Есть ли жизнь в искусстве?

В середине октября в Екатеринбурге завершилась первая Уральская индустриальная биеннале современного искусства. Объекты и инсталляции выставляли не только в разрушенных промышленных зданиях, но и в помещениях действующих заводов. В результате выставочными объектами стали не только и не столько работы художников, сколько предметы быта рабочих, заводские механизмы и весь образ жизни города — индустриальный и постиндустриальный

Да мы сколько лет здесь работаем! Уже насмотрелись на это искусство! — смеются рабочие завода «Уралмаш», провожая глазами экскурсию по выставке работ Геннадия Власова. Впрочем, выставкой это назвать сложно: с появлением кураторов, арт-критиков и журналистов в цеху металлообработки ничего особо не изменилось.

Когда-то Власов был штатным художником Уралмаша. В 80?х он расписал шкафчики для инструментов, закрепленные за рабочими завода. А пару лет назад в интернете появились фотографии этих его работ — екатеринбургские кураторы обратили на них внимание и сделали шкафчики Власова одним из спецпроектов биеннале.


В 80?е рабочие сами выбирали сюжеты для своих шкафчиков. В основном просили нарисовать природу: тогда, в конце эпохи индустриализации, потребитель искусства стремился из серого заводского цеха на волю. Теперь, в начале эпохи модернизации, как в свое время в 30?е, заводские пространства — заброшенные и действующие — входят в моду: потребитель искусства снова стремится в серый заводской цех. 

Шкафчики Геннадия Власова — пример того, как любой бытовой предмет, помещенный в галерейный контекст, становится современным искусством. Кураторы основного проекта биеннале — Екатерина Деготь, Давид Рифф и Космин Костинас — попытались сделать современным искусством сам Екатеринбург с его индустриальным прошлым и постиндустриальным настоящим.

Когда-то город возник как первая в России промышленная деревня. В 30?х здесь бешеными темпами шли индустриализация и модернизация. Теперь часть заводов умерла и стала выставочным пространством, в котором арт-критики рассуждают об искусстве как двигателе новой модернизации.

— Я очень люблю фразу художника Леонида Тишкова, что настоящее искусство выходит из нутра, — говорит комиссар биеннале, директор Екатеринбургского филиала Государственного центра современного искусства Алиса Прудникова. — Динамические сдвиги в Екатеринбурге возможны, только если это поддержано на местном уровне и работа ведется с местным контекстом.

Местный контекст в лице рабочих заводов, в цехах которых проходят выставки, молча усмехается — и идет работать.
Ударники арт-производства

Бывшая типография «Уральский рабочий» в центре Екатеринбурга. Внутри осыпающиеся кафельные стены, эхо высоких потолков, солнечный свет в огромных окнах зала. Более 50 объектов современного искусства, размещенных здесь, как-то теряются в этом пространстве: визуально интерьер гораздо сильнее, чем представленное в нем искусство. 

От типографских рабочих остались коллажи из плакатов с Ван Даммом и кинодивами, среди которых вдруг мелькает черно-белое изображение Василия Шукшина или аккуратно вырезанное лицо Курта Кобейна. Эти коллажи кураторы специально оставили нетронутыми, и они вошли в каталог биеннале как экспонаты. 

Народное творчество представлено и в других выставочных проектах. Например, Сергей Братков создал объект Collecti@n — собрал любительские эротические фотографии из русского интернета и разделил их по направлениям: романтизм, перформанс, конструктивизм и т. д. Получились отпечатки основных трендов искусства в массовом сознании. А екатеринбургский художник Виталий Волович в 90?е годы собрал на улицах города коллекцию первых рекламных объявлений об эротических услугах с неуклюже изображенной певицей Мадонной и рисунками, напоминающими комиксную графику, — своего рода народный поп-арт.

Конфликт и переплетение «народного» и «официального» искусства — одна из сквозных тем биеннале. Другая — «ударники мобильных образов»: эту концепцию придумали московские кураторы. Мобильность и копируемость — одно из важных свойств современного искусства. Ударный труд, производство на грани возможного — второе его свойство.

— Существовала эпоха ударничества, эпоха строительства коммунизма, в которой художники сыграли роль мотора, — говорит Деготь. — Сегодня мы живем в стране, в которой строится капитализм. Строится столь же жесткими, порой насильственными методами, и в этом тоже принимают участие художники. Какую роль в этом процессе играем мы все как представители творческих индустрий? 

При входе в зал типографии нас встречает работа Алексея Булдакова — стеллажи с офисными папками, изрезанные циркулярной пилой.

— Бунт — это самое простое, что приходит в голову: офисный работник, ему все надоело, и началось… Но работа не совсем об этом, — объясняет свой замысел художник. — Творческий процесс сейчас происходит в виртуальном пространстве, в компьютере. Мало кто занимается ручным трудом. А когда долго занимаешься 3D?моделированием, начинаешь и к реальным объектам относиться как к виртуальным. Как будто они пустые, бесплотные, призрачные. Работа об этом. Называется коррекция дизайна. 

Алексей рассказывает, как монтировал объект, балансируя на поставленных друг на друга столах и рискуя отрезать себе пилой руки. Причем бесплатно: участие в биеннале не предполагает денежного вознаграждения для художников. 

— Я с детства занимаюсь какой-то ерундой, — продолжает он. — Современное искусство — идеальный контекст, чтобы это реализовывать. Лучшее, чем может заниматься человек.

Вдоль экспозиции в пустом типографском зале прогуливаются невеста с букетом и ее жених.

— Мы зашли в парк живых бабочек на первом этаже, увидели, что здесь выставка, и решили зайти сфотографироваться, — объясняют молодожены Анна и Павел.

— На фоне чего?

— Череп со стразами, стена с деньгами… — перечисляет невеста. 

«Череп со стразами» — аллюзия на знаменитую работу Дэмиена Херста «Череп с бриллиантами», проданную на следующий день после падения Лондонской биржи за 111 миллионов фунтов. Художница Нароа Лизар предлагает сборную модель под названием iHirst — копию знаменитой работы каждый может склеить у себя дома. А стена с деньгами — это объект китайского художника Линя Илиня «Результат множества вещей»: между кирпичами — денежные купюры, а в середине стены пробоина, образующая силуэт человека. 

— А, кстати, что там, мы так и не посмотрели, — молодые вглядываются в изуродованные стеллажи Алексея Булдакова. — Видели только вблизи. Папки какие-то. На них рисунок какой-то? Абстракция…

— А что вы там видите? — спрашиваю.

— Птичек, — говорит невеста.

— Птичек, лыжника, — говорит жених. — Можно увидеть ящера такого. 

— Я не считаю это искусством, — заявляет еще один посетитель выставки, Василий Королев. — Мне больше нравится импрессионизм и Северное Возрождение. 

— Он в искусстве больше ценит красоту, чем идею, — оправдывает друга Глеб Фомин, волонтер биеннале, студент факультета искусствоведения и культурологии Уральского университета. — Но мне кажется, сейчас не то время, чтобы искусство наполнять красотой. Сейчас время идей. В мире нет благоприятной обстановки для красоты, а есть необходимость идеи. А, например, после Второй мировой войны массы хотели красоты, а не чудовищных изменений, которые ведут за собой катаклизмы. Но сейчас люди угнетены и хотят перемен. И я не понимаю художника, который создает что-то красивое. 

Художник Алексей Булдаков проводит в типографии почти все свободное время — общается с посетителями, волонтерами, ведет с ними разговоры об искусстве.

— Конечно, они ни фига не понимают, — говорит он. — Ну что сегодня человек понимает про искусство? Картины, красота, отдых… Потом он приходит сюда, а здесь какая-то муть. — Алексей оглядывается. — Вот что это? Какие-то картинки порнографические, какой-то м…к бьет камнем вещи на столе…

Булдаков показывает на видеоперформанс Джимми Дурама: художник-бюрократ с важным видом уничтожает предметы современной цивилизации, от цветочных горшков до компьютера, и каждый раз подписывает бумагу и ставит печать: работа выполнена.

— Самообразование — вот что для меня важнее всего в искусстве, — говорит Булдаков. — Искусство очень далеко ушло от развлечения. Теперь это такая сложная образовательная практика. Не политика, не коммерция, не философия, но и то, и другое, и третье вместе. Искусство отстаивает свою непохожесть ни на что. 
Арт с человеческим лицом

Мы стоим на проходной завода «Уралмаш» под часами с надписью «1928–1932», которые долгие годы определяли ритм жизни всего соцгородка Уралмаш. 

— Мы решили гуманизировать эти часы, — говорит профессор Сорбонны художница Ольга Киселева с легким акцентом. — На проходной мы устанавливаем биоритмические датчики. Рабочие, которые идут на работу, кладут руку на эти датчики — и их биоритмические данные передаются часам. В зависимости от того, как чувствует себя человек, часы меняют ход. Если он устал, хочет спать, они идут медленнее. Если он, наоборот, возбужден, рассержен или его распирает от радости, часы начинают идти быстрее. И так в течение всего дня не часы регулируют 
людей, а люди — часы.

Ольга Киселева разработала этот проект вместе с учеными из лаборатории квантовой физики в Сорбонне, где она сама преподает современное искусство. Проект с часами называется «Наше время», и это типичный site-specific art — искусство, которое создается в определенном месте с учетом особенностей этого места. Спецпроекты биеннале, которые возглавила Алиса Прудникова, должны были стать такими site-specific-объектами на территории заводов. Отчасти так и получилось.

На заводе «ВИЗ-сталь» в старой опустевшей купоросной внутри полуразрушенной комнаты показывают видео: какого-то мужика засыпают снегом на фоне красной стены. Это проект Russian Red White художника Юрия Васильева. 

— А что будет на месте здания купоросной после биеннале? — спрашиваю у директора завода Сергея Макурова, пытаясь понять, паузу между какими этапами индустриального развития заполняет это современное искусство. — Его снесут?

— Почему снесут? Будет новое производство, связанное с энергосбережением.

— А почему вы согласились принять участие в биеннале?

— Не хотим оставаться в стороне! — быстро отвечает директор и ведет нас к градирням, окруженным объектами современного искусства: под одной — подсвеченный полумесяц, призванный восполнить недостаток поэзии в обычной жизни, на другой — замедленная вспышка молнии из светодиодов. 

Единственный объект, который останется на заводе и после окончания биеннале, — это работа Кирилла Асса и Анны Ратафьевой «Отдых». Художники спроектировали объект в стиле советской парковой архитектуры, то есть построили обычную беседку и выкрасили ее в белый цвет. Подразумевается, что в ней рабочие будут проводить обеденный перерыв.

— Вещи должны быть извлечены из самой истории завода, из его дыхания, — говорит куратор спецпроектов Алиса Прудникова. — Заводы парадоксальным образом не видны в городе. Одна из задач — явить горожанам завод как некий живой организм, в котором работают живые люди и в котором другая система ценностей. 

Правда, живых людей, работающих на заводе, посетители экспозиций почти не видят. Но есть еще одна цель — показать самим рабочим другую, эстетическую сторону их завода.

— Рабочему дали послушать аудиогид про тот же его шкафчик, и он понял, что он часть какого-то важного процесса, — говорит Прудникова.

В цеху металлообработки на Уралмаше мне удается поймать единственного рабочего — фрезеровщика Василия. Частью важного художественного процесса он себя не чувствует, хотя несколько раз в день пользуется шкафчиком, расписанным Геннадием Власовым.

— Какое искусство вам нравится? — спрашиваю я его.

— Природа, — отвечает рабочий и косится на свой шкаф, — очень нравится.

— У вас есть любимый художник?

— Я так сильно не задавался.

— А у вас дома есть какие-нибудь картины? 

— Есть.

— И что на них изображено?

— Природа.

Геннадия Власова, автора единственного объекта на биеннале, который могут понять и посетители выставки, и рабочие, и высоколобые критики, на открытие вытащить не удалось. Он до сих пор обижен на Уралмаш и вообще обижен: почти все его работы в городе всегда уничтожали. Распишет подъезд — закрасят, распишет школу — сделают ремонт.

— Должно быть взаимодействие любого искусства с человеком простым, — говорит Семен Мотолянец из петербургской арт-группы «Мыло». 

Рядом с ним его работа — сотни кусков хозяйственного мыла, расставленных рядами в одном из цехов Уралмаша. Мыло сначала опрокинут, как домино, затем проедут по нему асфальтоукладчиком, полученную массу расплавят в котле и сформируют из нее монолит. Все это метафора того, что делает с рабочим производственная машина.

— Если гора не идет к Магомету, художник должен прийти на завод, — продолжает Мотолянец. — Но мне кажется, заинтересовать сегодня современным искусством человека неангажированного невозможно.

Хотя водитель асфальтоукладчика, без сомнения, заинтересован объектом группы «Мыло» и даже отчасти им поражен: мыло застряло в гусеничном ходу и машина вышла из строя.
Арт на улице

На улице Малышева между домами мелькают сова и принт бегущего человека, у которого вместо головы знак вопроса. Заворачиваю во двор; там полуразрушенный дом, в пустых мертвых окнах цветастые шторки, цветы, горшки, как будто дом населен какими-то очень веселыми призраками. Рядом табличка «Площадь Майкла Джексона» и соответствующий трафаретный портрет — танцор в шляпе. 

Напротив курят на лавочке парень и девушка. Они хозяева этого стихийного загона для уличного искусства Екатеринбурга. Здесь находится их театр «Шарманка».

— Началось все с киностены, которую я придумала, — говорит Лариса Абашева, руководитель театра, показывая на выкрашенную в белый цвет кирпичную стену: по субботам на нее проецируют кино. — Потом умер Майкл Джексон, и Темский (Артем Ткаченко, второй руководитель театра. — «РР») придумал сделать это место «Площадью Майкла Джексона». Сюда потянулись люди. Совершенно уличные, разные.

В самом театре, который занимает маленький подвал аптеки, всего две комнаты: зал на пятьдесят человек и буфет со старинным роялем, круглым столом, торшерами и картинками на стенах. Здесь бывают концерты, философские лекции, поэтические чтения. Но аренда помещения окупается в основном благодаря детским спектаклям и выездным праздничным шоу, которые устраивают Лариса и Артем, студенты-заочники режиссерского факультета Петербургской академии театрального искусства.

— На крыше у нас был поставлен памятник велосипеду, — говорит Артем. — Но его сперли год назад. Потом у нас там еще висит огромный паук в паутине — Человек-паук. Его сделал наш друг Андрей Ветров. Потом появился Тимофей Радя, художник — он нам нарисовал Майкла Джексона. Здесь же неподалеку он сделал памятник Маяковскому из книг. У нас всем художникам нет и тридцати лет. Вот эти шторы на окна повесила Лиза Гвоздик, которой вообще девятнадцать. Она учится на курсе Коляды на актрису. Сидела как-то тут и говорит: «А давайте украсим, что ли?» 

То и дело через двор проходят разные знакомые: Артем и Лариса представляют их как художников, как дизайнеров одежды, но сами эти люди улыбаются в сторону и спешат попрощаться. В Уральской биеннале никто из близких «Шарманке» художников не участвует. На вопрос «Как вы относитесь к современному искусству?» они отвечают, смеясь: «Мы его делаем».

Современное искусство стремится взаимодействовать с «человеком простым» на его территории и для этого выходит из галерей в городское промышленное пространство. Но и в городе, и на заводах уже есть искусство, созданное этим самым «человеком простым». Но чтобы его увидеть, необходимы дистанция и внимательный взгляд со стороны. И тогда заклеенная плакатами стена типографии становится арт-объектом, заброшенные цеха — галереями, а шторы в разрушенном доме — уличным искусством. 

Главное условие существования такого современного искусства — присутствие зрителя, не занятого ударным трудом. Зрителя, у которого есть время смотреть по сторонам. 

Автор: Наталья Зайцева, 

Эксперт
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе