Михаил Шемякин об искусстве и о России

Это интервью было взято в 2005 году, когда с помощью своего друга нью-йоркского журналиста Олега Сулькина я напросился в гости к Михаилу Шемякину – он тогда еще жил в США. 
Беседа была напечатана в моей книжке “Там, где бродит Глория Мунди”, но мне кажется, что со временем она становится только актуальнее.

Поместье художника Михаила Шемякина в городке Клавераке под Нью-Йорком поражает. Не роскошью – ее нет. Объемом проделанной работы. Сотворить все, что в живописном беспорядке лежит, стоит, висит, громоздится и мерещится в его комнатах, залах и зальчиках, превращенных в нескончаемую мастерскую, одному не под силу. Шемякин работает сразу над всем: делает эскизы к спектаклям и фильмам, ваяет для них кукол, выстраивает каркасы будущих скульптур, завершает одну, продолжает другую и начинает третью, собирает раритетные рисунки, картины, гравюры и документы в огромные папки, систематизирует их и Шемякин 2005-20выстраивает из них циклопические пирамиды и великие китайские стены, разбросанные по его мастерским, выставкам и музеям в окрестных городках. Он углубляется в преисторическое искусство и Возрождение, читает лекции о метафизических головах и проблемах фактуры, делает телепрограммы для России, устраивает мистерии на Венецианском карнавале, ставит памятники российским морякам и Казанове, штудирует пластику насекомых и дыры как предмет мирового искусства. Он несомненный титан, потому что его фантазия не знает ни границ, ни правил, и нормальному человеку на ее воплощение не хватило бы ни времени, ни сил.

На студии «Союзмультфильм» готовится к постановке его полнометражная анимационная картина «Гофманиада» - по мотивам жизни и творчества Эрнеста Теодора Амадея Гофмана, немецкого сказочника, которым Шемякин заболел с детства и навсегда. Уже прогремел его «Щелкунчик» в Мариинском театре, где, в отличие от нормального балета, солируют не только звезды театра, но и костюмы, обувь, маски и прически от Шемякина. В Софии состоялась премьера трех одноактных балетов на музыку Прокофьева, Рахманинова и «Весны священной» Стравинского – как раз в последней и будут танцевать насекомые, которых сейчас изучает наш гостеприимный хозяин.

2005 год, золотая осень. Многие из ныне известных проектов еще в работе. Мы в его доме, где он живет с женой Сарой, на столе традиционный здесь чай из огромных чашек; из-под ног, со стульев, столов и кресел внимательно смотрят на нас восемнадцать кошачьих глаз и четыре собачьих. Здесь животных любят, и им просторно – окрестные леса кишат живностью и скульптурами Михаила Шемякина, и кажется, что даже какой-то особенно причудливый закат над лесом – порождение его фантазии.

Нас приглашают располагаться. Кошки немедленно полезли на стол обнюхать мою фотоаппаратуру, пес Филимон тут же стал ласкаться и фактически вынудил начать разговор с него.


Российская гофманиада

- Недавно вот так же приезжали ребята из России брать интервью, им тоже понравился Филимон, и они стали к нему приставать. А у него очень сложный характер. Они за ним с пирожком - а контакта никакого не выходит. И целый час потеряли из своего интервью, потому что гонялись за Филимоном.

- Предупреждение понял. К делу. Идея «Гофманиады» - ваша?

- Я ведь Гофманом занимаюсь с юных лет. Сейчас хотим сделать пилот, и если найдутся серьезные люди, которые понимают, что можно вложить деньги в интересное дело и помочь престижу русского кино – начнем работать. Но со спонсорами сложно. С одним мы уже столкнулись. Пришел такой пижонистый тип, важно сел, я ему показал наброски. Он сказал, что о проекте подумает и обещал дать на пилот 200 тысяч – «не такие уж большие деньги». Потом морочил голову в течение полугода. А потом сказал директору «Союзмультфильма», что его PR-служба пришла к выводу, что этот проект не прибавит его имиджу ничего существенного. Понимаете, замечательная студия «Союзмультфильм» и художник Шемякин для него – не уровень.

- Ну и как вам, из Нью-Йорка глядя, видится наш новорусский капитализм?

- Как любому нормальному человеку – чем-то абсолютно монструозным.

- А разве не о нем мечтали наши прогрессисты?

- Кто мечтал? Я мечтал?

- «Россия вспрянет ото сна…». Произошло. Вспряла. Вы часто встречаетесь с представителями нашего вспрявшего капитализма?

- Встречаюсь, как видите. И невольно думаю: зачем была нужна эта кровавая революция, унесшая десятки миллионов жизней, разрушившая семьи и сам строй? Были иерархии: купцы, казаки, среднее сословие, мещане, дворяне, крестьяне - и все это рухнуло. И получилась обездоленная голытьба с одной стороны и богатое, разжиревшее, тупое ворье - с другой. И никаких других слоев и прослоек. Так какого черта было затевать всю эту бодягу, чтобы через без малого век взять и без решения народа это все разом оборвать? Перед тем, что сегодня творится в России, не только Гофман, но и Кафка бессилен.

- Этот замкнутый круг вечного абсурда – он что, заложен в национальном характере, в генах наших?

- Вопрос о национальном характере меня всегда озадачивает. Кто мы? Я, например, наполовину кабардинец. По папе я Карданов, по маме - русский, Предтеченский. А столбовые дворяне Предтеченские были католиками, приехали кто из Испании, кто из Греции. Только во мне намешано столько кровей… Любого русского копнуть – он или наполовину армянин, или на четверть еврей, или на восьмушку таджик, казах, башкир, татарин. И все говорят по-русски, считают себя русскими.

- Может, поэтому у нас стали отождествлять понятия «русский» и «православный».

- Увы, да, и это уже совсем страшно. Когда я вижу этих коммунистических деятелей в церкви, и они смотрят друг на друга, чтобы не промахнуться и правильно перекреститься, - меня мутит.

- Почему мутит? Они же для вас источник вдохновения - разве нет?

- Для моих гротесков? (смеется). Вопрос о православии - очень сложный. Церковь начинает активно вмешиваться в политику, в дела искусства, и это тревожный симптом. Потому что публика там очень консервативная, чаще всего ограниченная, это вам не католицизм с его более широкими и современными взглядами на философию, культуру и жизнь. Я был в свое время послушником, келейником в Псково-Печерском монастыре и хорошо знаю глубинку православной церкви. И уверен, что если господа церковники начнут и власть прибирать к своим рукам, ничего хорошего для страны из этого не получится. В России уже была и церковная цензура, и много тяжких грехов на совести церкви, что, в частности, и привело к той же революции.

- Вы знаете, что церковь уже пыталась запрещать спектакли? Оперу «Сказка о попе и работнике его Балде» запретили. Выставку «Осторожно, религия!» разгромили, и ее организаторов судили…

- А с этой выставкой не так все просто. Здесь большая коммерция. В Америке прославился художник, который выставил фотографию «Христос в моче». Взял фото распятия, погрузил в мочу, произошла химическая реакция, распятие покраснело, он его выставил и в табличке описал творческий процесс. Естественно, разыгрался скандал – что ему и было нужно. Конечно, никто его не судил, но после этого скандала г-н Андре Серано стал известным мастером изобразительного искусства. Другой художник выставил изображение богоматери, обвешав ее слоновьим калом, и снова был скандал – теперь автор продает свои произведения с какашками по четыреста тысяч долларов! Одна женщина-фотограф сделала себе имя инсталляцией на тему «Тайной вечери» Леонардо, где она сидит голая, а рядом в виде апостолов – трансвеститы и дамы легкого поведения. И сразу стала известной персоной, и цены на ее произведения подскочили. Вот и эти ребята в России решили сделать нечто подобное. Косолапов, к примеру, сделал карикатуру на темы причастия: из пронзенных гвоздями рук Христа сочится кока-кола. Конечно, это глумление над евангельскими сюжетами, и верующие это произведение разорвали. Еще Косолапов взял оклад «Богоматерь с младенцем» и забил его икрой. И снова скандал. Зато он сразу стал очень серьезной фигурой и, как видите, уже представляет искусство России на выставке в Музее Гугенхейма Нью-Йорке…

- Первой громкой акцией такого рода у нас прославился, если я не ошибаюсь, Олег Кулик, произведения которого мало кто видел, но знает его в России теперь каждая собака. О нем пишут трепетные статьи и снимают глубокомысленные фильмы.

- Я его называю Шариковым. Он сам себе выбрал эту роль. Супруга поместила его на веревочку, и он в ошейнике торжественно въехал в Сохо, размахивая своими причиндалами.

- В Америке он тоже кусал прохожих?

- Американца особенно не укусишь. Но попытки он делал – тявкал, ел собачью еду, писал по-собачьи – есть в книге о современном искусстве фотография, где он сидит на жердочке, изображая не то птицу, не то собаку, и мочится в сторону публики. Но проблема не в эпатаже - я не люблю эту омерзительную спекулятивность. Ну, ладно, Америка зажралась, и эти «некоммерческие» художники обслуживают самую зажравшуюся верхушку американского общества - тупую, ничего ни о чем не знающую. Ей вешают лапшу на уши и говорят: это сегодня модно. И мультимиллионер, для которого выложить пару миллионов – это как для нас пару рублей, покупает эту ерунду для того, чтобы попасть в так называемое «хай сосаети» - «высшее общество», которое Бродский, почти не меняя английских букв, называл еще более резко. Но в случае с религией мне хочется спросить г-на Косолапова: а почему он не помажет икрой, скажем, мусульманский религиозный символ? Или иудейский? Да потому, что если иудеи в лучшем случае морду начистят, то мусульмане могут и башку отрезать.

- Все, о чем вы говорите, должна была написать художественная критика. И об эстетическом, и общественном содержании выставки. Разве не так?

- Вы заблуждаетесь: мы сегодня об эстетике в искусстве вообще не говорим. Это понятие из прошлого столетия.

- Извините, вырвалось. Но критика художественная должна быть?

- Она есть: Катя Деготь. Она была куратором современного раздела выставки «Россия!» в Нью-Йорке. Когда я критиковал эту выставку, она представила дело так, будто я жалуюсь: меня туда не взяли. Ну не взяли – и ладно, моего имиджа и в России и на Западе от этого не убудет. Но ведь выставка действительно была сформирована безобразно. Как можно не включить в нее всех серьезных нон-конформистов?! Олега Целкова, Краснопевцева, Вайсберга, Яковлева, Зверева, Свешникова, крупнейшего абстракциониста Михнова-Войтенко? Нет людей, благодаря которым сознание страны менялось, и перестройка стала возможной. Это гордость России - но российская интеллигенция никак на это не реагирует.

- Режиссер Андрей Кончаловский в своей нашумевшей статье задался вопросом: где грань между искусством и профанацией? Критерий предложил такой: полотна Рембрандта не может создать никто, кроме Рембрандта с его мастерством и стилем. А «Черный квадрат» может нарисовать любой.

- Малевич был замечательный художник, хотя и темный - прочтите его дневники. Но он создал культ. Человек по своему генетическому коду не более чем дикарь - ему обязательно нужно чему-то молиться, ему нужен фетиш. Причем самые интересные вещи в искусстве чаще всего оказываются за бортом. Есть в древнеегипетском искусстве вещи уникальные, их бы нужно знать каждому образованному человеку - но знают почему-то только Нефертити. Знают Мону Лизу, Венеру Милосскую, знают «Черный квадрат». В храмах Японии, в императорских дворцах этот «Квадрат» уже давно входил в оформление комнат. Сейчас на моей экспозиции будут выставлены фрагменты фресок XII-XIII веков из православных соборов, и там вы опять увидите эти «Квадраты».

- Тогда в чем открытие Малевича?

- В том, что он первый заявил о том, что он – первый.

- То есть та же мистификация?

- По большому счету, конечно. Чем кончил Малевич? Он вернулся к довольно посредственным автопортретам в духе Пьеро делла Франческа.

- Как вы относитесь в Энди Уорхолу?

- Поймите мою позицию. Я занимаюсь исследованием искусства. Я не имею права никого ни любить, ни отрицать. Когда я веду свои исследования, для меня что Уорхол, что Тициан – это одно и то же.

- Кончаловский считает его творения все той же профанацией. По какую сторону границы они для вас?

- Он великолепный дизайнер, но не более того. Был декоратором. Сказал в свое время: «Мама, я буду известным человеком» - и стал им.

- Вы хорошо знаете Эдуарда Лимонова. Он претерпел некоторую эволюцию - как вы к нему теперешнему относитесь?

- Я же первый опубликовал в альманахе «Аполлон» его маленькую вещь, о которой он теперь, кажется, очень не любит вспоминать: «Мы - национальный герой». И там есть его программа: Лимонов едет на лимузине, Лимонова встречает народ… То есть замашки маленького фюрера наблюдались уже тогда, в 1977 году. А сейчас… ребят жалко. Лимоновцев. Я с ними встречался – это просто искалеченные, зомбированные мальчишки и девчонки, потерянное поколение. Как-то после одного интервью в Москве ко мне подошел молодой человек, представился: «Я от Лимонова. И он и вся наша организация просит: вы в хороших отношениях с Путиным – замолвите за него словечко». Я обещал и слово сдержал. Хотя каждая минута встречи с президентом – это в любой стране на вес золота. Надо поговорить и о делах искусства, и об институте, и о многом другом. Но заговорил и о Лимонове. «Как вы к нему относитесь?» - спросил Путин. Ну как отношусь – мы с ним когда-то дружили, он достаточно серьезный человек и, если с ним серьезно поговорить, он многие вещи понимает. Есть, конечно, и тараканы – но на то он и писатель. Путин старается держать свое слово, и вскоре прошло сообщение, что Лимонов выходит на свободу. Но тут произошел какой-то очередной теракт, и его выход на свободу задержался. Но в принципе его освобождение – это, конечно, решение президента. И наша встреча в этом сыграла свою роль. Потом Лимонов, конечно же, написал очередную книжку, где к нему в тюрьму с покаянием пришел я, потом Иосиф Бродский. Хотя я не только не приходил, но и не знал, где он сидит. Это все мечты Лимонова. Почему-то он не пишет, что к нему приходят его ребята – нет, приходит Шемякин, покойный Бродский, чтобы сказать, какой Лимонов классик… Кант мог бы еще придти… Когда я ему челюсть сломал, он написал целый роман против меня, выведя под именем хулигана Алекса. Так что когда меня спрашивают, как я отношусь к Лимонову, я отвечаю: мы повязаны судьбой и временем. Лимон есть Лимон – что с Лимона взять! Захотел стать фюрером – и стал, только маленьким. Сейчас он хочет походить на Троцкого. Всех спрашивает: ну как, я на Троцкого похож? А однажды, еще перед его посадкой, мы говорили по телефону. Он сказал: «Миша, кончай заниматься ерундой. Приезжай сюда, мы вдвоем здесь такого натворим! Можно же власть захватить!» Я говорю… брысь! (это Шемякин - коту, который нахально влез на стол – В.К.). Так вот, я говорю: меня власть меньше всего интересует. «Понимаешь, - говорит он, - сегодня нужно заниматься политикой! Все остальное – ерунда!». На это я ему ответил, что всю жизнь занимался ерундой, то есть искусством – им и буду заниматься дальше.

«Репутация скверная!»

- Как складываются здесь, за границей, судьбы русских художников?

- Совершенно иначе, чем у их коллег из любой другой страны. Вот мы приезжаем в Америку или во Францию. С семьями. Нужно пробиваться, зарабатывать. Как? Языка у нас, почти ни у кого, нет. Когда училось мое поколение – кому был нужен иностранный язык?! Родион Гудзенко обожал французский, говорил на нем как на родном – и получил пять лет. Ему сказали: «Вы хотите бежать во Францию!». И он отсидел от звонка до звонка. Так вот, без языка – куда пойдешь? В американскую галерею тебя не возьмут: репутация у русских художников скверная – было много неприятных историй с ребятами из России. Существуют одна-две галереи, которые занимаются исключительно русским искусством, - туда и посылают. Но, попав в русскую галерею, вы автоматически вноситесь в своего рода «черные списки». Об этой галерее в солидных газетах просто не принято писать.

- А если в русской галерее появился шедевр – все равно не заметят?

- Не заметят. Случай из моей жизни. Ко мне пришел брать интервью журналист из «Нью-Йорк таймс». Я ему сразу сказал: все равно не напечатаете. Он усмехнулся: «У нас не «Правда»!». Через три дня позвонил, смущенный: «Я битый час простоял на ковре у Джона Рассела (тогда руководитель отдела культуры в «Нью-Йорк таймс»), и тот мне еще раз объяснил, что существуют галереи, о которых нельзя даже упоминать в газете».

- Разве «Нью-Йорк таймс» о вас не писала?

- Она была вынуждена написать, когда в России впервые после изгнания была устроена моя выставка.

- То есть, чтобы сломать запрет, нужны были политические мотивы?

- Именно.

- Эти запреты касаются только изобразительного искусства или в той же мере – театра, музыки и кино из России?

- Изобразительное искусство в этом смысле в самом плачевном состоянии: много шарлатанов. Человек без голоса не может петь в «Тоске», человека со слоновой болезнью не пустят танцевать Ромео. В изобразительном искусстве вы можете хлебного шарика не слепить – и ходить в скульпторах. Одна галерейщица так и заявила: нас художники-профессионалы не интересуют, нас интересуют новые технологии, урбанизм и секс. Илья Кабаков экспонировал в парижском Центре Помпиду инсталляцию «Как мы живем на БАМе». Заходим туда – мочой несет, хоть святых выноси. Висят какие-то ватники, портрет Сталина из «Огонька», окурки, селедка валяется. Вот такой образ России: свиньи вонючие. Я спросил у человека, который следил за тем, чтобы посетители не украли ватник или бутылку из-под водки: «Что это за запах?». Он ответил: «Мсье Кабаков специально приносил кошачью мочу и выливал по углам, чтобы создать более реалистичную атмосферу». Так что если вы возьмете грязную пепельницу, набьете окурками и завяжете грязным носком, еще лучше - с запахом, и если у вас есть связи, то вы спокойно можете выставляться в галерее. Если у вас нет имени, то для начала такое произведение будет стоить тысяч пятьдесят. И можете не сомневаться, что кто-нибудь это с благоговением купит.

- Носок однажды выдохнется, и произведение потеряет ценность.

- А это галерейщиков уже не волнует. Им важно продать. Приехал мой давний друг питерский актер Игорь Дмитриев, и я повел его в одну из модных галерей. Он ходит и ничего не понимает: на пьедесталах разложены какие-то пакеты, телефоны грязные. На одном пакете написано: «Кошачья еда». Мешок разорван. И табличка объясняет: это на самом деле сушеное кошачье дерьмо. Запах оттуда идет неприятнейший. Игорь не верит глазам своим: «Это шутка, наверное?». Читаем в прайс-листе: «5 тысяч долларов». Идем дальше: инсталляция «Нью-Йорк». Стоит стеклянный аквариум, в нем мука изображает снег, и в этой муке из сахара-рафинада выстроено несколько как бы зданий. А мука шевелится. Присмотрелись: оказывается, в ней уже завелись черви. И они по этому Нью-Йорку ползают. Дальше. Обмотанный скотчем старый радиоприемник, словно взятый из мусорного бака. Что он обозначает, неизвестно, но тоже – 5 тысяч. Игорь ходил там с квадратными глазами, пил кока-колу. Допил и пустую баночку поставил на пьедестал рядом с кошачьим дерьмом. Потом каждый день бегал смотреть и возвращался удовлетворенный: «Стоит!». То есть хозяин галереи уже забыл содержание данной инсталляции, и банка естественно в нее вошла.

- Где же тогда граница между профанацией и искусством? Вот вы, художник, способны ее определить?

- Ее нет. К сожалению. В 1912 году художника Эгона Шилле посадили за «порнографическое изображение детей». Это были просто голенькие дети, ну разве что нога отставлена больше приличного. Сегодня скульпторы братья Чапманы делают отливки голых детских фигур, где вместо рта - женский половой орган, а вместо носа – мужской. И эти их дети произвели колоссальнейший бум. Хотя это уже даже не порнография, а издевательство. Но Чапманы сегодня очень значительные фигуры в искусстве, их творения продаются за миллионы.

Заря занимается…

- Скажите, как вы, кабардинец, восприняли трагические события в Нальчике?

- Вообще-то все началось с Беслана, после которого я провел ночь в больнице, где мне снижали давление. Нальчик – это продолжение. Я был в Нальчике несколько лет назад: работы нет, воровство идет поголовное, на этой войне наживаются и чеченцы и русские, она выгодна для определенной банды людей. Народ доведен до отчаяния - а те, кому выгодно продолжать эту политику мусульманского захвата умов, имеют деньги и весьма преуспели в достижении своих задач. А куда дальше идти простому кабардинцу или балкарцу? Так что это, боюсь, только начало. Все кончится, как говорил Высоцкий, «здоровым недобром».

- А к чему там больше тяготеют – к мусульманскому миру или все-таки к России?

- Никогда кабардинцы, да и Северный Кавказ в целом, не были фундаменталистами. Это очень свободолюбивый народ. Отношение к женщинам там совершенно иное, чем в мусульманском мире. И если сейчас там будут приниматься какие-то наиболее экстремальные черты мусульманской религии – это, несомненно, влияние извне. И приниматься это все будет вынужденно, в силу обстоятельств. Потому что жить дальше так, как живут сейчас, - немыслимо. Возьмите один только Грозный: на каждом доме люди делают миллионные состояния! Берут из Москвы огромные средства на восстановление школы – и распихивают деньги по карманам, а школа так и не восстанавливается. Создается только иллюзия того, что что-то происходит.

- Это сейчас распространенный метод: в Москве регулярно горят, к примеру, театры, а потом восстанавливаются, и кто-то на этом хорошо греет руки.

- А я и это уже проходил. Вот у меня бумаги лежат на бывший кинотеатр «Форум», который, здесь написано, принадлежит г-ну Шемякину. И архитекторы уже работали над проектами мастерской, выставочного зала, филиала моего института. Это предложил мне сам Лужков. И было решение Правительства Москвы о выделении здания, была дана команда начинать реставрацию. А потом здание вдруг заполыхало - его подожгли. Я приехал к Лужкову: что теперь делать-то? Он сказал: я знаю, кто это поджег, есть одна компания, им это место понадобилось. Они подожгли, и мы это место им продали за три миллиона долларов. Полгектара на Садовом кольце за три миллиона! Я промолчал и спросил только: дальше-то что? Есть одно место, говорит, в саду «Эрмитаж» - бывший летний театр. А я знаю, что на это место уже давно положили глаз люди, которые хотят там устроить диско. Так что если на Садовом кольце «Форум» просто подожгли, то в «Эрмитаже» я рискую получить пулю в лоб. И отказался от такого подарка. А на память осталась вся документация и проекты большого художественного центра на Садовом кольце в Москве.

Вернулись в детство

- В Москве ожидаются ваши выставки?

- После выставки в Третьяковской галерее, когда меня подставили на миллион долларов, я с масляными работами или скульптурами уже не выставляюсь в России. Вообще, начав работать с Россией, я теперь дошел до той степени, мягко говоря, материальной неустроенности, когда в любой момент могут отключить электричество. Все бывало: газ отключали, и мы с Сарой сидели дома в пальто. Были предложения, были обещания, и я настолько переключился на Россию, что за эти шесть лет развалил все свои американские и европейские дела.

- А что, и Мариинка так кидает?

- Нет, Мариинский театр расплачивается, и я счастлив с ним работать, но на театральные деньги, сами понимаете, жить нельзя. Я не скажу, что мое поместье плохое, но дом я не могу отремонтировать уже семнадцать лет. Уникальная лаборатория сами видите, в каком состоянии. Это и по телевидению показывали – как здесь свищет ветер, и мы с журналистами ходили, закутавшись в шарфы. Самое страшное, что от этого гибнут уникальные материалы, которые потом не восстановить.

- Расскажите о своих новых проектах.

- Скоро в Софии премьера трех моих новых балетов – совместный проект с Мариинским театром. Хореограф Донвена Пандурски, которая ставила «Волшебный орех»». Три балета: первый – метафизический на музыку «Классической симфонии» Прокофьева, второй – «Кроткая» по Достоевскому на музыку Рахманинова, и третий – «Весна священная» Стравинского, для которой я делаю новый необычный вариант: весна в царстве насекомых. Как известно, первый, этнографический вариант был связан с Рерихом, второй – с политическим уклоном – сделал Бежар, который ввел мотивы тоталитаризма. И когда мне предложили заняться «Весной священной», я подумал, что нужно что-то совсем другое. И мы как бы пригнулись и увидели, что весну священную справляют также и насекомые, а там – уже и эльфы, и сильфиды… Вот видите: «Насекомые в искусстве»? В этой папке заготовки для балета.

(Мы подходим к громоздящимся от пола до потолка папкам, надписи на корешках обозначают содержимое каждой: «Нога в искусстве», «Ухо в искусстве», «Монстры в скульптуре», «Крик в искусстве»… Такие же бесконечные, уходящие вдаль стеллажи мы увидим в разных мастерских Шемякина, разбросанных по окрестным городкам).

- Это только часть исследований. Вот «Метафизические головы», «Образ Смерти», «Художник и театр»… Вы помните мои образовательные программы на телеканале «Культура»?

- Еще бы. А почему они прекратились?

- Я их делал практически бесплатно, но денег их на производство в России нет. В какой-то из газет было напечатано интервью с Путиным под заголовком «Россия – богатая страна с бедным народом». Я бы добавил: бедным, потому что вороватым… У меня тысячи таких папок. Основная лаборатория находится в Хадсоне, мы туда поедем.

- Я не очень понимаю, как один человек может это все собрать.

- Ко мне как-то пришел известный художник по имени Толстый. Косил под футуриста: половина лица побрита, половина – нет. Он тогда делал хэппенинги с Натальей Медведевой, голыми разгуливали, их арестовывали... Так вот, посмотрел он на эти папки и сказал: «Старик, мы свои люди, ты же не хочешь сказать, что в этих папках у тебя что-то лежит! Ну достань вон ту папку, где написано «Метафизическая голова в преисторическом искусстве». Я лезу наверх и спускаю ему эту папку. Он все равно не поверил и заставил меня еще четыре папки вынуть из штабелей! А я сорок лет этим занимаюсь, и все папки забиты под завязку!..

А это вообще уникальная вещь – картина середины XVIII века. А вот «Бабочки в искусстве» - тоже картины, но уже на досках. Вот китайцы, колумбийцы – от первобытного искусства до современного. «Мухи в искусстве»…

- Этой коллекции расчлененного мира цены нет.

- Когда-то ее оценили в 15 миллионов долларов.

- Что из этих папок вырастает?

- Вырастают мои мастер-классы, вплоть до таких престижных, как в Оксфорде. Вообще, чтобы перечислить все, чем я занимаюсь, нам придется снова сесть, потому что это надолго. Сейчас мы поедем на выставку, там у нас около пятисот метров экспозиционной площади. И все эти пятьсот метров заняты материалами только одной папки. Так что здесь лежат тысячи потенциальных выставок.

Вот эти столы - длиной в 80 метров: тема достается из папок, раскладывается в нужном порядке, и так готовится будущая лекция. Одно «Геометрическое пересечение линий» смотрите, сколько папок занимает. Это на пять-шесть залов. Каждая папка – это несколько диссертаций.

- Когда вы начали все это собирать?

- Еще в России. Но там у меня не было таких возможностей, и мы делали фотографии в библиотеке. Тайком, ночами. Вот и представьте себе объем работы.

- Но есть же категории, которые вы не учли, и приходится делать новые папки? Или все уже учтено?

- Все в развитии. Я не думал, к примеру, что однажды придется завести папку «Дерьмо в искусстве». Но мы же говорим о современном искусстве, а это теперь в ходу. Я вам рассказывал о кошачьем дерьме за 5 тысяч долларов. А есть люди, которые лепят человечье. Есть также папки «Писуны». Одна – где люди пишут, другая – где писают. И в эту вторую папку торжественно была помещена фотография голого писающего Олега Кулика на жердочке в галерее – был у него такой «хэппенинг». Но он не один – писать начали с 60-х годов. Есть хэппенинг «Вернулись в детство»: двое художников, муж и жена, навалили кучи и ползают среди игрушек, измазавшись в собственных испражнениях. Этот хэппенинг вошел во все справочники. А вы говорите: эстетика!

- Не могу не задать глупый вопрос: понятие идеала в искусстве еще существует?

- Нет. Его не нужно. Теперь иначе: хотите пробиться – нужно быть актуальным.

- Вы сейчас просто констатируете факт, или испытываете какие-нибудь чувства – сожаления, скорби, гнева? По поводу этой вот тенденции в искусстве.

- Искусство теперь так связано с социумом, с торговцами, что само по себе уже не живет. Оно влилось в определенные социальные структуры. Если раньше оно, скажем, обслуживало церковь, то сегодня церковных заказов художники не имеют, портретисты почти не нужны, граверы, миниатюристы исчезли. Многие направления в изобразительном искусстве просто не востребованы. И поэтому искусство вписано в другие ниши, другие функции выполняет. Как художник, приверженный идеалам красоты, я могу горевать, но с точки зрения философии приходится к этому относиться стоически. Андрей Белый говорил, что художник – это пророк непережитого чувства человечества. Все, что сегодня творится, - на первый взгляд, чистой воды безобразие. Смотришь с ужасом: что происходит! Сколько же мы будем бегать голыми и валяться в дерьме? Но, возможно, это запрограммировано тем, кого именуют Господом Богом. И мы должны дойти до определенного рубежа, чтобы потом начать собирать камни и возвращаться к нормальному человеческому состоянию. А я занимаюсь систематизацией всего этого. Иногда, если сделать экспозицию из собранного, то людям будет страшно. Вот показательный случай. Художник Кошут написал на белом фоне черными буквами: «Трава помята». Эту надпись галерист Лео Кастель продал за 300 тысяч долларов. По поводу этой помятой травы был написан вот такой том, из которого следовало, что эта надпись – почти что библия. Чтобы заработать еще больше денег, Лео Кастель заставил Кошута написать эту фразу много раз. И каждая такая бумажка продавалась по 30 тысяч долларов. То есть за какой-то месяц Лео Кастель на этой траве сделал миллиона три-четыре.

- То есть сегодня искусство – это раскрутка, так?

- Совершенно верно, раскрутка. Я жил в Сохо. Галерея Лео Кастеля была напротив. Заглядываю в окно - там готовится выставка. Пустой зал, подставки для скульптур, и на одной стоит мешок с мусором. И вот я, искусствовед, художник, пялюсь в окно на эти мешки и на полном серьезе размышляю: это скульптура или просто кто-то из рабочих забыл вынести? Понимаете, создано целое метафизическое пространство: по ту сторону двери это мусор, но стоило его внести в зал галереи, а Кастелю объявить это высоким искусством – и мешок с мусором будет стоить сотни тысяч долларов.

- Как просто!

Сослагательное наклонение

- Вы могли бы состояться в России?

- Нет, в России я мог бы только спиться. Если бы полковник госбезопасности Попов, царствие ему небесное, желая меня спасти, не выгнал меня на Запад, меня бы давно уже не было. Я ему на всю жизнь благодарен и тем, кто сейчас во всем винит гэбэшников, я отвечаю: ГБ - исполнительный орган, а доносы и кляузы кто строчил? У меня было шесть выставок, и все были закрыты по доносу своих же собратьев из Союза художников. Почему я был посажен в сумасшедший дом на «принудительное лечение»? Не то пишу, что надо – явно душевнобольной. И в КГБ мне прямо сказали: у вас есть три пути, на выбор. Уехать навсегда из России. Или попасть опять на принудительное лечение, и надолго. Или – лагерь, из которого вам не выйти. Это мне сказал полковник госбезопасности. И предложил покинуть страну. Даже с родителями попрощаться было запрещено.

- То есть просто в самолет и…

- Без чемодана, без ничего.

- Голый человек на голой земле?

- Нет, мне дали 50 долларов.

- Это щедро. Хорошо, и вот вы прилетели в Париж с 50 долларами, обменяли их на франки и – что дальше? В Париже были друзья, знакомые?

- Никого не было. Я на улице оказался, буквально. Стоял на улице, и ко мне вдруг подошла Сюзанна Матье, которую я знал по Москве. Она случайно проходила. К себе меня не пустила, но ночевку в гараже я получил. Хотя у нее в Париже три квартиры. Так я впервые столкнулся с тем, что называют западным мышлением. И спал одетый на грязном матраце среди машин. А потом она помогла найти заброшенное здание, бывший биллиардный клуб. И там я начал жить. Меня тогда мало что пугало – главное, что я попал в свободный мир. Я был готов снова стать чернорабочим – я же в свое время пять лет работал грузчиком!

- А как удалось прорваться?

- Заметили одну мою работу на выставке. Предложили контракт. И через три года после изгнания в 1974 году у меня впервые появилась возможность вздохнуть свободно.

- Каковы сейчас ваши взаимоотношения с русской художественной критикой?

- Такой злобной прессы, какую я получаю в России, я больше нигде не имел. Нет такой прессы ни на английском, ни на японском, ни на китайском языке. Такой желчи, такого безобразного вранья, такой злобы непонятной.

- А чему вы удивляетесь? Ведь это из того же гнезда: нагадил в музее – и ты знаменит, нагадил известному актеру, режиссеру, художнику – и ты в дамках!

- В принципе – да. Проходит с колоссальным успехом премьера «Щелкунчика». Но открываешь газету – какая-то совершенно безграмотная девица пишет: «С первой минуты было понятно, что спектакль провалился». А он идет уже пять лет и приносит театру колоссальные деньги. В декабре «Щелкунчика» покажут в Париже. Французы будут снимать его для DVD. Его покажут по главным европейским телеканалам. Рецензии на него там только восторженные. И это ведь в российской прессе общий тон. Анну Нетребко, знаменитую сопрано, на Западе носят на руках, но если судить о ней по тому, что пишут в России, получается, что в Метрополитен-опера поет одна из самых бездарных певиц мира…
Автор
Валерий Кичин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе