, что как бы санкции, что происходит с экономикой. Не снять.

К. Ларина― А, понятно.

А. Герман― Олигархи все трясутся, несчастные. Мы хотели снять об обладателе многомиллиардного состояния в России, там у него футбольные клубы, самолеты, заводы, который сходит с ума.

К. Ларина― Очень актуально.

А. Герман― Ну да. Настя или Надя (как ее зовут?) Рыбка. Ну, вот это все.

К. Ларина― Настя Рыбка.

А. Герман― Да, Рыбка. Ну, условная. Я тогда не знал, что она есть вообще. Вот это один из любимых проектов. Но я думаю, что мы не сможем его запустить в ближайшие годы просто в силу разных причин. Еще мы сейчас думаем о военном проекте, но с точки зрения того, что такое генезис Победы. Вот почему вот так все произошло в 41–42-м году? Мне кажется, это довольно важно.

К. Ларина― Тоже опасная тема.

А. Герман― Нет. Ну, это же не… Послушайте. Я считаю, что… Мы хотим заниматься культурой, а не пропагандой. Вот. Если окажется, что нужен какой-то, мне кажется, искренний, честный фильм о людях и об их судьбах, то — да. Ну, как бы если скажут: «Давайте, ребята, пропаганду», — ну, я в пропаганде не силен. Ну вот. Ну а что делать? Вот это важно, потому что все-таки это для меня важная тема. И война — для меня важная тема. И не в плакатном понимании, когда, знаете, по телевизору, а лично, потому что действительно много невероятно героических историй было. Вот это важно. Вот это думаем. Еще об одном. Ну, посмотрим, что будет.

К. Ларина― Ну, я, завершая нашу программу, все-таки скажу, что пропагандой Герман занимается — пропагандой сложности мира и пропагандой сложного человека.

А. Герман― Да.

К. Ларина― Это очень важно, очень важно. Я думаю, что если на этой пропаганде мы остановимся, может быть, и какие-то перспективы другие будут.

А. Герман― Я пропагандирую приличных людей.

К. Ларина― И сложных, и не черно-белых, и не черно-белый мир, и не черно-белую эпоху. Да здравствуют нюансы! И да здравствует сложность бытия!

Леша, огромное спасибо за этот эфир. Не во всем, конечно, была согласна, но не хотелось мне останавливаться на каких-то важных, таких реперных, болевых точках и уходить в дискуссию. Вы сказали, что сказали. Надеюсь, что нас многие услышат. Спасибо.

А. Герман― Спасибо, спасибо большое, спасибо.

Автор
Ведущий - Ксения Ларина
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе