Искусственное просветление

Искусство по требованию времени

 Оглядываясь в прошлое, почитатель классического искусства видел лишь руины. Антиавторитарные методы воспитания современного западного художника освободили все 360 градусов его кругозора от хлама вековых культур, застилавшего взгляд его предшественника. На открывшейся в берлинской Новой национальной галерее выставке Томас Деманд демонстрирует исключительную чистоту и ясность своего взгляда на прошлое Германии.

Томас Деманд родился в 1964 году в семье преподавателей художественной школы, учился в Мюнхенской академии искусств, затем в художественной академии Дюссельдорфа и под конец в Лондоне. В конце 90-х вернулся в Германию и с тех пор обосновался в Берлине. Последовавшая за персональным шоу в нью-йоркском МоМА выставка в Новой национальной галерее свидетельствует о принадлежности 45-летнего Деманда к числу самых влиятельных немецких художников современности. Собрание 40 работ Деманда под общим названием «Национальная галерея» приурочено к юбилейным торжествам: 60-летию ФРГ и 20-летию объединения Германии.

В основе большинства картин Деманда лежат свидетельские показания фотографий мест преступлений с первых страниц немецких газет, медиаобразы иных событий исключительной исторической важности. Мимолётный образ прошлого, иконизированный памятью миллионов сограждан, Деманд реконструирует в своей студии. Десяток его ассистентов при помощи лишь картона, бумаги и клея в мельчайших деталях воссоздают модель в натуральную величину. Деманд учился скульптуре и не считает себя фотографом. В процессе реконструкции он, подобно скульптору, последовательно отсекает от образа всё лишнее: людей, слова, прочие ненужные подробности и детали. После того как макет сфотографирован, следует его ритуальное уничтожение. Бумага исчезает в контейнере для вторсырья. На следующем этапе печатаются шесть фотографий и уничтожается негатив. На пути к зрителю образ лишается и сопровождавшей его до сих пор истории. Ни на выставке, ни в каталоге нет даже подписей к фотографиям. 17 лет назад Томас Деманд напечатал первые шесть фотографий и уничтожил негатив. С тех пор в концептуальной последовательности его творчества ничего не изменилось. Редкий художник может похвастать подобным постоянством сложного творческого процесса.

Выставленные в надземной части Новой национальной галереи фотографии Деманда на удивление гармонично дополняют его минималистичную архитектуру. Просторный аквариум в исполнении пионера Баухауса Миса ван дер Роэ, как правило, либо подавляет своё временное содержание, либо вовсе делает излишним помещённые в него произведения искусства.

Запертые в безвоздушном пространстве стеклянных покрывал фотографии только выигрывают от отражающихся в них солнечных пустот зала. Выставку открывает широкое фотообойное полотно с летним лесом. Взгляд плавает между воспроизведённой с немой пунктуальностью бумажной листвой и отражающимся в стынущих лучах осеннего солнца городским ландшафтом. Пережёванная и измельчённая, разомлевшая и спрессованная, прошедшая через иные, неведомые мне стадии обработки древесина вновь на короткое время обретает свой изначальный лесной облик. Сквозь воссозданные из зелёной бумаги с точностью до последнего листика кроны деревьев пробивается солнечный лучик софита. «Лес — первое, что приходит в голову при слове «Германия», это наш самый ходовой национальный стереотип», — объясняет мне Деманд. Уже на выходе из музея снова я задерживаюсь у дымчатой зелени. «Ты смотри, кажется, будто и вправду настоящий!» — восторгается бумажным лесом пожилой смотритель.

 


Взгляд продолжает плавание от разделяющих зал тяжёлых складчатых портьер к белой бумажной шторе на фотографии, скрывающей угол ванны из синего картонного кафеля. Вслед за Давидом, изобразившим смерть Марата, Деманд реконструирует место загадочной смерти немецкого политика Уве Баршеля. Фотография его тела в ванне женевской гостиницы 30 лет назад обошла все немецкие газеты и журналы. В отличие от Давида, Деманд концентрируется не на мёртвом теле (людей, даже из папье-маше, на его фотографиях нет), а на декорациях сцены. Картины Деманда сопровождают тексты престарелого консервативного публициста Бото Штрауса. Подле ванны на развороте книжного муляжа можно прочесть:

«Говорят, что человек — единственное живое существо, способное наблюдать за своей собственной жизнью. Добавим, что только до определённого уровня. Самое важное из происходящего на органическом, химическом, нервном и на клеточном уровнях до сих пор, слава богу, ускользает от самосознания. Подобно самоадаптирующемуся органу, мы развили привычку не наблюдать за своей жизнью больше, чем того требует минимальное самообладание. Если бы было иначе, если бы самосознание вдруг взяло верх, если бы одновременно с тем, что мы узнавали бы, вдобавок и то, как мы это знаем, наша способность к адаптации оказалась бы под угрозой. Мы просто не смогли бы совершить и вздоха, не задумываясь о том, как мы это делаем…»

Деманд подчёркивает, что никакой прямой связи между текстами Штрауса и его картинами нет. Посетитель вправе сам наводить ассоциативные мосты между словами и образами. Он же рассчитывал сыграть на скандальной репутации праворадикального писателя, вызвать у зрителей раздражение. Пространные тексты, однако, исключительно политкорректны. Раздражение возникает оттого, что возводимые между отполированными поверхностями ассоциации, не достигая цели, неизменно соскальзывают в пропасть.

Ни один культурный отдел крупнейших газет и журналов не обошёл вниманием «Национальную галерею». При этом ни одна из десятка объёмных рецензий не содержит и малейшей тени вдумчивого сомнения, критики в изначальном смысле слова. Будто задавшись целью убедить себя и читателей в значимости увиденного, критики заполняют печатные пустоты плотным потёмкинским антуражем общих мест.

Один из художественных критиков указывает на сходство фотографий Деманда с барочными тромплеями — обманками, выдающими поверхность расписного алькова за окно в иной мир.

Другой, заблудившись среди декоративного фона нескольких театральных занавесов, приписывает выставке свойства лабиринта.

Я давно заметил: чем меньше воображения вложено в продукт индустрии современного искусства, тем больше пространства достаётся фантазиям художественных критиков. Концептуальное творчество Деманда — как раз тот идеальный случай, когда полые конструкции инсталляций можно буквально до бесконечности заполнять разнообразным многозначительным содержимым. Используя конструкты актуального псевдонаучного лексикона на каждый текущий случай, исходя из требования момента, on demand.

 


Сам Деманд без особой охоты говорит о современном искусстве. Сухие общие фразы повторяют слово в слово пресс-релиз выставки. Внезапно он оживает: разговор заходит о литературе. Передо мной стоит совсем другой человек, с упоением рассказывающий о выпавшей недавно удаче, о полученных какими-то окольными путями неопубликованных рукописях Владимира Набокова. Толстые линзы очков увеличивают блеск в его глазах, когда он рассказывает о творческой изнанке набоковского письма, о той кухне, которую сам писатель завещал ещё долго держать под замком.

В исследователе стереотипов Деманде присутствует та самая мифическая любовь к препарированию материального, патологическое любопытство к механике скрытых процессов, что традиционно приписывается немцам. Не верящего в то, что, вскрыв тело, можно овладеть тайной жизни, Бото Штрауса Деманд выбрал в качестве оппонента. Тайна всё-таки ускользает от Деманда. Освобождая образы от избыточных, на его взгляд, деталей, Деманд освобождает их и от самой жизни, низводит картину к схеме, разрезу, иллюстрации из руководства по эксплуатации.

 

Холодный скальпель концептуального минимализма слой за слоем вырезал из искусства любые произвольные движения человеческого воображения. На больные неактуальностью произведения наклеены ярлыки «измов». Снабжённые точным описанием симптоматики в терминах психоанализа или историей болезни в формулировках классовой борьбы, они отправляются с глаз долой, в подвальный полумрак прошлого. Кажется, не лестничный пролёт, а целый мир отделяет бесконечные отражения современности от тревожных снов художников прошлого века. Стоит спуститься в скрытое от солнечного света подземелье Новой национальной галереи, как попадаешь в параллельный мир. Там, на выставке Bilder Träume, можно самому погружаться в сверхреальные грёзы Фини и Магриттa, можно часами наблюдать, как страсть поглощает дочерей Лота на небольшой картине Макса Эрнста.

Не знаю, возможно ли двигаться по сцене современного искусства (не важно, зритель ты, актёр, постановщик или декоратор), не попадая на прописанную множеством промарксистски настроенных психоаналитиков искусства колею? Возможно ли миновать бумажные горы текстов, в которых ссылки на источники занимают не менее половины места? Можно ли спастись от сирен, принимающих любое проявление воображения за попытку усыпить бдительность угнетаемых классов, использующих слово «красиво» как самое чудовищное ругательство, стремящихся сорвать покровы иллюзий с любого вне зависимости от пола, для того чтобы, гыкая и гакая, тыкая пальцем в интимную наготу, перепеленать пациента смирительной рубашкой синдромов и комплексов, засадить в трёхэтажную палату — разновидность обитой резиной камеры с намёками на недоступные подвал бессознательного и чердак сверх-я.

Дождавшись закрытия музея, заглядываю сквозь стекло его стен внутрь. Только теперь, оставшись без зрителей, выставка обретает свою логическую, концептуальную завершённость. Ничто больше не вносит беспорядка жизни в тщательно организованные пространства по обе стороны фотографий Томаса Деманда.

 


В последнее время всё чаще кажется, что старушка Европа, сама о том не подозревая, оказалась в чудотворной близи к идеалам буддизма. Полюбовавшись на работы Деманда, можно перейти дорогу и углубиться в ущелье свежевыстроенных небоскрёбов Потсдамерплац. При этом ощущение потёмкинской пустоты после картонных миров Деманда усиливается. Пустота приумножается в отражениях прозрачных фасадов, в окнах припаркованных автомобилей, в очках садящихся в них менеджеров. На их лицах не найти ни малейшего намёка на человеческие эмоции. От ровной температуры кондиционеров веет буддистским спокойствием.

Не возьму на себя смелость сказать, что знаком с тем «внутренним образом» события, который остаётся в голове у зрителя теленовостей, читателя газеты или новостного портала в Сети. Можно, однако, предположить, что свободная от субъективности индивидуального воображения, очищенная от деталей, оживляющих видимый образ невидимой истории, округлённая среднестатистической оптикой социологии картинка в восприятии мифологического «простого человека» выглядит именно так, как её представляет Томас Деманд. Его эксперимент удался.

Берлин

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе