Совершенно особенный, уникальный актер долгие годы находился в плену своей типажной специфики.
Зрители обожали его похожих друг на друга экранных героев, однако самого Леонида Быкова такая привязанность к амплуа, кажется, удручала. Ему все больше хотелось смены «регистра», а со временем — поменять и специальность с актерской на режиссерскую. Внешние данные в кинематографе диктуют определенный тип образов для воплощения, и постановщики, как правило, не решаются спорить с данной очевидностью. Судьбоносную перемену творческой судьбы Леонид Федорович осуществил самостоятельно.
В его внешности и манерах есть нечто детское. Память товарищей сохранила ключевую деталь: «Больше всего Леонид любил конфеты «Кара-Кум». Природная мягкость-деликатность-застенчивость вступала порой в парадоксальное взаимодействие с дерзкими «подходцами» эдакого сорвиголовы, хулиганистого паренька с окраины. Первая пригодилась в работе над лирическим героем фильма «Алешкина любовь» (1960), вторые позволили создать убедительный образ солдатика Максима Перепелицы в одноименной картине 1955 года. В Харьковском театре имени Т. Шевченко, где сразу по окончании театрального института, в 1950-е, служил Быков, его роли соответствовали все тому же узкому диапазону: безусловно положительный Павка Корчагин, проблемный и в то же время обаятельный стиляга из комедии «Улица Трех соловьев, 17»...
Что ж, многие артисты типажного плана, создавая похожие образы, сначала маются, а потом свыкаются и, понемногу тускнея, стареют. Ситуация Леонида Быкова — абсолютно уникальная. В Харькове он блистал на подмостках, женился, обзавелся двумя детьми, однако стечение обстоятельств почему-то раз за разом приводило его в далекий Питер, где актер стал кинозвездой всесоюзного значения, а заодно любимцем тамошней, весьма капризной кинематографической богемы. Критик Ирина Павлова на сей счет отмечала: «В Ленинграде плохо признают чужаков. За куда меньшие проступки, чем его малороссийское «гэканье», у нас обдавали кипятком холода, но его — приняли!»
А как, спрашивается, можно было не принять исполнителя феерической роли речника Пети из фильма «Укротительница тигров» (1954)? Зрительницы тогда протестовали, заваливали Людмилу Касаткину исполненными негодования письмами: «Как вы могли отвергнуть Петю Мокина?!» — притом что пареньку ее героиня предпочла не абы кого, а мужественного мотогонщика в кожанке, которого играл сам Павел Кадочников. Наши дамы парадоксально выбрали не мужа, но мальчика, встав на сторону проигравшего романтика. Русские женщины жалостливы. А еще падки на прямые сердечные излияния, на романтизм без берегов.
И вот он каждый год ездил в Ленинград, снимался то в главных, то во второстепенных ролях у значимых и просто удачливых постановщиков. В его фильмографии того периода значатся «Чужая родня» Михаила Швейцера, «Максим Перепелица» Анатолия Граника, «Рядом с нами» Адольфа Бергункера, «Ссора в Лукашах» Максима Руфа, «Дорогой мой человек» Иосифа Хейфица...
В конце 1950-х актера начали приглашать и лидеры новой московской режиссуры. В картинах «Добровольцы» Юрия Егорова и «Майские звезды» Станислава Ростоцкого харьковчанин участвовал в куда более масштабных проектах. Провинциальное руководство негодовало, дорвавшиеся до власти свидомые, видя такое, не могли сладко спать, вольно дышать. Когда новоиспеченный постановщик Алексей Баталов пригласил Быкова в свою дебютную ленту «Шинель», а худсовет актера утвердил, харьковские националисты возроптали: «Мы только что дали вам почетное звание заслуженного артиста Украинской ССР, так отрабатывайте!» Из театра на сей раз его не отпустили, и он, откликнувшись на приглашения добрых друзей из Ленинграда, решил уехать туда с семьей — жить и работать. А главную роль в «Шинели» сыграл другой Быков — Ролан.
Исход талантливейших мастеров экрана из Украинской ССР был в ту пору массовым. В письме одному из близких друзей Леонид Федорович с болью в сердце писал: «Почему из Киевской студии уехали режиссеры Алов и Наумов, Хуциев, Донской, Чухрай? Когда мы начнем судить за преступное отношение к людям?!» Десять лет жизни в Ленинграде Быков впоследствии считал лучшими в своей жизни. Ему дали квартиру в «ленфильмовском» доме, где соседями оказались сплошь талантливые, а главное, доброжелательные к нему мастера экрана: артисты, постановщики, операторы, редакторы, художники. Он был полон надежд и счастливых предчувствий. Вместе с Фаиной Раневской и Ариадной Шенгелая снялся в картине «Ленфильма» с эксцентрическим названием «Осторожно, бабушка!» у сопостановщицы «Укротительницы тигров» Надежды Кошеверовой.
Затем поспешил переквалифицироваться в кинорежиссера, начал последовательно отказываться от съемок в фильмах, где в очередной раз намеревались эксплуатировать его яркую типажность. Наконец добился разрешения на постановку короткометражки «Как веревочка ни вьется...» (1961). Сделал ее совместно с Гербертом Раппапортом, а Николай Трофимов исполнил главную роль. Так был преодолен еще один рубеж: Леонид Быков стал режиссером-постановщиком. Пользуясь благожелательным отношением к нему влиятельного ленинградского бомонда, он читал десятки сценариев, подбирал материал для полнометражного дебюта. Снимался теперь редко и, как правило, в небольших ролях: «На семи ветрах» Ростоцкого, «Горизонт» Хейфица, «Когда разводят мосты» талантливого Виктора Соколова — вот фактически и все фильмы с его участием в тот период. Он готовился к своей будущей постановке, был серьезен и загадочен, а на студии от него ждали «бомбы».
Режиссерские навыки закреплял работой над сюжетами для сатирического (весьма престижного тогда) киножурнала «Фитиль». Когда Быков, как он полагал, был готов, его выбор пал на сценарий с названием «Зайчик». Первое творческое объединение «Ленфильма» пошло навстречу во всем. В картине согласились участвовать звезды первой величины: Игорь Горбачев, Сергей Филиппов, Георгий Вицин, Гликерия Богданова-Чеснокова... Заглавную роль режиссер оставил себе. Его герой по фамилии Зайчик — скромный театральный гример, застенчивый и деликатный настолько, что в решающие моменты жизни, по словам Леонида Быкова, «его деликатность оборачивается пугливостью, а сам он оказывается неспособным сказать «да» или «нет». Жанр фильма... определили для себя так — эксцентрическая комедия с изрядным сатирическим зарядом».
Картина не провалилась в прокате, собрала вполне достойную для дебюта кассу, однако Леонид Федорович к тому моменту планку всеобщих ожиданий поднял так высоко, что коллеги-кинематографисты пришли, мягко говоря, в недоумение. Очень точно описал ту ситуацию режиссер Алексей Симонов: «Ничего дурного, безвкусного или непрофессионального в картине не было. Однако ей тогда не простили именно эту усредненность. Быков требовал, бился, доказывал, чуть ли не шантажировал всех своим нежеланием сниматься — и что? Как у всех! Так для этого не надо было мучить ни себя, ни людей — такова была реакция на эту картину в Ленинграде». Еще разок промелькнув в эпизодах у Хейфица, актер-режиссер с городом на Неве распрощался: кредит доверия, судя по всему, был растрачен.
Как ни странно, первое творческое десятилетие с постоянным пребыванием в Харькове и периодическими наездами в Ленинград (еще реже — в Москву) оказался на порядок продуктивнее, нежели последующая работа в Питере, и это притом что в 1960-е плохого кино у нас практически не снимали. Кинофабрики двух столиц выпускали в те времена весьма качественную продукцию, в отличие от 1950-х, когда Быков превратился в мастера воплощений и баловня судьбы, а шедевры все еще были штучным товаром. Сохранилось написанное в начале шестидесятых письмо из Ленинграда харьковскому другу: «Тут тоже бардак, только покрупнее. И тоже я здесь дерусь, уже год как не снимаюсь — не хочу, не в чем. Отказался от девяти сценариев — не хочу участвовать в лживых антихудожественных вещах». «Внутри у него таилась неврастения», — вспоминал впоследствии Виктор Мережко. Лексика и претензии того периода во многом схожи с приступами тотальной неудовлетворенности Олега Даля: хрупкие таланты плохо вписывались в кинематографический поток даже в благополучные времена.
«Самой страшной ошибкой своей жизни» Быков назовет позже возвращение в конце 1960-х на Украину. На Киностудию имени Довженко его заманили щедрыми посулами, однако по приезде актер и режиссер быстро выяснил, что атмосфера здесь давно не творческая. От него ждали второго «Максима Перепелицу», что-нибудь этноспецифическое, а он, южнорусский человек с малороссийским выговором, стремился снимать фильмы широкого охвата, общенационального звучания. Началась многолетняя тяжба. В съемках «Василия Теркина» ему было отказано. В работе над картиной «Не стреляйте в белых лебедей» по роману Бориса Васильева — аналогично. Атмосфера сгущалась, сыпались вопросы: «А почему материал на русском языке? Зачем нам здесь актеры из Москвы?!» Актер Владимир Конкин свидетельствует: «Я пять лет работал на Студии имени Довженко и знаю, что это такое. Естественная закулисная зависть. Эти ребята его не принимали. Проколотые шины «Волги», стоявшей во дворе на официально охраняемой территории. Ох, сколько у него там было «друзей»...»
По словам друга Быкова режиссера Николая Мащенко, когда Леонид Федорович подготовил сценарий для ленты «В бой идут одни «старики» и уже отчаялся получить разрешение на запуск в производство, постановщик вдруг «начал выступать с одноименной программой — разыгрывал все роли в одиночку на сцене, и с огромным успехом». Близился его звездный час. В конце концов снять фильм ему почему-то разрешили, причем на русском языке. Маршал авиации Александр Покрышкин помог с самолетами. Актеры — и опытные, и дебютанты вроде Евгении Симоновой — составили с маэстро Титаренко единый гармоничный ансамбль. Картина сразу получила зрительское признание, а заодно первые призы за лучший художественный фильм и за лучшую мужскую роль на VII Всесоюзном кинофестивале в Баку. Эта удивительная лента и сегодня, спустя полвека после съемок, что называется, берет за душу (хотя ее недавнюю «колоризацию», как и в случае с «Семнадцатью мгновениями весны», следует рассматривать как преступление против искусства и здравого смысла).
У великой картины были и авторитетные противники. Жестко выступавший против «романтизации» военных будней писатель-фронтовик Виктор Астафьев публично недоумевал: мол, откуда авторы взяли такую «праздничную» войну — с полковыми оркестрами, залихватскими шутками-прибаутками, высокой любовью? Выраженное большим писателем и реальным героем войны неприятие могли столь же авторитетно дезавуировать другие участники Великой Отечественной, но им, по-видимому, было не до этого. Что же касается обычных зрителей, то фильм «В бой идут одни «старики» любим десятками миллионов сограждан.
«Есть такая профессия» — Родину утешать. Благоговейно внимая рассказам Астафьева, мы должны понимать: одна из основных функций кино заключается в том, чтобы по возможности врачевать коллективную травму, смягчать боль от нее. Каждый отдельный зритель и читатель вправе знать о страшном опыте, отраженном в военной прозе и публицистике советских классиков. Однако народ как единое целое посылает мастерам искусств запрос не на безжалостную правду, а, скорее, на минимизацию болезненных ощущений, романтическую, жизнеутверждающую адаптацию, чтобы было не страшно, а грустно и светло на душе. Художник, который решается на интерпретацию вселенского кошмара посредством высокой поэзии, сильно рискует: шаг в сторону — и дело оборачивается пошлостью, неприличием или даже кощунством...
Жизненный путь Леонида Быкова подобен приключению сказочного простака. Поначалу, наведываясь из южной провинции в «культурную столицу», он развивал в собственных ролях фольклорную поэтику, задействовал способ «мягкого говора», метод переложения фактов и обстоятельств повседневной обыденности на язык задушевной романтики. Потом, обосновавшись в Ленинграде, начал внимательно присматриваться к профессии режиссера, обучаясь мастерству у Кошеверовой и Швейцера, Хейфица и Ростоцкого. Первая проба на новом поприще оказалась неудачной: Гайдая или Рязанова из него тогда не получилось. Однако в отчаяние не впал, нашел нечто вроде прообраза своей будущей картины — суровую военную драму ленинградского режиссера Наума Бирмана «Хроника пикирующего бомбардировщика» (1967), для которой даже переозвучил неподражаемым говорком роль Виктора Ильичева. Уехал из Ленинграда в Киев как будто для того, чтобы освободиться от обязанности задействовать в «Стариках...» примелькавшиеся лица экранных звезд, на чьем участии «Ленфильм», конечно же, настаивал бы.
И вот Быков создал великий фильм, неожиданно для многих выступив не в роли мальчика-зайчика, к чему, казалось бы, изначально был предрасположен его актерский аппарат, но в образе бесстрашного, многомудрого, неунывающего Бояна-сказителя («Арфы нет — возьмите бубен!»), дирижера, плакальщика и утешителя в одном лице.
Астафьев рассказывал, что иногда появлялась страшная мысль: «Хоть бы поскорее убили», — а от этого безрассудного желания оставалось полшага до дерзкого хамства командиру и один шаг до гибели безо всякой необходимости. Пару раз друг и командир спас Виктора Петровича от смерти, принудительно отправив его бессрочно отсыпаться. Обруганные им в сердцах «Старики...» — не что иное, как гипнотический спасительный сон, целебный сеанс, светлая, грустная память о невероятно страшной войне, а точнее — о тех, кто в ней выстоял и победил.