Карнавала нет

Почему в России даже на один день нельзя перестать быть самим собой

По водной глади Голицынского пруда катился автомобиль. Изнутри бил яркий свет. Двое в разноцветных костюмах высовывались в окна без стекол и размахивали руками, приветствуя горожан, собравшихся на набережной. Те уже пятнадцать минут ждали обещанного спектакля французского театра Ilotopie. 

Черношейные лебеди плавали друг за другом и синхронно покачивались взад-вперед, тем самым создавая впечатление механических муляжей. Утки, сбившиеся в стаю возле ближайшего от входа в парк берега, обеспокоенно покрякивали. Три из них не выдержали напряжения и красиво полетели прочь. В толпе, жаждущей впечатлений, в ответ раздались аплодисменты. Тем временем автомобиль-амфибия успел проехаться вдоль берегов и скрылся из виду. Съемочная группа «Дождя» записывала стенд-ап. Журналистка, приклеив себе смешные тряпичные усики, пару раз проговорила небольшой текст о том, что необыкновенное представление вот-вот начнется. Оператор попытался снять хоть что-нибудь из происходящего на воде на ручную видеокамеру. Ничего не получилось, было слишком темно. «Может, сразу конец запишем? Типа: вот все и закончилось, все счастливы?» — с надеждой в голосе спросила участница съемочной группы, которой выпало держать в руках светильник.

Шоу Ilotopie задуманы так, что ни один из зрителей не может увидеть одновременно всех персонажей

Фото: РИА Новости

Но все только начиналось. Действие сконцентрировалось между берегами, обшитыми деревом. Как только прожекторы высветили посередине пруда столб, подразумевающий под собой фонарь, несколько тысяч человек поняли, что они встали не там, где нужно, но искать другое место было уже поздно. В наилучшем положении, как всегда, оказались продвинутые телевизионщики, которые в связи с производственной необходимостью выяснили все заранее и теперь наблюдали происходящее почти в упор.

На водную сцену выплывали один за другим мусорщик вместе с мусорным баком, женщина в ночной рубашке на гигантской кровати с веслами, мамаша с детской коляской, велосипедист, лихорадочно крутящий педали, обыватель, читающий газету. Все вместе они суетились, изображая повседневную жизнь, как будто случайно встретились на тихой улочке маленького французского городка. Но провинциальная идиллия с легким налетом фантасмагории длилась недолго. Ангел и демон не стали затягивать с выходом и выплыли к публике на лодках, окованных железом. Добро и зло вступили в скоротечную схватку. Огонь, пылающий на конце копья, лишил ангела его белоснежных крыльев, и одним демоном на воде Голицынского пруда стало больше.

Но и это была лишь прелюдия. К основному месту действия приближалась плоская, заставленная горящими факелами лодка с королевской особой мужского пола на борту. Из всей одежды на нем была только корона и выступающий вперед продолговатый предмет с заостренным концом, призванный скрыть мужское естество. Голый человек величественно приветствовал собравшуюся публику, устремившись к плывущей с другой стороны женщине в гигантском красном платье с кринолином. На воде появилось стремительно перемещающееся бессмысленное сооружение из четырех охваченных огнем колес. В небо стали шумно и красочно взлетать фейерверки. И так до самого конца. Он наступил примерно спустя полчаса после начала представления.

Выступлению Ilotopie в парке Горького предшествовало вечернее карнавальное шествие. Оно состоялось вопреки ненастной погоде. Дождь лил почти беспрерывно на протяжении всего того времени, которое участники карнавала должны были потратить на вживание в роль и изготовление масок. Самое простое, что можно было сделать, — ограничиться полоской ткани с прорезями для глаз. Еще проще: водрузить себе на голову бумажную корону. Нашлись и те, кто пришел в парк в костюмах, купленных заранее. Они слишком выделялись на фоне всех остальных и поэтому чувствовали себя неловко. Еще больше выделялись женщины на ходулях в пышных платьях в стиле барокко из театра Pavana. Жеманно хихикая, они прогуливались по парку, делая это явно за деньги, полученные заранее. Актеры английского театра Acrojou демонстрировали неисчерпаемые возможности человеческого тела адаптироваться в пределах минимального пространства. Двое персонажей, перемещаясь по парку внутри не слишком широкого колеса диаметром около двух метров, ели, пили, спали, развлекались и преодолевали житейские невзгоды.

Организаторы карнавала по случаю 85-летия парка Горького попытались повторить успех Бетти Глан, которая руководила парком с 1929-го по 1937 год. Бетти первой решила освоить Голицынский пруд как площадку для театральных представлений. На ее счету и первый советский карнавал 1935 года. Сигналом к его открытию стали звуки фанфар, раздавшиеся с двадцатиметровой высоты. Надев карнавальные костюмы, рабочие московских заводов и фабрик в сопровождении десятка оркестров прошлись по центральной аллее парка и по Голицынскому саду в направлении Зеленого театра. Тогда Бетти смутило, что наряды участников праздника по большей части взяты напрокат из театральных и киностудий. Еще больше ее расстроили «бездействующие наблюдатели». В следующем году она придумала снаряжать всех без исключения специальным пакетом, в который входили: «маска, головной убор, аппликации, манжеты, нарукавники, бумажный кошелек на веревочке, а в нем конфетти, серпантин, программа карнавала, листовка “пойте с нами” с текстами песен и веселыми пословицами». Таких пакетов за две недели, предшествующие карнавалу 1936 года, было продано сто тысяч штук. В 1937-м история советских карнавалов прервалась. Бетти оказалась в лагерях ГУЛАГа и вернулась оттуда только семнадцать лет спустя. Свой следующий карнавал она устроила в 1957 году. Он проходил в дни Всемирного фестиваля молодежи и студентов на Москве-реке между Крымским и Окружным мостами. Спрос на билеты был ажиотажным: все 130 тысяч были раскуплены за два дня. И в этот раз не обошлось без «карнавального пакета» с матросскими воротниками и бескозырками. Игра, которую задумала Бетти, называлась «Большой корабль». В семь часов вечера раздался все тот же звук фанфар, и по воде промчался катер на подводных крыльях, тогда еще невиданное техническое чудо. Вслед за ним на белых и серебристых моторных судах проплыли фанфаристы, юноши и девушки в белых одеждах с флагами фестиваля. В воздух взлетели разноцветные шары. Вспыхнули прожекторы, установленные по обе стороны реки, и на громадном дельфине, в короне из рыб, с бородой из водорослей, с трезубцем в руке зрителям явился древнегреческий бог морей Нептун. Его сопровождали морские чудовища со светящимися зелеными глазами, гигантские акулы, семь русалок с длинными распущенными волосами и стая из сорока резиновых надувных белых лебедей. Зрителям, сидевшим в кузовах грузовых автомобилей, сплошной стеной расставленных на расстоянии двух километров вдоль набережной, было на что посмотреть.

Как раз в то время когда Бетти Глан реализовывала идею карнавала на практике, Михаил Бахтин продумывал и писал свой филологический шедевр, посвященный смеховой культуре и карнавалу как неотъемлемой его части. Обращаясь к Средневековью и к творчеству Франсуа Рабле, он заявил о карнавале как о народно-праздничной форме свободы, где нет разделения на исполнителей и зрителей, о карнавале, который не созерцают, в нем живут, карнавале как особом состоянии всего мира, когда происходит выход самой жизни за общепринятый официальный строй. Это не просто отдых, в нем нет исключительно практической цели. В этот момент на землю, в пространство, которое находится на грани искусства и самой жизни, возвращается ни больше ни меньше Золотой век. Участники карнавала оказываются в «утопическом царстве всеобщности, свободы, равенства и изобилия». В отличие от официальных праздников, где иерархические отношения лишний раз подчеркиваются, все становятся равными. Люди, разделенные в повседневной жизни непреодолимыми социальными барьерами, легко могут позволить себе фамильярность по отношению друг к другу. В этот момент между ними формируются новые отношения. Если они смеются, то не над кем-то, а над самими собой. Отчуждение исчезает, дистанция разрушается. Сам человек, попадая в утопию не в своем воображении, а получая ее в реальное переживание, побеждает свой страх перед будущим.

Попытка преодолеть страх перед будущим угадывается и в московском карнавале 1763 года, который устроила Екатерина II через несколько месяцев после восшествия на престол. Театрализованное действие, проходившее на двухстах огромных колесницах-платформах, режиссировал родоначальник русского театра Федор Волков. Принято считать, что этот карнавал стоил ему жизни: разъезжая по улицам и наблюдая за порядком действа, в котором было занято четыре тысячи человек, он простудился и через три месяца умер. Скользкие места на улицах, по которым должны были проехать карнавальные колесницы, были посыпаны песком, выбоины выровнены, возле кабаков расставлены пикеты, чтобы те ни в коем случае не впускали туда людей в карнавальных костюмах. Система символов и аллегорий объяснялась в программе маскарада, изданной тиражом 3206 экземпляров: парад из девяти пороков, символизирующих собой падшую человеческую природу и правление предыдущего царя — Петра III, сменялся парадом добродетелей, возглавляемых Минервой. Ее появлению предшествовали колесница Юпитера-громовержца в сопровождении хора пастушек и пастухов, актеры в золотых одеждах, олицетворяющие собою двадцать четыре часа, Астрея на золотой колеснице в окружении поэтов, слагающих стихи о воцарении мира и счастья на земле, Аполлон вместе с музами. И только затем являлась сама римская богиня в окружении великих героев и мудрецов. Многочасовое карнавальное шествие в течение дня повторялось трижды.

Екатерина смысл карнавала упрощала предельно: «Народ, который поет и пляшет, зла не думает». На язык современности эту фразу можно было бы перевести примерно так: «Кто был на карнавале, на митингах антиправительственные лозунги не выкрикивает». Но карнавал, как сеанс массовой психотерапии, в России в худшем случае трансформируется в сверхчеловеческое театрализованное представление, призванное не столько вовлечь зрителя, сколько его поразить. Человек, обремененный личными и общественными обязательствами, сгибающийся под тяжестью всех, кто стоит выше его на иерархической лестнице, вместо того чтобы ненадолго избавиться от этого груза, включиться в другую реальность, обрести хотя бы ненадолго желанную свободу, так и остается в роли стороннего наблюдателя. Величественное зрелище подавляет, указывает на его ничтожество перед могущественной государственной машиной. В упрощенной версии добровольно-принудительный карнавал застревает где-то на полпути от масленичных игрищ к аристократическому маскараду. Ни в том ни в другом случае карнавала как не было, так и нет. В России он так и не случился. Сергей Аверинцев в заочном диалоге с Михаилом Бахтиным объяснял это тем, что в России, с одной стороны, не смеяться сил никаких нет, а с другой — смеяться нельзя не в силу внешних запретов, а из-за внутренних противоречий. Любое разрешение на смех всегда кажется не вполне убедительным. И это еще одна причина для вечной русской тоски по западной культуре.

Вячеслав Суриков

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе