Состояние общества, описанное Блоком, весьма похоже на то, что мы пережили с вами в Москве и Петербурге, да и реакции тоже похожие. Примечательно, что Блок, в отличие от "легальных" и "нелегальных" марксистов и социалистов всех мастей, умудряется обойти тему ответственности власти. Но, уходя от политических лозунгов, он только углубляет предощущение катастрофы. "Пока мы рассуждали о цельности и благополучии, о бесконечном прогрессе, оказалось, что высверлены аккуратные трещины между человеком и природой, между отдельными людьми и, наконец, в каждом человеке разлучены душа и тело, разум и воля".
В самой природе надвигающейся катастрофы Блок отказывается видеть элементы "классовой борьбы" или "бессилия самодержавия", для него это только следствия, порождения. Подобно грому, который не более чем "шум" молнии. И Блок напоминает нам слова умирающего Ивана Ильича у Л.Толстого: "Дело не в блуждающей почке, а в жизни и смерти".
"Да, но кто же подложил нам тогда эту бомбу?" – спросим мы. "История, – отвечает нам поэт, – та самая история, которая, говорят, сводится попросту к политической экономии, взяла да и положила нам на стол настоящую бомбу".
Ирония Блока по поводу политэкономии понятна. Но для нас сегодня она уже и не ирония вовсе. После распада СССР мы настолько уверовали в то, что экономическими средствами, рыночными механизмами, финансовыми операциями мы решим все – от продовольственной проблемы до межнациональных отношений – что утратили не только чувство меры, но и всякое осмысленное понимание того, что политэкономия вовсе не "архимедов рычаг" для решения "проклятых" вопросов, но если налечь на него, он и вправду способен перевернуть наш мир с ног на голову.
Один из искушенных в политике людей сказал: "Мы не решим национального вопроса, даже если каждому дадим работу и построим жилье, этого недостаточно". В самом деле, больной дух загадит и разрушит любое жилище, извратит любой труд или попросту наплюет на него.
Увлекшись экономизмом, которым пропитались все слои общества – от олигарха до последнего бомжа, – мы утратили чувство внутреннего единства, а наше материалистическое эго "высверлило аккуратные трещины" между нами и внутри нас.
По мнению Блока, чтобы хоть как-то подойти к лечению болезни, необходимо, чтобы чувство общей тревоги в конце концов пробило стену ребяческого оптимизма. В самом деле, не ребячество ли уповать на инерцию дружбы народов, исходящую от разрушенного нами же прошлого. Дескать, звезда погибла, а свет идет…
Когда поэт говорил об общественных "разрывах" и "болезнях", то, по его собственному признанию, больше всего его поразил "удивительный оптимизм большинства возражений: до того удивительный, что приходит в голову, не скрывается ли за ним самый отчаянный пессимизм… Я говорил о расколе, мне говорили, что нет раскола, да и нечему раскалываться. Я говорил о том, что мы любим и ненавидим вместе далекую от нас Россию – набегающую гоголевскую тройку; мне отвечали: "Мы сами – Россия". Страшно слышать: болезнь излечима, болезни нет, мы сами – все можем", – горестно заключает Блок.
Образ человеческого муравейника, который в русской литературе был так ярко высвечен Достоевским, получает у Блока совсем иное развитие, а именно – предчувствие его конца. "Когда ступишь ногой на муравейник, муравьи начинают медленно восстанавливать разрушенное; через несколько часов им кажется, что никто не разрушал их благополучия. Они – в своей вечной работе, в своем чувстве всепоправимости, в ощущении вечного прогресса – как во сне. В таком же сне – бабочка, танцующая у пламени свечи. В том же предсмертном сне можно завести веселый хоровод вокруг кратера вулкана".
Однако в том-то и беда, что способность муравейника к самовосстановлению создает иллюзию, что муравьиные технологии могут справиться и с огнедышащей лавой.
Блок призывал освободиться от "муравьиного сна". "И, наконец, – проснуться и обрадоваться, что ты не муравей, а человек…" Тогда его мало кто услышал.
Армен Оганесян
РИА Новости