Ирина Антонова: «Я — век»

Главе Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина исполнилось 95 лет.
Фото: РИА НОВОСТИ/Андрей Стенин


20 марта президент ГМИИ имени Пушкина Ирина Антонова отмечает юбилей. Удивительной женщине, вдохновляющей своей энергией, тонким чувством прекрасного и острым, ясным умом, исполнилось 95 лет.

В декабре 2016 года глава музея давала «Известиям» интервью, в котором рассказала о том, как меняется жизнь в этом возрасте, цензуре в России, вандализме, отношении к несправедливости и обнаженному телу. Сегодня мы приводим выдержки из этого интервью.



«Самое время оглянуться назад»

— Современное искусство ищет, как ему жить и развиваться. Очевидно, что одного главного направления нет. Вы видите, как сейчас с огромной силой выходит на поверхность фигуративное искусство — когда вы угадываете, что это человеческая фигура, это собака, а это стол. В России понятно почему, но и в других странах тоже.

Предстоит огромный путь, прежде чем будет найдено искусство, которое уложится в отлитую, законченную форму, в большой стиль. Некоторые говорят: «Уже пора бы появиться новому». Его не будет еще очень долго — может быть, тысячу лет, как в Средние века. Они начались в III–IV столетиях и закончились примерно в XIV веке в Италии, а где-нибудь в Перми, если вспомнить о знаменитой пермской скульптуре, — аж в XVII веке. 

Сегодня мы только в начале процесса, поэтому нельзя быть нетерпеливым. Кто немножко знает историю искусства, понимает, что сейчас — самое время оглянуться назад. Время посмотреть на мир и понять: помимо Европы и Америки, есть Китай, Индия, Африка, Мексика, Ближний и Дальний Восток. Вот сейчас все говорят про Пальмиру. Вы поймите, то, что потеряно в Пальмире, — не красивые домики, а огромный пласт культуры, духовной культуры. 



«Я только два раза плакала перед картинами»

— В 1960-е годы я попала в Музей Фрика в Нью-Йорке. Там висит картина Вермеера «Офицер и смеющаяся девушка». Я знала ее по репродукциям, но никогда не видела. И когда я ее увидела, у меня полились слезы. 

Я даже не успела опомниться, как была вся уже зареванная — такое было потрясение, понимаете. Я только два раза плакала перед картинами. Перед этой и потом, когда так же неожиданно увидела в городке Кастельфранко на севере Италии Джорджоне — «Мадонну с двумя святыми». Видите, это не уходит и для человека ХХ века. А значит, живет этот мир идей, мир красоты.



«Искусство не может умереть»

— Искусство — это победа над смертью. И еще один момент — уже просто жизненное наблюдение. Маленький ребенок начинает что-то рисовать. Один кружочек, две палочки, еще кружочек, еще палочки — мама. Потом домик — четыре палочки. Искусство не может умереть, видимо. Всегда будут петь — неважно, есть голос, нет голоса. Всегда будут танцевать и будут рисовать. А уж коль начали рисовать, значит, будут думать, что они изображают и что хотят сказать. Поэтому я не верю, что искусство как диалог с миром совсем умрет.



«Что ж теперь: голое — значит долой?»

— С одной стороны, существует материал, который не стоит выставлять. Для меня есть два таких случая: призывы к войне и откровенная порнография. Есть люди, которых это интересует, и им лучше смотреть на это дома. Но когда в какой-то газете показали нашего Давида под знаком вопроса: «Можно ли это показывать?», вот тут я вступаю в спор.

Я провела всю свою жизнь — все 70 лет, что работаю в этом музее, — в окружении обнаженных статуй. Человеческую фигуру можно показать по-разному. Дело же не в половых признаках. Для чего и как — вот самое главное. Между Венерой Урбинской и порнографией есть разница. Как мне кажется, я отличаю одно от другого. 

В конце концов, и «Олимпию» считали порнографией, она тоже вызывала протест. Очень откровенная картина: девочка в публичном доме. В руках ее служанки букет, она уже заранее награждена за работу. Но какая же это порнография? Что ж теперь: голое — значит долой? Закрываем Давида? Понимаете, это примитив. 

Я вам рассказывала, как проходят мимо Давида? Идет группа девочек из какой-нибудь школы: все поднимают воротнички и проходят мимо. Целые группы! Быстро-быстро, не дай бог увидеть. А почему? Не выработано правильное отношение. Конечно, такого отношения к телу, как у древних греков, у нас никогда не будет, но все-таки... Надо правильно воспитывать. Наверное, таким воспитанием в школах не занимаются.



«Если хочешь, делай до конца»

— В своей деятельности я с цензурой не встречалась. Как ни странно. Меня не снимали с должности, не закрывали выставок. С другой стороны, знаете, у меня длинная жизнь, и много наград разных было, но есть две очень дорогие: «Своя колея», награда Высоцкого, и премия Юрия Петровича Любимова. Понимаете?

— Вы хотите сказать, что принадлежите к тем людям, которых боялись трогать?

— Нет, просто я оказалась в таком музее… Во власти ведь тоже работали умные люди. Нужны были какие-то места, где надо выпускать пар. Вот возьмите ту же выставку «Москва — Париж». Черный квадрат Малевича висел? Висел. Гончарова висела? Висела. Целая стенка Филонова, две огромные композиции Кандинского. Советский чиновник мог сказать зарубежным коллегам: «Почему вы говорите, что мы это не показываем? Показываем».

— Ну да, Таганка была как раз таким местом — пар выпускать.

— Вот и у меня была своя Таганка. Не было ведь никаких заседаний, на которых решалось: «Давайте разрешим». Но разрешили! Я же не могла такую выставку сделать сама, это понятно. Ведь это были вещи, которые не показывались совсем. А после выставки я спросила министра культуры про единственную нашу картину Кандинского: «Можно, я ее покажу?» Она никогда не экспонировалась. Министр посмотрел на меня пристально и ответил: «На ваше усмотрение». Вот и всё. 

Здесь дело не в смелости — скорее в том, во что ты веришь, что хочешь сделать. А если хочешь, делай до конца.



«Я — век. Что-то появляется новое в этом возрасте»

— Уходит многое из того, что казалось важным, что вызывало реакцию. Я тратила себя на что-то. Теперь появляются иные вещи, которые кажутся мне важными. В частности, я очень переживаю нынешнюю общественную ситуацию. Беру газеты, читаю — одно, другое, третье... Всё, на мой взгляд, куда-то не туда. Общественное мнение, «чувствилище», которое должно быть, куда-то уходит. Не знаю.

Что-то появляется новое в этом возрасте. Видимо, сказывается длительное пребывание здесь. Ну все-таки я же ходила по Красной площади, смотрела на товарища Сталина, махала ему рукой. Потому что была уверена, что мы замечательная страна и вот приветствуем вождя. А потом война. Я прошла через много периодов, понимаете?

А оттепель? Полное ощущение: всё, началось. Потом смотришь — нет, опять назад. Потом Горбачев, и снова... Тяжелая у нас страна, если долго живешь. Кто-то из моих друзей умер до оттепели, кто-то еще раньше. А мне через несколько месяцев 95 лет. Это же век, понимаете? Я — век. Если человек в этом возрасте еще не лежит, свесив голову на сторону, то ему очень интересно жить.
Автор
"Известия"
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе