Сначала немного об истории нашей семьи. Прадед мой по материнской линии – Владимир Николаевич Семенов – был главным архитектором Москвы. Впоследствии все мужчины были архитекторами, и все либо Владимирами Николаевичами, либо Николаями Владимировичами. Он спроектировал немало зданий города, и генплан застройки Москвы – тоже его заслуга. В 1935 году прадеду предложили на выбор землю в Покрово-Стрешневе (которое еще не считалось Москвой) или в Новом Иерусалиме. Прадед мудро выбрал второй вариант и основал поселок НИЛ – Наука, Литература и Искусство – в пятидесяти километрах от города. В этом поселке жили замечательные люди: писатели Бабель, Эренбург, академики Сулержицкий, Веснин, артисты Дикий, Леонидов, Журавлев и многие другие. Этот дом прадед, естественно, построил сам, и он стоит до сих пор. Во время войны поселок заняли немцы, и в нашей даче была столовая. Здесь мы с двоюродным братом играли с оружием, которого много оставалось в этой земле после войны, и дрались из-за найденной солдатской фашистской вилки. Здесь дед раскопал бомбу, а наша сторожиха ушла жить в подвал из соображений безопасности. Потом приехали саперы и увезли бомбу на грузовике с песком, сказав, что подвал никого не спас бы. Вскоре вдалеке ухнул сильнейший взрыв.
Прадедушка по материнской линии Владимир Николаевич Семенов с правнуками;
бабушка Михаила Ширвиндта по отцовской линии
Мои дедушка с бабушкой по линии отца дружили с семьей Дмитрия Николаевича Журавлева. Дедушка – Анатолий Густавович Ширвиндт – был скрипачом Большого театра, бабушка работала в филармонии и знала всех и вся. Яхонтов, Качалов, Бернес – все были ее друзья. Они часто летом гостили у Журавлевых на даче. К 50-м годам появилась молодежь. У Журавлевых были две дочки: Маша и Наташа, отец проводил там все лета. И там на даче произошло знакомство с мамой – Натальей Николаевной Белоусовой, и возник дачный роман, который закончился мною. Я помню, что жил первые свои детские годы на два дома, часто бывал у Журавлевых, меня возили в коляске. А в нашем доме была настоящая корова, которая давала молоко. Поэтому папаша говорил, что он из-за коровы женился. Он всегда любил и любит до сих пор молоко. И водку запивал молоком.
Прадедушка по отцовской линии
Параллельно мы жили в Скатертном переулке в девятикомнатной коммунальной квартире. У нас было две комнаты. Я дружил с сыном дворника Хабибуллина и звал его Хабибуль. Вот пришел папаша домой после какой-то тусовки, споткнулся и упал. Бабушка была незрячая, а мама в этот момент лежала в больнице с переломом ноги. Тут зазвонил телефон, я снял трубку и сказал: «Нет, Хабибуль, дорогой, не пойду я гулять, потому что отвести меня некому. Мать в больнице, бабка слепая, а папаша пьяный валяется». Представляете, что в семье дворников думали про жизнь богемы. Иногда меня подкидывали на Обыденский переулок в первый кооператив, его построил прадед. Там была огромная квартира, которая сейчас, я понимаю, маленькая, а тогда казалось, что это вообще что-то неслыханное. В итоге размена этой квартиры все получили приличное жилье. Мы с отцом, мамой и бабушкой оказались в высотке на Котельнической набережной. Бабушка всегда была со мной заодно, и когда родители после спектакля уходили к кому-нибудь в гости, я сразу вылезал из кровати, и мы начинали пить чай. «Фри флэт» – было тогда такое определение квартиры в отсутствие родителей. Когда я подрос и стали приходить друзья, бабушка всегда сидела с нами, даже немножко выпивала, и никогда меня не выдавала.
Папа с внуками на даче. Справа: мама с папой, 1960-е годы.
Отец воспитанием моим занимался своеобразно. Например, однажды подарил блок «Мальборо» и зажигалку, но курить не разрешил в его присутствии. Сам он в те годы курил крепкие кубинские. Я подворовывал их, пока болел, а когда вернулся к своей «Яве», обнаружил, что они совсем никакие, слабые. Бить отец не бил, только орал, но я к этому относился скептически. В редкие разы, когда проверял у меня уроки, подремывал, слушая мою тарабарщину. Я быстро смекнул, что нужно говорить слитно без запинания, и нес что попало. Он реагировал только на фальшь и сразу просыпался. Так, в ущерб знаниям, я приобретал актерскую профессию. Учился я ужасно, а родители – по их легенде – в свое время замечательно. Так я думал до тех пор, пока мне в руки не попался папашин дневник, который мало чем отличался от моего.
Однажды меня выгнали из школы. Я думал, что все не так страшно. Но, проснувшись утром поздно, понял, что меня никто не разбудил в школу, и все серьезно. По кухне бродил мрачный папаша, у которого был выходной и он собирался провести его с другом Виллей Горемыкиным в Рузе (Дом отдыха актера), играя на бильярде, но мама заставила его заниматься моим воспитанием, а сама ушла на работу. Я оделся, мы сели в «победу» и в молчании поехали за город. Я думал, что меня везут топить. Но мы приехали в Рузу, папаша с Горемыкиным стали гонять шары, а я тихо сидел рядом. Вдруг появился Михаил Державин и позвал меня поиграть в хоккей. Мне разрешили, и я пошел одеваться. В те годы, класс 8-й, я был фанатом хоккея, все свободное время проводил во дворе с перемотанной изоляцией клюшкой... А в Рузе в раздевалке были какие-то роскошные коньки и клюшка фирмы Кохо. Державин тоже любил хоккей. Когда я вышел на лед и увидел, как открываются ворота и выезжают Мальцев и Харламов, то чуть не потерял сознание. Потом мы играли два часа двое на двое: Державин с Мальцевым, а я с Харламовым. Это был самый счастливый день в моей жизни. В школе, конечно, никто не поверил.
Михаил с отцом на даче. Справа: три Ширвиндта – Александр, Михаил и Андрей.
Отец сначала работал в Ленкоме у Эфроса, потом ушел вместе с ним на Бронную в театр, и уж больше 30 лет – в Сатире. Меня часто брали на гастроли. Спектакль «Женитьба Фигаро» я видел 700 раз и ненавидел. Как-то на гастролях театра в Киеве сидел на стуле за кулисой и смотрел спектакль. За мной на таком же стуле сидел мальчик, сын женщины-режиссера. Он взял свой стул, переставил впереди моего и уселся. Сразу же стало интересно, появилась интрига. Я перенес свой, затем опять он. В какой-то момент я понял, что победил. Потом увидел, как округлились глаза Андрея Миронова, посмотрел налево и понял, что сижу на сцене в беседке. Вместо того чтобы тихо исчезнуть, я начал метаться со стулом и не остался незамеченным публикой. В антракте пришлось завернуться в занавес и превратиться в кокон, чтобы рассвирепевший Миронов меня не нашел.
Папаша всегда любил ловить рыбу. Он поплавочник, спиннинг не признает. В Швеции на рыбалке мы были с моими детьми Андреем и Александрой. Он вставал очень рано, ловил рыбу, а потом ложился поспать. Я встал, когда отец уже спал, и поехал в город за лимонами. Вечером к нам должны были прийти на ужин наши шведские друзья Маша и Бьерн. Вернувшись, я проверил садок, он был полон рыбы. Я опустил садок обратно и увидел, что добыча еще на боку, но, уже приходя в себя, начинает уплывать: случайно открылся какой-то клапан. Я, как был в одежде, бросился в озеро и стал ловить рыбу руками. Весь отцовский улов исчез. Пришлось мобилизовать всех детей. Мы втроем сели с удочками и попытались спасти положение. И нам это удалось. Отец ничего не заметил, а правду узнал только в конце вечера.
Александр Анатольевич с сыном Михаилом и внучкой Сашей в Швеции на рыбалке.
В 90-е годы мы купили старый развалившийся магазин в Тверской губернии, в который местные жители боялись ходить, он вот-вот должен был рухнуть, а мы прожили в нем несколько лет. Тогда все покупали земли, заводы и фабрики, и папаша любил ввернуть, что, дескать, купил магазин в Тверской губернии и кусочек земли в Германии, что было чистой правдой: он привез маме живой цветок в горшке с землей. Потом мы магазин все-таки перестроили под нормальное житье. Но главным домом семьи остается прадедовская дача в Новом Иерусалиме. Это моя Родина. В летнее время отец на внуках компенсирует недостаток общения со мной в детстве. Там по возможности, так как все заняты, собирается вся семья.
Недавно я понял очень странную вещь: с возрастом оказалось, что мы с отцом теперь не столько родственники, сколько друзья.
Фото из архива семьи Ширвиндтов
автор: Сергей Цигаль
Опубликовано в журнале “Медведь» №107, 2007