Алексей Петренко: «Грехи моих персонажей я взял на себя»

Даже на фоне актеров первой величины Алексей Петренко — фигура очень своеобразная.
Причем не только по части мощной, иногда запредельной экспрессии, но и в плане социально-психологической породы.

Крестьянский сын, родившийся в селе под Черниговом, став знаменитостью, скупо рассказывал, что его отец был когда-то раскулачен, отправлен в лагеря, однако бежал оттуда «в леса». В период привыкания к богемной среде и публичности больших столиц, как, впрочем, и много позже, артист заставлял себя неизменно быть начеку, хранить бдительность. «Я не все скажу, что думаю», — подобные предупреждения в интервью с ним звучали не однажды. Его 80-летие отечественный кинематограф и благодарные поклонники отметят 26 марта, а ушел из жизни Алексей Васильевич год назад, в феврале.


Фото: Татьяна Кузьмина/Фотохроника ТАСС


До четырнадцати лет он практически не слышал русских слов. Потом в избу поставили радиоточку, и с этого момента Алеша стал внимать им от восхода до заката, от утреннего гимна страны до полуночного: радио никогда не выключали. Первый раз попробовал изъясняться по-русски в кругу семьи, когда исполнилось шестнадцать. Родная для него сельская глушь являлась одновременно колыбелью нашей общей, исконной культуры. Поэтому, с одной стороны, возникало ложное чувство собственной «приниженности», чтобы не сказать «ничтожности» («Как будто я из небытия, из праха явился»), с другой — ощущение преемства по отношению к историческому преданию («Там дышит все стариной, должен был жить Илья Муромец и Соловей-разбойник и все богатыри. ...Гоголь — его земля там же, где земля моих предков»).

Мощного телосложения, «диковатый», как сам он представлялся, и при этом осторожный, с некоторой хитрецой во взоре и повадках, с невероятной волей к лицедейству, уникальной способностью к перевоплощению — Элему Климову он встретился впервые, когда играл в спектакле Театра имени Ленсовета «Преступление и наказание». Петренко исполнял роль Свидригайлова, а кинорежиссер, пораженный увиденным, сразу объявил его коллегам: «У вас в театре артист с бешеным глазом!»

Впоследствии у возрастного и давно уже легендарного Петренко звучали прочувствованные, жалобные нотки в гениально спетой песне о злоключениях бобра: «Купался бобер: не выкупался, весь выгрязнился. Хотят бобра убити, хотят облупити, лисью шубу шити — бобром опушити». В этой «самоидентификации», в немудреной истории с попавшим в переплет фольклорным персонажем зашифрована, надо полагать, родовая травма. Столетиями приходилось страшиться его малороссийским предкам то прихоти панов, то жестокости грабителей, то гнева чужеродных комиссаров.


«Агония». 1982


Закономерно, что проницательный Климов именно ему в конечном итоге предложил сыграть Распутина в своей «Агонии». По-настоящему крупные отечественные мастера, пробовавшиеся на роль, все же лишь притворялись загадочным сибирским крестьянином — то ли духовидцем, врачевателем, то ли интриганом и шарлатаном. Утвердили, было, Леонида Маркова, исполнителя с ярко выраженным маскулинным складом характера и бешеным темпераментом. Однако у него оказался образцово культурный семейный бэкграунд: отец — профессиональный актер, мать — гример. А ведь семья накладывает решающий отпечаток на психофизику, и в качественном кино семейное предание едва ли спрячешь. Зато Алексею Васильевичу натужно имитировать ментально чуждый образ не пришлось. К тому же у него, обживавшего новую среду, закономерно проявилась тяга к гротескному жесту. В какой-то мере таким, по всей видимости, был и Григорий Распутин. Петренко же про себя однажды вспоминал: «Когда был помоложе, хотелось покуражиться и каким-то образом шокировать пространство!» То зачем-то спрыгнул с мчавшейся во весь опор электрички (и на несколько месяцев лишился способности передвигаться на своих двоих, выпадал из плотного театрального графика), то ввязался в жестокую драку в Кишиневе, с последствиями которой мощный организм справился также нескоро.

Он — своего рода естествоиспытатель. Тот же Климов с изумлением отмечал его способность подключаться не просто к высоким энергиям, но к токам крайне опасным. Петренко, будучи весь во внутреннем движении, брожении, являясь при этом человеком верующим, ни в коем случае не ставил под сомнение значимость избранной профессии, понимая ее как раз в качестве психофизического полигона: «Стать врачом-испытателем и привить себе какую-то болезнь в виде гордыни, гордости, тщеславия и через персонажа это все продемонстрировать. Чтобы другим было неповадно или, наоборот, «повадно», если то благость».


«Сказ про то, как царь Петр арапа женил». 1976


Восхищают в нем отсутствие позы и нежелание играть «хорошего парня». К сожалению, люди, так или иначе транслирующие на публике свою религиозность, грешат зачастую пустым краснобайством. А если важно поучают, то, как правило, торгуют своей «положительностью», в которую тем меньше хочется верить, чем эффектнее фраза и жесты. Петренко, кажется, знал настолько важные вещи про устройство мира, что позировать и торговать представлялось ему ненужной тратой времени и сил.

Характерен его рассказ о сотрудничестве с Эфросом: «Великий режиссер очень любил, чтобы на его репетициях присутствовало во-от такое количество народа, сидели, записывали за ним каждое слово, каждую запятую... А я человек стеснительный, у меня часто не получается сразу... Я горячий человек: все терпели, а я нет... Я взял рюкзак и пошел на выход. Анатолий Васильевич мне вслед закричал: «Это не Вы ушли, это я Вас выгнал!» Я говорю: «Очень жаль, что такой интеллигентный человек и так невоспитан».

Каприз? Взбалмошная выходка? Рисовка перед «толпой»? Когда видишь, с какой непринужденной простотой он повествует о делах давно минувших дней, и понимаешь, что рассказчик всего-то поделился личным опытом (прежде всего с теми, кому это может пригодиться), ответ представляется очевидным: ни то, ни другое, ни третье. От постановщиков уровня Эфроса добровольно, в новом, незнакомом городе, с одним рюкзачком не уходят. Петренко тем не менее отправился восвояси — посторонние на репетиции слишком осложняли его творческий процесс. Никого не обижая и никому ничего не доказывая, режиму психологического дискомфорта сказал твердое, решительное «нет», ибо профессиональные лавры не должны быть главной задачей — о душе надо заботиться, с глубинным, внутренним голосом сверяться следует.

Он прочувствованно цитировал Сатина из легендарной горьковской пьесы: дескать, если ситуация неуютна и непонятна, то обременяй до поры грешную землю, терпеливо жди, пока не придет к тебе что-нибудь хорошее. Так у него всегда и происходило. Дважды поступал после школы в Киевский театральный институт, но оба раза срезался, после чего шел работать руками — в молотобойцы, к примеру. А когда понял, что факт повторного провала тревожно сигнализирует о необходимости сменить вектор движения, отправился в Харьков, где был зачислен на курс народного артиста СССР Ивана Марьяненко.


«Искусство жить в Одессе». 1989


В этом городе была оригинальная и сильная школа, поскольку там, вдалеке от столиц, сгруппировались отлученные от престижных кафедр мэтры. Петренко — пожалуй, единственный наш послевоенный актер высочайшего уровня, который не учился в Москве или Ленинграде. Столичное образование помимо прочего давало возможность вовремя обрасти полезными связями — с тем, чтобы поскорее устроиться в знаменитый театр или попасть на съемочную площадку к видному постановщику. А из Харькова будущий великий артист получил направление сначала в Запорожье, а потом — в Жданов.

Всего за три года кудрявый, статный молодец превратился в премьера труппы. Играл 35 спектаклей в месяц: каждый вечерний плюс четыре по воскресеньям. И вот уже товарищи по ждановской сцене, которые некогда учились на одном курсе с Игорем Владимировым, возглавившим Театр имени Ленсовета, буквально заставили харизматичного коллегу поехать на смотрины в Ленинград. Владимиров, обучавшийся тонкому ремеслу у Георгия Товстоногова, собрал сильнейшую труппу, но место для Петренко в ней, разумеется, нашлось.

«Игорь Петрович меня терпел 14 лет, — вспоминал артист. — Я ведь не сахар, а он ко мне относился с любовью». Многое говорит об их отношениях и то, что в марте 1999-го, когда Игорь Петрович умер, актер, давно с ним не сотрудничавший, отправился с женой, театральным критиком Галиной Кожуховой, проводить друга и учителя в последний путь. «Из Москвы тогда не приехал больше никто», — констатировал Петренко, и опять эти слова ни в коей мере не являлись позой или желанием уколоть, походили, скорее, на фрагмент исторической летописи, которую он мысленно вел каждый день своей жизни. Его внимательное, без экзальтации и кликушества, отношение к событиям и людям достойно пиетета. Ведь именно так он и работал — наблюдая, сопереживая, анализируя.


«Женитьба». 1978«


Актерское дело — учеба вприглядку... Что-то украсть! Умрет великий актер, а куда денется то, что он делал? А ты раз украл, ты сохранил», — целую философскую систему разработал... А между тем разглядеть в его игре хитрые «украденные» приемчики решительно невозможно. Его уникальность в том, что вообще никакой актерской техники у него не видно. Поначалу это может раздражать, особенно когда рядом с ним в кадре артисты с более артикулированной манерой. Но потом вдруг попадаешь в силовое поле и начинаешь испытывать восторг. Такие мысли и чувства вызывают летчик Юрий Строганов из «Двадцати дней без войны», директор школы, а в прошлом кадровый военный Кирилл Алексеевич из картины Динары Асановой «Ключ без права передачи». Неподражаем его Подколесин в «Женитьбе». Когда этот грузный, странный, душевно тонкий, хотя и не в меру растерянный человек выскальзывает в окошко, убегая от невесты и обязанностей с переменами, невольно представляется, что улепетывал-то он от тебя, зрителя, и становится вдруг досадно оттого, что больше его не увидишь и не услышишь.

Алексей Васильевич предстает как артист, у которого вообще не было плохих ролей. Он находил повод для глубокой и эмоционально насыщенной исследовательской работы в любом материале. В той же «Женитьбе» гениален Олег Борисов в роли Кочкарева, очень хороши все другие исполнители, однако даже гротескная ненормальность в их случае выглядит нормой, поддается классификации. Петренко же создал образ человека, который бережет себя как-то чересчур патологически. В то же время этого «оригинала» понимаешь и оправдываешь: бедолага бежит прочь от людей, агрессивно навязывающих ему свою аномальную «норму», но он-то, представьте, совершенно иной, к тому же сам себя пока еще не познавший.


«Сибирский цирюльник». 1998«


Грехи моих персонажей я добровольно взял на себя» — эти слова не отвлеченное морализаторство, но творческий метод актера. «Оказывается, звуки имеют ум» — вывод индивида с безукоризненным слухом и почти оперным голосом, который публично запел только в последние два десятилетия своей жизни. «Помолчать бы после шестидесяти» — сентенция от мудреца, любящего радости бытия, но осознающего их преходящий характер. «Спорьте, спорьте!» — настаивает его директор школы у Асановой. Петренко завораживает, заражает, гипнотизирует. Достаточно вспомнить, с какой точностью он передает перемену настроений Петра I в фильме «Как царь Петр арапа женил». А когда сыгранный им генерал Радлов в «Сибирском цирюльнике» грызет на Масленицу хрусталь, это выглядит не преувеличением, а очередным опытом, который в целях познания бытия осуществляет зрелый человек, все еще ожидающий от судьбы сюрпризов и откровений.

Алексей Васильевич собрал и внимательно прочел 800 томов сказок. Выучил церковнославянский. Бесподобно включился в легендарную постановку Анатолия Васильева «Серсо», где произносил обыденные реплики в духе Великой Тайны: «Я давно не носил шляпу, я хочу в ней быть»; «Я знал секрет этой калитки».

«Ему интересна только профессия, а во всем остальном он жизнь пережидает», — комментировала его поведение Галина Кожухова. Наверное, это не так. Налицо редкий случай тотального присутствия сильной личности здесь и сейчас. Он и теперь тут, рядом с нами.


Фото на анонсе: Екатерина Чеснокова/РИА Новости

Автор
Николай ИРИН
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе