“Гони рубль, родственник — это, по-моему, не смешно"

Картину за год посмотрели 62 миллиона человек. Он пришёлся по вкусу и зрителю, и критикам, и коллегам. Мы поговорили со сценаристом Александром Бородянским о создании сценария, опыте работы с Георгием Данелией и другими режиссёрами, а также о том, почему стремление делать рекорды и перфекционизм губительны для сценаристов. Также, прочитав интервью, вы узнаете о формуле успеха по Бородянскому.


– Я очень люблю этот фильм, но слышал от коллег, что сами вы его шедевром не считаете.

– Конечно, не считаю. Я все-таки шедевров ещё не создал (смеётся).

– Ну, всё впереди 

(смеёмся)

– Это же изначально киноповесть была? “Про Борщова, слесаря-сантехника ЖЭКа № 2”?

– Нет, киноповесть я написал потом, это практически тот же сценарий, только я там добавил немного “под литературу” и послал в журнал «Север» и это всё никак не связано, всё шло параллельно. Изначально он был написан во ВГИКЕ как курсовой сценарий. Назывался «Про Борщова слесаря-сантехника ЖЭКа номер 2».

– Ну он отличался от того, что получилось?

– Нет, совершенно не отличался. В процессе немного изменилось, правда, но несущественно. Когда Георгию Николаевичу понравился этот сценарий, а там всё было с юмором, он начал добавлять какие-то реплики, ходы. Конечно, в какие-то сцены мы что-то добавляли. Потому что моя идея сценария была такая: «Горюй», точнее не живи и горюй, но если ты профукал жизнь – значит профукал. А Георгий Николаевич считал, что у него и так жизнь сложна, чтобы ещё кино снимать в мрачной тональности. Он говорил: «Я должен кино делать в тональности «радуйся». Но материал сценария не давал это сделать, это же не оптимистичный сценарий.

– То есть в процессе создания фильма сценарий смягчился?

– Не совсем. Приведу пример. Девушка, которую играет Женя Симонова, изначально была старше. А Данелии хотелось, чтобы надежду Афоне несла чистая и юная девушка. А для этого она должна быть молоденькой. У нас был спор по поводу сцены, где она появляется в аэропорту. Мне претил хэппи-энд, а Данелия успокаивал, что это неправда, это всего лишь изображение мечты.


Женя Симонова в фильме «Афоня».
Источник: Кинопоиск


У меня сценарий вообще заканчивался не сценой в аэропорту и появлением девушки. У меня он возвращался в город и шёл такой нравственно разбитый, проходил мимо кинотеатра, где висела бодрая афиша, которая создавала контраст с его профуканной жизнью. Вообще то, что Данелия сделал героиню более юной, создало некоторые проблемы. Ему пришлось мучаться, придумывать, как оправдать, почему она его любит. Я говорил: «Ну влюбился – и всё». А он: «Нет, мол Афоня когда-то играл в волейбол с её братом, и она ещё девочкой увидела и восхитилась им и влюбилась в него».

Данелии нужна была внешняя мотивировка, почему Катя (Женя Симонова) влюбилась в этого Афоню. Ну а я: «Ну а чего не влюбиться, вон он какой красивый, в парике ещё, весёлый».

– Были ещё расхождения между сценарием и результатом?

– Самая первая сцена, где он выходит из туалета, была не в театре с балеринами, а просто… там за основу была взята реальная история, случившаяся в управлении одном. Я работал маляром и стоял в очереди в кассу за деньгами. А напротив был такой типичный для барачного здания туалет. И вот к туалету подошла дама в вуали, а оттуда вышел будущий Афоня и сказал громко:

«Граждане, ни у кого бумажки нет?». Люди растерялись. Тогда он зашёл в бухгалтерию, потом такой: «Ой, а ручки ни у кого нет?». Нашёл ручку, потом написал на бумажке: «Ремонт», а людям объявил: «Сифон полетел» и пошёл насвистывая: «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним». А у Данелии был театр. Это, конечно, поменяло тональность фильма. Глобально это сценарий не меняет, но он становился таким более лёгким.

– Как Данелия и хотел.

– Да, проблема была в том, что он мучился. Материал не поддавался. Он же не мог из него сделать что-то такое лёгкое, в духе «А я иду, шагаю по Москве». И он мне объяснял: «Понимаешь, я впервые снимаю кино не по своему сценарию». Он же всегда писал сценарии с кем-то, а тут взял чужой сценарий…

Кстати, когда уже начали писать режиссёрский сценарий, Георгий Николаевич придумывал разное, он вообще фантазёр был. И многих этим увлекал, сбивал с толку. Меня не увлёк, но я сам видел, как немного меняются сцены, было весело. И когда я прочитал режиссёрскую версию, я очень расстроился. Подумал – приду к нему и скажу об этом.

И вот прихожу, он спрашивает: «Ну как?». Я пожал плечами: «Нормально». А он сидит такой на диване и вздыхает: «Полное говно». И бросил сценарий в ведро для бумаги. Потому что у нас главным становился алкоголик Федул. В нём меньше глубины, но он более эффектный.

Я всегда удивлялся, почему люди смеются над этой его фразой «Гони рубль, родственник», не видел я в этом ничего смешного, а потом понял, что всё дело в Брондукове, как он это произносил. Был бы другой актёр, было бы не смешно.

– Это да…

– Кстати, я могу сказать, какие у меня претензии были к Афоне, а потом с возрастом они сгладились. Я не люблю, когда кино нравится всем. А этот нравился всем – и критикам, и зрителям, и родственникам. Поголовно. Может я мазохист, но меня это не очень радовало.

– А какие сцены ещё взяты из жизни?

– Например, история, когда Афоня влюбился в красавицу Елену, героиню Нины Масловой и принёс ей финскую раковину. Однажды я заметил, что в мою жену влюбился сантехник. Платонически. Начал тоже всячески предлагать ей помощь. Просто ему хотелось видеться с ней почаще. Но эту линию я в кино и вставил. Если так начать: всё было в сценарии – и практиканты, и собрание (общественный суд). Просто тональность другая.

Георгий Данилия любил подчёркивать, когда ему говорили, что сценарий кардинально поменялся: «Что они ерунду городят? Мы же ничего не изменили. Внутри сцен – да, тональность, настроение, но по сути ничего. Какие-то реплики – да.»  Потом сцена в аэропорту, когда милиционер подошёл и спросил документы.

Ещё ему понравилась сцена, когда пьяный Афоня приводит домой пьяного штукатура Колю (Евгений Леонов), и героиня Нины Руслановой выгоняет Колю. Потому что однажды Данелия сам пришёл домой со своим учеником и тоже подшофе, к нему в гости, и жена ученика выгнала его. Поэтому ему понравилась эта сцена. Сам Данелия мне ничего не сказал про это, я узнал об этом от Разбаева. Ну, это такое совпадение.

– Забавно (смеюсь).

– Кстати, говоря, если уж на то пошло, «Афоня» – не самый типичный данелиевский фильм.

– Да, я в принципе посмотрел впервые этот фильм, когда ещё не задумывался о Данелии как о режиссёре со своим почерком и мне долго казалось, что «Афоню» вообще снял другой режиссёр.

– Да, он сильно выбивается из его фильмографии. Получается, что он перед этим снял фильм «Совсем пропащий» по Марку Твену, и он не снискал любви зрителя, а до этого пользовался успехом. Так-то его любило руководство, его обожали в ГОСКИНО. Его все люблю, потому что он был обаятельным, весёлым и доброжелательным человеком.


1975 год. На съёмочной площадке комедии Георгия Данелии «Афоня».


– Как я понимаю, ему удавалось гасить конфликтные ситуации, обходить острые углы и при этом оставаться собой.

– Да. При этом «Совсем пропащий» – хорошее кино. Не такое, чтобы «ах», но добротное. Не данелиевское, правда. И он пребывал в таком трансе, от неудачи. Но этого был неуспех в его понимание, на фоне «Я шагаю по Москве» и «Не горюй». В это время ему редактор Госкино Антонова дала почитать мой сценарий. Может быть, потому что он был не в самом лучшем состоянии, ему и захотелось со мной поработать. Он вообще-то считал, что «Афоня» – сценарий про него, а я говорил, что нет, он про меня.

– Ну тут всё ясно, он просто хорошо понимает мироощущение Борщова.

– Данелия считал, что он по жизни такой, хотя я думаю, что нет. Но что-то в нём было от Борщова.

– Кстати, вы ведь писали сценарий, когда вам было столько же лет как Афоне?

– Я писал в 1972 году, когда у меня родился сын. Мне было 28 лет. Но я представлял себе в роли Афони не Куравлёва, хотя я и правда любил этого актёра, молодого Юрия Никулина. И не Никулина из этих «Трёх балбесов» («Трус, Балбес и Бывалый»), а из картины «Когда деревья были большими».


В. Шукшин и Ю. Никулин в фильме «Когда деревья были большими»


Я представлял себе такого весёлого разгильдяя, но не красавчика. Женя Борщов в исполнении Куравлёва всё-таки красавчик, тем более с париком. Может быть, если бы он был лысый, не был бы таким.

Я когда сценарий пишу, всегда кого-нибудь себе представляю. И я знал, что это не Никулин будет, но это всё равно ещё раз говорит в пользу того, что тональность сценария и фильма на выходе – разная. Не тональность Никулина, а тональность Куравлёва. Тогда бы сцены звучали совсем по-другому.

– Это как мы говорили про Брондукова: если бы другой сказал «Гони рупь, родственник», это не было бы так смешно.

– Кстати, изначально «Афоню» должны были снимать на студии имени Довженко и ставить его предстояло Леониду Осыке, хорошему, кстати, режиссёру («Дед левого крайнего», «Тревожный месяц вересень», «Этюды о Врубеле»). И, кстати, на роль Борщова должны были взять Брондукова. Но потом мой сценарий передали на Мосфильм, я даже не был инициатором этого, хотя некоторые так думают.

Со стороны получается, что я предал Борю (Брондукова), хотя я сценарий Данелии не отдавал. Он мне признался, потом, что обиделся на меня. Я так и говорил: «Как я могу сценарий отдать, если уже обещал его студии Довженко?!». Они хитро сделали: они отняли сценарий у студии Довженко. Потому что Госкино СССР считало, раз сценарий победил на конкурсе, он мне не принадлежит. Я даже растерялся. Они сказали Осыке, что это я отдаю сценарий Данелии, он позвонил и возмутился: «Как же так?!». А это они перевели сценарий приказом со студии Довженко — Мосфильму.

– Вот, а интернет пестрит информацией о том, что это вы инициатор передачи сценария… Дескать сами решили, что Москва даст больше возможностей фильму.

– (смеётся). Конечно, я понимал, что если фильм поставят на Мосфильме, у него будет больший охват. Но у меня такой характер – я не хотел отдавать сценарий, раз была договорённость. Данелия потом говорил, что обиделся на меня, потому что я не хотел давать ему сценарий. Но я же не говорил, что не хочу именно ему давать сценарий. Просто я уже пообещал другому человеку. Потом он признался, что зауважал меня.

Когда уже мы с ним подружились и стали близкими, у меня не получилось с ним сделать ни одного фильма. Мы так-то несколько раз пытались сценарии писать, но из этого ничего не выходило. Потому что то кино, которое он любит делать – это не моё кино. Я бы, к примеру, не стал бы писать сценарий «Не горюй». Ну не моё кино. То кино, которое он хотел, оно мне не нравилось, но я не мог прямо это сказать. Я его уважал. Но он что-то чувствовал, когда мы обсуждали сцены, что мне не нравится то, что предлагает он.

– А с другими режиссёрами тоже такое бывало? Вот такая нестыковка.

– Да. Например, я отказался для Говорухина писать сценарий фильма «Благословите женщину», так он на меня на всю жизнь обиделся и больше совместной работы не предлагал.

– Ну а так вообще вы продолжали общаться?

– Да, даже дружили, но не работали совместно. Его жена даже спрашивала: «Слава, а что ты не хочешь с Сашей ещё что-нибудь написать?». А он тактично переводил разговор на другие рельсы. Я не говорю, что он делал плохое кино, нормальное, но не более того.

– Понял. Вам хотелось делать что-нибудь поинтереснее.

– Да, у меня критерий один: «Должно быть интересно». То есть у меня у самого полно сценариев, про которые можно спросить: «А это что?!», но во всех этих сценариях есть что-то необычное, пусть они, может быть, и похуже, чем «Благословите женщину». Хорошая, но обычная история женской судьбы. И вот из-за этого и с многими другими знаменитыми режиссёрам не смог работать.

«

Если режиссёру интересно, а мне – нет, ну я не могу так работать. И в первую очередь потому что если мне неинтересно, я же плохо напишу. Вот в чём дело, а не потому что я упрямый. Зачем я буду подводить человека?!

»

Александр Бородянский


Один режиссёр, Зархи, сказал мне: «Давай про любовь напишем», на что я ответил: «Я люблю хорошее кино про любовь, но сам не смогу хорошего сценария написать». Поэтому у меня только один фильм про любовь. Зархи так и спросил: «Почему не хотите? Вы что, не любили никогда?». Отвечаю: «Почему же?! – Любил». Но я не стал писать. И ему это было, конечно, обидно, задело самолюбие. Кто я? У меня, конечно, уже был «Афоня», но я всё-тки был молодым сценаристом, тогда как он уже был заслуженным артистом СССР из того ещё довоенного поколения.

Я сейчас вспомнил, со сколькими маститыми режиссёрами я отказался работать, но я не не буду их называть. Многие из них живы и работают поныне, и если они прочитают об этом в прессе, то решат, что я хвастаюсь.

– Ну оно и не обязательно. И так суть понятна. Получается, таких сценариев и не было, которые не хотелось делать, но приходилось?

– У меня не было. Мой критерий «чтобы было интересно и не было скучно» не позволял. Я никогда не писал про всякие там парткомы и прочее.

– Хотелось уточнить ещё по поводу «Афони». Попадалась версия, что в одном из вариантов Афоня кончает жизнь самоубийством.

– (смеётся). Это наверное идёт с тех времён, когда в процессе написания сценария я давал интервью и ещё не знал, какой он будет. Я же заочно учился и был в Москве проездом. Со мной занималась мой второй мастер Вера Тулякова (первый мастер Илья Вайсфель вообще сценарий «Афони» разгромил). И вот я с ней как-то встретился и сказал, что хочу сделать сценарий про маляра. Она спросила, про что он будет. А я не знал и начал так: «Ну там будет девушка, которая его любит, а он её не любит, и она повесится». А Вера Владимировна таким трагическим голосом: «Саша, ни в коем случае не делайте так, чтобы героиня повесилась». Я ей тогда сказал: «Хорошо, хорошо, она не умрёт». И вот, наверное, от этого слухи и питались.

Где-то я что-то рассказывал в интервью сорок лет назад, и оно обросло кучей домыслов. А Афоня у меня так и должен был в деревню поехать после увольнения. Я же когда пишу сценарии, не знаю, что будет дальше. Я же не знал, что он у меня в деревню должен ехать или там покончить с собой. Тем более, что такой герой и не мог покончить с собой после того, как его уволили. Это же бред какой-то получается.

– Я и подумал, что это на вас не похоже.

– Да, единственный раз, когда у меня герой кончал с собой, это в фильме «Всадник по имени Смерть» по повести Бориса Савинкова «Конь бледный». Но это реальная история, он и правда выбросился из окна на Лубянке.

Ну да я уже сбился со счёту, у меня оказывается уже 70 с лишним фильмов, ну да я их и не считал. Клянусь, есть гильдия сценаристов, это они посчитали. Они заставили меня вспомнить все фильмы, которые я сделал, им выгодно, чтобы они были все у них. Плюс ещё непоставленных сценариев – половина из них куплена, оплачена. Я пришёл в ужас: «Почти 100 сценариев». Это же ненормально. И я сейчас не шучу (смеётся).

Может потому всё легко и получалось, что я никогда не стремился поставить рекорд и написать шедевр. Я вообще об этом не думал, единственное, что мне было важно – чтобы было интересно. Не критикам, не коллегам. А мне и зрителю. Я понимал, что мой зритель, как и я, любит необычное кино. Как у Феллини и Бунюэля, например. У Феллини они были не заумные, у Бунюэля гротесковые, но мне это было интересно с юности. И я никогда не мучился, не переделывал сценарии. Я понимал, что стремление к совершенству бесконечно, так можно всю жизнь писать один сценарий.

– Спасибо, Александр Эммануилович, за интересную беседу и уделённое время.

– Пожалуйста


Александр Бородянский.
Источник: www.cinemotionlab.com

Поделиться