Платье для Олимпии

В те же самые июльские дни, когда петербуржцы играли в игру "Оденем Давида", в которой безусловно победила художественная группа "Север-7", прикрепившая скотчем кепку на гениталии ветхозаветного царя-героя, в Эрмитаж из ГМИИ им. А.С. Пушкина перевезли "Олимпию" Эдуарда Мане, постоянно хранящуюся в коллекции парижского Музея д Орсэ. 
Михаил Швыдкой. 
Фото: Колыбалов Аркадий / РГ


Прямо скажем, на это событие ревнителям морали Северной столицы следовало бы обратить большее внимание, чем на скульптуру Микеланджело.

Безусловно, обнаженная парижская дама полусвета куда как опаснее для духовного здоровья подрастающего поколения, чем победитель Голиафа, будущий царь Израиля. Не случайно работу Микеланджело 8 сентября 1504 года выставили на всеобщее одобрение на флорентийской площади Синьории, а "Олимпию" нещадно разругали за "неприличие" французские критики, которые оценивали работы "Парижского салона" 1865 года. Предшествующему шедевру Э. Мане 1863 года, как известно, не повезло еще больше - его "Завтрак на траве" даже не был включен в состав "Парижского салона". Ни в 1863, ни в 1865 году никто и слушать не хотел рассуждения одного из отцов импрессионизма, что он пытается "поднять современность до высоких классических образцов". По существу "Олимпия" - это переосмысление образа Венеры в античной и возрожденческой классике. Но разбушевавшейся критике было не до классических реминисценций - они защищали моральные устои французского общества. Представляю себе, как бы они разгневались, если бы узнали, что и в Москве, и в Петербурге в 2016 году эту работу будут обрамлять не только картина Поля Гогена "Королева" ("Жена короля"), которую художник, написавший ее в 1895 году, не решился отправить в Париж, зная, что там "поднимут вой", но и образцы высокой классики - "Дама за туалетом" Джулио Романо (начало 1520 г.) и римская копия знаменитой скульптуры Праксителя "Афродита Книдская". И как бы обрадовались они, узнав, что живет в Санкт-Петербурге их замечательная заединщица Инна Львовна, судя по всему, способная войти не только "в горящую избу".

Думаю, что члены флорентийской Гильдии торговцев шерстью, которые финансировали скульптуру Микеланджело, были куда простосердечнее - во всяком случае их жены и детишки смотрели на обнаженного героя без всякого вожделения, но с восторгом преклонения его мужеством и красотой. Впрочем, можно сколь угодно иронически относиться к истории с Давидом, недавно разыгравшейся в культурной столице России, - в любом случае она демонстрирует реальную свободу суждений и действий в нашей стране. Каждый без особых последствий для себя может, по выражению Фаины Георгиевны Раневской, "плюнуть в вечность".

Но макабрическая активность ряда озабоченных граждан ни в коей мере не отменяет проблемы, которая занимала умы философов со времени сотворения мира, - соотношения этического и эстетического, морали и искусства. Достаточно просто сказать: "Искусство должно быть морально. Художественное произведение должно утверждать высокие духовные ценности", - и вызвать рукоплескание широкой публики. Эта мысль так удобна, что не требует пространных доказательств.


 Макабрическая активность озабоченных граждан не отменяет проблемы соотношения морали и искусства

 
Но, поверьте, не менее просто возразить: "Искусство и мораль - две вещи несовместные. Творец не должен нести ответственности за свои создания, хотя бы потому, что искусство бесполезно". Для подтверждения мысли сошлюсь на классиков, которых цитирует французский философ и теолог Жак Маритен в "Ответственности художника": "Чтобы иметь возможность свободно мыслить, - говорил Андре Жид вслед за Эрнестом Ренаном, - надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий".

Эстетика - вовсе не подчиненная дисциплина этики. Еще Аристотель утверждал, что искусство довлеет себе. А если кого-то не устраивает античный вольнодумец, то позволю себе привести цитату из "Суммы теологии" Фомы Аквинского: "Благо отыскиваемое искусством, не есть благо человеческой воли или пожелательной способности (собственно благо человека), но благо самих вещей, сделанных или продуцированных искусством. По этой причине искусство не предполагает правильности пожелания". Разумеется Фома Аквинский писал эти строки, вовсе не желая защитить свободу творчества.

Здесь не место настаивать на внеморальности искусства. Но хотел бы обратить внимание на то, что по мере десакрализации искусства, отделении его от религиозных ценностей, проблема соотношения этики и эстетики становится все более напряженной. Религиозное искусство - послушание, пронизанное верой и любовью к Богу. Утверждение человеческого в искусстве - есть отступничество от послушания. На светское искусство нельзя молиться. Эту глубинную коллизию художественного творчества со времен эпохи Возрождения переживала и переживает европейская культура Нового и Новейшего времен. (Из последнего прочитанного на эту тему - мощный сценарий "Грех" Андрея Кончаловского и Елены Киселевой для будущего фильма о Микеланджело.) Принципы гуманизма, которые являются фундаментом светской культуры человечества, возвращают к максиме Протагора: "Человек есть мера всех вещей". Максиме столь же обнадеживающей, сколь и трагической.

Не желая выглядеть ученым схоластом, завершу эти заметки старым детским музейным анекдотом. В Лувр приходила почтенная дама и подолгу стояла у мужских скульптур, выполненных античными мастерами. Их гениталии были прикрыты фиговыми листьями. На вопрос служителя о том, чего она ждет, она ответила не задумываясь: "Осени..."
Автор
Текст: Михаил Швыдкой (доктор искусствоведения)
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе