«Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива»: На что живут российские художники?

Завтра в Москве стартует фестиваль современного искусства «Форма».
Глядя на подготовку выставочного пространства, мы не могли не задаться извечным буржуазным вопросом: на что вообще художник покупает все эти штуки? есть ли у него тайный покровитель, влюблённый в современное искусство высокопоставленный силовик? продаются ли его работы за хорошие деньги в Лондоне и Нью-Йорке? нужно ли ему подрабатывать дизайнером или разгружать ночью вагоны? Ответить согласились несколько участников фестиваля.

Аня Жёлудь

«Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива»: На что живут российские художники?. Изображение № 1.

8 марта я делала выставку в галерее. Была задача реализовать как можно больше работ. Мне нужно было собрать какую-то сумму денег, чтобы сделать инсталляцию в GridchinHall (Центр современного искусства в Московской области. — Прим. ред.), где 300 квадратных метров — там большие ремонтные, транспортные, застроечные и другие расходы. Это был сильно затратный проект. Я написала знакомому, что нужно помочь. На 8 Марта прямо подарок — продала почти всю выставку. Очень повезло. При этом, сделав выставку в GridchinHall, я ушла далеко в минус. Выставка, кстати, называлась «Хуже, чем ничего».

Насчёт работы я могу сказать так. Когда мне было 14 лет, родители мне сказали: «На одежду и тетрадки ты с этих пор зарабатываешь сама». Я сажала огород, у меня были косы, косила — в общем, херачила всё лето, как папа Карло, и в сентябре действительно сама купила себе одежду и тетрадки. Конечно же, меня всё равно кормили родители, но так они меня научили, что всегда нужно будет работать самой. А потом, когда началось студенчество, благодаря тому, что у меня была недалеко от центра Петербурга в трущобе трёхкомнатная квартира, я могла себя прокормить. Я сдавала две комнаты из трёх и подрабатывала репетитором. Уже после поступления я работала уборщицей, убирала кафедры. Так у меня ещё и был доступ к мастерским в любое время. Ещё работала натурщицей. В конце 2002 года вышла замуж, и получилось так, что мои материальные проблемы были сняты с повестки дня, сильно помогал муж. Обычно все мужья помогают своим жёнам купить туфли, а он мне помогал с искусством. Если бы не он, то такого художника, как Аня Жёлудь, не было бы. Он был галеристом, и те деньги, которые зарабатывал на продаже картин, он вкладывал в мои работы и развитие. Все эти железки, их производство — это же дико дорого.

В конце 2009 года его не стало, и моя жизнь превратилась в ад, который так и не кончается. Сейчас каждый день — это выживание. Ещё прошлым летом мне пришлось продать свою питерскую квартиру. Я не хотела её продавать, это была, так сказать, семейная реликвия, я там родилась и в какой-то момент сделала из неё неформальный выставочный зал «Объект на районе». Мне было дико больно её продавать, но мне совсем не на что было жить. Продав квартиру, я купила на половину её стоимости рядом с деревней однушку — 30 квадратов недвижимости в разбитой хрущёвке. Вторая часть денег ушла на то, чтобы жить на что-то и готовить выставку. Нужно же на чём-то рисовать и из чего-то всё это делать. Есть ещё такая формула: «художник — это амбиции + талант, делённые на волю судеб». Кому как повезёт. Какой-то материальный бэкграунд должен быть. Натощак искусство не делается, это уже роскошь, из разряда лишнего. Вот говорят: художник должен быть голодным. Да ни фига он не должен! Но, конечно, зажравшимся он тоже не должен быть.

Закон подлости: люди, которым действительно нравятся мои картины, не располагают средствами их покупать. «Можешь тысячу — дай тысячу. Можешь 15 — дай 15». 

Изготовить предмет искусства в целом не так дорого. Вот возьмём, к примеру, контурный стул. Допустим, там 50 метров железной проволоки. На стройрынке это будет стоить 3 500 рублей. Сварщик, например, возьмёт с меня 5 000 рублей за один рабочий день. Плюс мне нужны инструменты — отрезная машинка, сварочные аппарат, маска, электроды, электричество... Потом нужно что-то пожрать. Зимой у меня украли сварочник из мастерской — вынесли инструмент за 200 тысяч и сломали дверь. Что делать-то? Бывает форс-мажор. Пришлось покупать новый инструмент. Потом инсталляция в GridchinHall. Это транспортные расходы, зарплата водителю, бензин. Взяла бэушную иномарку среднего разряда, для меня дорогую. И тут — бац — ДТП, херак — на 400 тысяч ремонт. А ещё нужно платить за квартиру, налоги и так далее.

Есть профессионалы, и есть дилетанты. Сейчас художников колоссальное количество, а из них хороших мало. Тех хороших, у кого всё хорошо складывается — единицы. Всё упирается в деньги. Я вообще не могу писать, если у меня стоит один холст. Нет, мне нужно десять. Это ощущение скованности, если у тебя один холст и кучка затёртых кисточек. Люди скованы не только узостью своего сознания, но и материальным положением.

Я иногда берусь за промышленные заказы. Не хотела бы, конечно, перевести Жёлудь на промышленный уровень, но такое иногда просто необходимо для выживания. Так ты зарабатываешь. А то, что ты заработал, ты вкладываешь в свой полёт мысли. Я не гнушаюсь такой рутинной работы.

Волей судеб у меня есть эти 30 соток и мастерская, которую для меня построил муж — это же абсолютный для меня его подарок. Всегда для художника важна поддержка, естественно, идеальная вещь — меценатство, которое у нас вообще отсутствует. У нас есть в московской среде сострадание, насколько я понимаю. То есть можно эксплуатировать чувственность людей. Закон подлости: люди, которым действительно нравятся мои картины, не располагают средствами их покупать. «Можешь тысячу — дай тысячу. Можешь 15 — дай 15». Вот так. Их даже копят. Это всё вот такие честные, хорошие, добрые и настоящие... Даже уже друзья. Сейчас готовлю выставку на Винзаводе «Домашний ресурс». Я буду пытаться распродать весь свой архив — начиная с самых первых афиш и заканчивая псевдопорносессиями, коллажами и так далее. Вот так Аня Жёлудь продаёт себя саму, чтобы выжить.

Иван Бражкин

«Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива»: На что живут российские художники?. Изображение № 2.

Почему я работаю с ремонтами квартир, а не каким-то фрилансом? Для того чтобы задавать такой вопрос, нужно исходить из различий этих двух занятий. Искусство и строительство — это категорически разные занятия. Мне нравится ритм и отчуждённость труда. Искусство менее отчуждено от себя. Человек ответственен за любую свою ошибку, даже то, что не поцеловал какого-то куратора в жопу. Строительство — это какой-то другой ручной труд. В нём я как личность не должен переживать этот труд как продолжение себя, тут есть какие-то стандарты. Например, как отшпаклевать стену? Она должна просто, ***** [чёрт возьми], быть ровной. Соответственно, я могу не переживать это как нечто гнетущее. Моя голова эмоционально не эксплуатируется этой хернёй. В искусстве ты просто впариваешь вещи. Тут слишком много менеджмента. Продаёшь свой разум и своё представление о любви, о душе и тому подобном.

Занятие современным искусством — это, по сути, занятие собой, своим внутренним миром и своим представлением о нём. Яркое тому подтверждение: художник никогда не получает гонорар за участие в выставках. В России эта проблема стоит особенно остро. Все кураторы и прочие чуваки воспринимают твой труд как возможность взять передышку от капитализма. Это не ремесло, а самоцель. Почти как инвалидность. Тусовка вообще — как будто сборище инвалидов, прекариат. Ты как бы и живёшь, но априори не занимаешься коммерцией. Ты можешь участвовать в куче выставок, но, скорее всего, тебе будут давать ровно столько, чтобы ты мог жить и этим заниматься. Все эти резиденции. Там платят посуточно, но этого достаточно только для того, что ты не склеил ласты. И работы продаются очень ***** [плохо].

Я думаю, что многие со мной согласятся, если будут честны сами с собой. Есть цикл производства: это договоры и менеджмент себя перед людьми, у которых есть бабки. Этот менеджмент занимает 90 % времени — светиться на тусовках, напоминать о себе. Например, люди вписываются в отношения со всякими частными фондами. Ты находишь какого-то толстосума, знакомишься, показываешь ему своё портфолио, и потом ты должен, прямо как какой-то вирус, постоянно ходить где-то рядом, светиться, показывать свои работы, делать этому человеку подарки — и всё это для того, чтобы он инвестировал в твой проект. Настолько слиться с этим мешком бабла, превратиться в клеща, чтобы, когда он думает о каких-то художниках и проектах, единственное, о чём он должен думать, был ты. Это всё не имеет отношения к искусству, это какой-то Дейл Карнеги (психолог, основатель Института эффективного ораторского искусства и человеческих отношений. — Прим. ред.) — светские рауты и всё такое. Стать шлюхой своего образа и позволять себе быть самим собой только тогда, когда ты не на глазах своих спонсоров.

Если у кого-то легенда клёвая и есть приток бабок, то другой в это же время иссыхает. Все эти посиделки и выходы на вернисажи — чудовищная грызня друг против друга. 

Не каждый человек может выполнять какие-то коммерческие, ликвидные работы, которые можно оценить в рамках рынка. Если говорить не про современное искусство, то есть Союз художников. Они расписывают церкви. Это вполне понятные по ценовой стоимости объекты. А современного художника из-за своей междисциплинарности сложно как-то оценить. Он может делать много вещей, но все в разной степени ***** [плохо]. В современном искусстве с 1960-х вообще есть практика избегания материальности и всего такого: например, перформансы — это сопротивление коммерциализации. Типа как стыдно делать работы, которые можно купить. Перформанс, который был анонсирован в середине XX века как нечто, что нельзя купить. При этом Марина Абрамович сейчас прекрасно живёт на дивиденды от публикации фотодокументаций своих перформансов. Более того, она берёт бабки за их исполнение. Эти люди за бабки изображают чувства. Вот Абрамович сидит и смотрит в глаза своему парню, это всё чувства, Ромео и Джульетта, но при этом каждая её минута стоит денег. Эти чувства оплачены, это заставляет меня в них сомневаться. Личные ли эти чувства на самом деле? Я думаю, да, но она всё равно этакий киборг, у которого в венах вместо настоящей крови течёт вирус рыночного капитализма. Она продаёт вещи, которые, нам всегда внушали, не должны продаваться — любовь, например.

Джефф Кунс просто ходит по своей студии в белой рубашке, делает примерный эскиз, и за него делают работу тысячи наёмных работников. Это уже не художник, а бренд. Он занимается не эксплуатацией своих чувств, а эксплуатацией других людей. Вот есть группа «Что делать?», которая живёт на гранты каких-то левацких организаций. Она занимается искусством в жанре эстетики взаимодействия или чего-то такого. Собирают вместе людей, обсуждают какую-то актуальную проблему и документируют это. Потом это выставляется. Проблемы людей подвергнуты эксплуатации. А инициаторы этого обсуждения получают все деньги.

Искусство — это не ремесло, это просто проживание статуса. Самозанятость и самоцель. В Европу все чуваки ездят в резиденции. Там никаких особых требований и денег нет. Это как кости собакам кинуть. Людям дают материалы и суточные, они живут в пансионате или общежитии и делают искусство. Им не платят, а дают жить и творить. Сам бы я не согласился на такое. Это очень вредная для личности херня. Быть в зависимости от каких-то людей и бояться впасть к ним в немилость. Вот меняется тренд, и ты, автор со своим устоявшимся стилем, идёшь под откос. Я не ставлю себе самоцелью жить только искусством — это унизительно и очень тяжело. Особенно в России. Я за то, что не нужно зацикливаться на всяких фондах и галереях.

Художник всегда будет на волоске от того, чтобы заниматься чем-то другим. Ни на что нельзя возлагать надежды. Особенно когда правительство говорит нам, что мы не будем получать пенсии. Ты весь с потрохами отдан вечности капитализма. Я всё-таки верю, что можно отвоевывать у этой адской машины какие-то свои этапы. Как сталинист скажу, что мне дико обидно, что несколько поколений положило свои кости, чтобы мы имели какие-то дивиденды, а после развала Союза всё это коту под хвост. Это всё обесценено. Либералы говорят, что сейчас утопия и всё ***** [ерунда], что Союз был репрессивный, а вместе с тем обесцениваются все его порывы и ценности. Сейчас художники не являются сообществом, это как война всех против всех. Если у кого-то легенда клёвая и есть приток бабок, то другой в это же время иссыхает. Все эти посиделки и выходы на вернисажи — чудовищная грызня друг против друга. 



Игорь Самолёт

«Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива»: На что живут российские художники?. Изображение № 3.

Я из небольшого города. Для художника это такой формирующий вакуум. Нет выставок, кураторов, ничего нет. Я думал, что ты как художник просто проходишь свой путь. Скорее способ просто проживания, чем работы. Тебе важнее процесс, нежели результат. Живёшь. Когда я переехал в Москву, я столкнулся с другой концепцией: искусство — это карьера. Тут я поступил в школу Родченко, где скорее требуют результата. Процесс уходит на второй план, но он более структурный и организованный. Ещё тут у тебя есть возможность подать на грант и всё такое. Спустя какое-то время я открыл свой магазин игрушек. Взял кредит и проработал там три года. У меня был продавец, нужно было проводить ревизии, ходить в налоговую — короче, это совсем другая история. Опять же в это время я уже поступил в школу Родченко. Один из главных вопросов там — можешь ли ты себя обеспечить? Если ты на него не ответишь, то не поступишь. То есть образование бесплатное, но они всё равно спрашивают. Сейчас я уже стараюсь подавать на гранты, участвовать в выставках и всё такое.

Я больше фотографией занимаюсь. В России фотограф — это скорее этакий недохудожник. Тут фотография очень сложно продаётся и вообще не воспринимается как искусство. Это серьёзная проблема. В среде обычно люди занимаются некоммерческим искусством. Как бы тем, что прёт. Не помню даже, как кто-то делал что-то под галерею.

Берусь за всякие дурацкие съёмки периодически и за работу по дизайну, например делаю вёрстку книг. Конечно, было бы круто получать деньги из профессиональных институтов, но так ты получаешь деньги вообще отовсюду. Если ты изначально ставишь себе целью делать коммерческое искусство, то я не вижу в этом особой проблемы. Иногда, когда я делаю репортажные фотографии, иногда пытаюсь утащить очень неплохие кадры себе в портфолио. Вот ты наблюдаешь за жизнью, и никто не говорит, что ты не можешь забрать себе фотокарточку. Не люблю гламурные фото, люблю всякие заварушки. А дизайн — это уже более техническая работа.

Алиса Йоффе 

«Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива»: На что живут российские художники?. Изображение № 4. 

Я живу у друзей, собственной недвижимости нет. После принятия «пакета Яровой» они могут принять мою работу за пропаганду терроризма. Когда я сплю, я думаю о кредитах и всём таком, а теперь ещё и о пропаганде терроризма. Которой у меня даже нет.

У меня не оставалось бы времени на искусство, если бы я работала где-то ещё. Да и кем ещё работать? Дизайнером? Это сознание меняет. Я уже не смогу работать художником после этого. Зарабатывать пока не очень получается. Сейчас думаю написать в Facebook: «Друзья, займите тысячу рублей, впереди выходные, монтаж на „Форме“, а у меня только два яйца в холодильнике». Ещё на «Форме» говорят пиарить, но я не пиарю, стыдно, у них [друзей] нет тысячи на билет. Я и так выбила больше пригласительных, чем дают. В том году с «Панк-фракцией» выбили 100 пригласительных, сейчас десять. Мне же за работу не платят. В том году был небольшой гонорар, а в этом только на производство дали.

Вообще художников ставят в такие условия, что, где бы ты ни участвовал, тебе дают бюджет на материалы, но денег не платят. А бюджеты маленькие. И ты должен выискивать, где дешевле краски, воровать, искать что-то. Пытаешься оставить хотя бы на бутылочку пива, чтобы расслабиться, а то чувствуешь себя унизительно. То есть есть какой-то шум. Вот тебе говорят, что ты модная художница, но это же просто слова, а кушать хочется что-то осязаемое. Да, смешно, я была в списке самых перспективных художников Forbes, но никаких результатов это не дало. И работы покупают крайне редко. Пока их не покупают, я занимаю деньги. А если даже я продам, даже если это будет тысяча или две тысячи евро, то всё равно раздам. При этом сейчас, в условиях кризиса, цены упали.

В 2011–2013-м дела ещё шли неплохо. Я делала работы и продавала их. А теперь я их делаю с пониманием того, что они некому не нужны и придётся их впаривать. Все покупают по дешёвке, зная ситуацию. В итоге хватит на пару дней, а потом снова просить какие-то деньги, занимать и так далее. Ты постоянно что-то выкладываешь и показываешь, чтобы у тебя кто-то, может быть, что-то купил. А это не моя профессия — я не пиарщик. Я выбрала не эту профессию. А если я буду делать картину специально на продажу, то у меня ничего не получится. Я не умею работать на заказ. На Винзаводе мне говорили: «Сделай картину поярче, повкуснее». Я так не могу.

Как мне кажется, институт меценатства в России работает только отчасти. Какой-нибудь фонд современного искусства, его организаторы — это люди богатые, скорее всего, очень богатые. А люди из власти легко разделываются с теми, кто идёт против неё. Поэтому фонды ставят какие-то условия — обычно этим занимаются кураторы: типа вот «не пиши, и всё». Такое было. Поэтому я почти перестала использовать тексты. Невозможно же говорить, обходя все острые моменты, когда только острые моменты, как осколки, у тебя из головы и торчат.


Изображения: личный архив художников


Автор
Андрей Писарев
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе