«Мне очень жалко сегодня современного художника.
И знаете почему? Им очень трудно. Им никогда не было так трудно как сейчас, вот в такие периоды, времена кардинальных переломов, когда время распалось на пятьсот разных направлений.
Но дело даже не в количестве направлений, а в том, что сейчас объективно очень трудно найти свой путь. Потому что огромный вал начался с развитием фотографии, кинематографа, всех возможных форм и модуляций изобразительной системы, всего что, так сказать, навалилось с телевизором и интернетом. И в этом очень трудно действовать параллельно, понимаете? Сложно быть художником и понимать, что это существует рядом, ведь многое становится бессмысленным. А когда художник этого не понимает, то его очень жалко. Одним словом, очень трудно художнику сейчас. Так трудно как никогда раньше. Посмотрите, как вымыты разные формы, жанры искусства. Они вымыты новой реальностью и больше никому не нужны после появления механических форм контакта с миром и его воспроизведения в той или иной форме. И это очень непросто, очень.
Тем не менее, я верю, что в будущем искусство будет продолжаться, и я понимаю условия в которых действует современный художник. И я очень ценю и находки, и всякого рода ракурсы, которые возникают. Надо быть к ним очень внимательным. Вот посмотрите, как однообразно делаются выставки. Либо это выставки одного типа, либо другого. Речь даже не о том: хуже или лучше. Вопрос в том, есть ли искусствo? Искусствo это или нет?
Мы ищем дальнейший путь. Это как маньеристы после Высокого Возрождения. Вот висит портрет Понтормо и портрет Тициана. И надо понять, куда ведет один и куда другой. Вот и все. Сейчас это не делается, сейчас узкая прагматическая заинтересованность Обратите внимание на отсутствие критики − ни в ту, ни в другую сторону. Она уже больше не нужна. Это уже не так важно. А это важно.
Музеи сейчас очень заинтересованы в зрителе, и вся работа ориентирована на зрителя, в любом музее, зритель − главный герой. Cейчас много замечательных выставок проходит и если новые технологии помогают достучаться до современного человека, соединить его с заданной темой, то почему нет? Кто-то проскочит мимо, но кого-то обязательно заденет. Мало только один раз подойти и посмотреть, так не получится. Надо увидеть картину изнутри, понять взаимоотношения частей. Вхождение в искусство требует от нас работы, усилий, по-другому не получится, понимаете. И если все эти новые современные изобретения помогают соединить зрителя с искусством, помогают ему в поиске, то они должны быть.
В первые десятилетия ХХ века закончился огромный исторический период − тот, который начинался Ренессансом. Больше того, с XVIII века начался глобальный процесс, который был назван «Гибелью богов», потому что фактор мифологический и религиозный перестал быть главным содержанием пластических искусств, перестал оказывать на них влияние. Можно писать «Явление Христа народу» и сегодня, но искусство этого направления разрушено. Разрушен принцип эстетики и принцип идеала. Скажем, в романах Достоевского с обнаружением несовершенства человеческого всегда обозначена предполагаемая высота. То лучшее, к чему надо стремиться, даже если это недостижимо. Как бы ни была растоптана Сонечка, дух ее остается светлым. И что сейчас? Уничтожено понимание необходимости выстраивать мир вокруг идеала. Такое положение вещей продлится очень долго, на мой взгляд. Весь XXI век или дольше. Впрочем, я не призываю никого разделять со мной эту отчаянную мысль, тем более что бывали такие моменты, когда все подходило, казалось бы, к финальной точке, но потом вдруг появлялись Джотто, Караваджо, Гойя, и вдруг все поворачивало в другую сторону. Что-то новое обязательно появится, но не скоро и совсем в другой форме − мы не знаем, в какой.
Сила эмоционального переживания зависит и от самого произведения, и все-таки от состояния, в котором вы находитесь. Я не представляю себе человека, который может плакать перед «Моной Лизой», например. Она этого не позволяет. Ее испытующий взгляд заставляет вас выпрямиться, но никак не заплакать. Но есть вещи, которые меня в свое время потрясли безусловно, вызвав непроизвольные слезы. Это было давно, в 1963 году, в Нью-Йорке. В те времена поездка в Америку была фантастикой, а я была приглашена американской ассоциацией музеев на целый месяц. И вот я пришла в галерею Фрика, о которой я ничего не знала, и там среди небольшого, но полного чудес собрания я вдруг увидела картину Вермеера «Офицер и смеющаяся девушка». И когда я перед нею встала, у меня просто сами собой полились слезы. При абсолютной простоте сцены в ней так много происходит. И этот поток света, и предрешенность ситуации, и то, что в этом нет ни осуждения, ни морализаторства. Но есть понимание того, что красота жизни возможна везде, даже здесь, в «дурном доме»… Это был такой удар по сердцу. В этой картине огромные пласты жизни, она уводит вас уже в другое измерение – вы это чувствуете. А в Венеции есть «Мадонна» Джорджоне − она тоже вызывает мое сильнейшее волнение, хотя это совсем другой образ женщины. Из современного меня очень взволновала «Герника» Пикассо, она вызывает какую-то мобилизацию внутреннюю, напряжение, даже гнев, но не слезы. Ну в музыке слезы − это, конечно, чаще. Они неизменны в каких-то местах «Шестой симфонии» Чайковского или «Адажиетто» Малера, когда в вас все начинает трепетать.
Я критически отношусь ко многому, но в театре, должна сказать, да, я вижу достижения. Мне есть с чем сравнивать – я, будучи студенткой, чуть не каждый вечер бывала в театрах. Я помню легендарного Качалова в спектакле «У врат царства» во МХАТе. Я помню прекрасных Марию Бабанову, Александра Остужева, Василия Топоркова… И это совершенно иное измерение и, если хотите, масштаб театра. Да-да, я, поверьте, делаю скидку на то, «что раньше деревья были выше и трава зеленее». Так вот, сегодня мне нравятся многие постановки у Евгения Миронова – в Театре Наций. В частности, великолепный шукшинский спектакль и его последний «Гамлет», где Миронов сам ведет все роли, мне показался очень значительным. Вы видели, какого «Евгения Онегина» сделал Римас Туминас? Это замечательный спектакль. Кстати, я, придя домой, тут же перечитала роман. Все, что показал Туминас, все это у Пушкина есть. И вместе с тем я считаю неправильным путь, которым идет талантливый Константин Богомолов. Его «Карамазовы» противоречат Достоевскому. У Достоевского есть боль. А в этом спектакле боли вообще нет. Зато пошлости сколько угодно. Зачем и кому сейчас нужен этот шок, если его можно найти в любой подворотне? Это дурной спектакль, и я не принимаю его. И все же театр сейчас, пожалуй, наиболее интересен. Хотя время гигантов прошло и для него».