Четыре встречи
13 июня 2015 ● JugoSlovo Путёвый путеводитель по Сербии
Отель «Славия»
Про Волковский театр и режиссёра Евгения Марчелли мне рассказывают с придыханием: «четыре «Золотых Маски», «театр ожил», «театр на подъёме», «театр всё время на гастролях».
Про Волковский театр и режиссёра Евгения Марчелли мне рассказывают с придыханием: «четыре «Золотых Маски», «театр ожил», «театр на подъёме», «театр всё время на гастролях».
Мы знакомимся в фойе белградского отеля «Славия» и беседуем минут пятнадцать.
Я задаю стандартные вопросы. «Впервые на Балканах? – С Волковским театром да, а так я в Белграде уже бывал. – Интересно? – Да. – Что-то знаете о сербском театре, сербских актёрах, режиссёрской школе? – Нет. – Чего ждёте от публики? – Не знаем, чего ждать. Зарубежье всегда реагирует по-разному. – Кто из сербов в России на слуху? Нушич, Павич, Црнянский? – Да, конечно, Нушич. Известен Павич. Ну, Бикович ещё. Тот самый, который «Солнечный удар» и «Духлесс-2».
Это потом, собирая воедино слова для этой вот статьи, я понимаю, что говорить с Марчелли надо было о другом: о его стажировке у Михаила Ульянова в Театре имени Вахтангова в 2000-м; о «Тильзит-театре» и премии 2003 года; о звании лучшего режиссёра российской театральной провинции, которое случилось в 2005 году; о первой «Золотой Маске» в 2006-м; наконец, о том, что в Волковский театр он пришёл «на смену» Мездричу – тому самому, который потом в Новосибирске разрешил «Тангейзера».
Актрисы Волковского театра в Марчелли не чают души. Наверное, потому что он старается заглянуть им в душу. В женскую душу, которую сам называет неразрешимой загадкой. «Понимаете, – рассказывает он мне в финале интервью, – мужчина и женщина – существа настолько разные, что при их столкновении рождаются очень странные сочетания и конструкции, которые я пытаюсь объяснить и понять».
Русский Дом
Волковский театр называют самым поющим театром в России. Поэтому неудивительно, что два из трёх спектаклей, привезённых в Белград, музыкальные.
Спектакль «Он не вернулся из боя» дают в вечер официального открытия гастролей на сцене белградского Русского Дома.
Постановщик – Денис Азаров, второй режиссёр театра. Говорят, он молод; говорят, у него нестандартный взгляд на сценографию и режиссуру. А я смотрю на афишу спектакля, на название, и где-то внутри рождается это щекочущее чувство: ну, вот, снова официоз. Снова «песни военных лет». Снова потёртые гимнастёрки и бутафорская «буржуйка». Зачем?..
Но когда спектакль начинается, на сцене нет ни печек, ни фуфаек. Стоят обычные столы, обычные стулья, обычные микрофоны. На сцену выходят обычные люди – в футболках, в джинсах, в кедах. И поют такие знакомые, но такие неожиданные песни. Симонова не слышно. Зато слышно Высоцкого, Визбора, Окуджаву, Городницкого. Мне шепчут, что багаж с костюмами к этому спектаклю то ли потерялся в пути, то ли опоздал – если бы вышли в одежде сороковых, было бы сильнее. Нет, думаю, не было бы. Те зрители, которым за пятьдесят, может, глотали бы слёзы громче. Но я смотрю на видеоряд, который идёт за спинами актёров: на все эти падающие бомбы; на капли крови, которые сворачиваются в треугольники военно-полевой почты; на пылающие окна домов; на кладбищенские кресты… и на девочек в привычной современной одежде, вытягивающих тонкими голосами: «землю рвут на куски».
И у меня подкатывает к горлу.
Ещё до начала спектакля я снова раскланиваюсь с Марчелли, прошу возможности задать пару вопросов по окончании. Но когда я выхожу из концертного зала и спускаюсь в банкетный, я с трудом нахожу слова, чтобы что-то сказать жене. В тот момент я ещё не подозреваю, что это чувство – непривычной опустошённости, выпотрошенности даже – будет преследовать меня после каждого спектакля, все последующие три дня.
Банкет начинается шумно. Зрители дёргают актёров в разные стороны. Фотографии, автографы, вопросы… Но постепенно люди разбиваются на небольшие группы по три-пять человек. К разговорам добавляется лёгкий перезвон стекла. По залу элегантно лавируют официанты с подносами. В моей голове всё ещё звучит музыка, какие-то отдельные слова, вспыхивают картинки. Я беру с подноса рюмку ракии, а мозг неожиданно выдаёт: вот этого официанта я видел в «Малой Колубаре», небольшом ресторане в центре Белграда, где нас всегда так тепло принимают… Потом я вспоминаю, как Вика Мартынова восхищалась готовностью хозяев ресторана кормить русских актёров бесплатно и успокаиваюсь. Не показалось.
Мы чокаемся рюмками с Игорем Есиповичем, композитором и музруком Волковского театра. Спектакль «Он не вернулся из боя» – это и его работа тоже. И работа сложная: я с удивлением узнаю, что для каждой сцены набор песен – разный. По нынешним временам, ведь, где-то нельзя петь про Крым, где-то про Украину… А для выступления в Белграде, например, в репертуар специально включили «Тамо далеко», сербскую песню времён Первой мировой. И спели её на двух языках – русском и сербском.
Белградский драматический
Во время интервью в отеле «Славия» Марчелли сказал, что декорации к спектаклю «Месяц в деревне» пришлось привезти в «урезанном виде», так как конструкция сцены в Белградском драматическом театре отличается от сцены Волковского в Ярославле.
Однако первое, что бросается в глаза – это почти полное отсутствие декораций. Когда-то мне довелось посмотреть несколько спектаклей в «чёрном кабинете» – на сцене, полностью задрапированной чёрным. У Марчелли кабинет «светлый»: песочного цвета стены, песочного цвета пол. В Ярославле на сцену и вовсе высыпают то ли две, то ли четыре тонны песка – и она становится тёплой, яркой. Из реквизита – столы, стулья, пианино, да диван во втором акте. Костюмы снова безвременны: брюки, рубашки, джинсы, платья. На ряду ниже кто-то из сербов шикает: раз уж это русская классика, раз уж Тургенев, то надо было и делать всё, как положено – сюртуки, лампы с абажурами… Однако же спектакль и без всей этой мишуры куда как хорош: в какой-то момент я перестаю замечать «отсутствие эпохи» вообще. Передо мной, в яркой и тёплой, жаркой даже атмосфере летней русской провинции вдруг возникают те самые, странные и многоугольные конструкцию из характеров, душ, слов. Про такое принято говорить: шекспировские страсти. Но нет, тут тоньше всё, тут всё – на полутонах, на полуслове, на игре звука.
Звук у Марчелли, кстати, тоже актёр: пианино бренчит, не переставая, от первой сцены и до последней; часть диалогов звучит за кулисами, а финал и вовсе перекрывает натужно воющая сирена. Он очень кинематографичен, этот спектакль, в нём действительно много спецэффектов. Последней каплей тут – субтитры на сербском, бегущие по верхнему краю декорации.
Марчелли признаётся, что Тургенев – его любимый писатель. И это чувствуется. Из банальной, в общем, любовной истории на несколько страниц Марчелли удалось создать – тут и слов-то не подберу – эмоциональный триллер, что ли. Русскую классику удалось превратить в то, что зовётся нынче модным словечком «саспенс».
После спектакля мне хочется сбежать, спрятаться, отсидеться в одиноком углу. В голову лезет сплошная банальщина: «шекспировские страсти», «клубок страстей», что-то про «тургеневских девушек». Но в этот же самый «клубок» примешивается и собственная жизнь, и собственные «многоугольники», и собственная память – от которых не убежишь. Мне, разворошенному и опустошённому, потребуется побольше десяти дней, чтобы собрать мысли и впечатления от спектакля воедино и соединить их в связный текст.
Краљице Наталије
На улице с таким названием стоит белградский Русский Дом. Названа улица в честь сербской королевы Натальи, при которой провинциальный когда-то Белград засиял блеском и роскошью.
Но в день закрытия гастролей Волковского театра тут блистает Наталья Асанкина. Она выходит на сцену в моноспектакле «Снился мне сад», поставленном по рассказу Набокова «Красавица». И после первых её слов, после первых нот её голоса, я краем уха слышу, как зал вдыхает… и выдох раздаётся только через сорок минут.
Манера держаться, манера речи, манера пения, голос – это всё каким-то мгновенным вихрем переносит туда, в начало двадцатого века. В сверкающие годы заката империи и в грустные, но по-своему светлые дни той самой, первой волны «белой эмиграции». Только сейчас, когда я пишу эти строки, я вдруг пытаюсь понять, как сегодня воспринимаются слова Набокова, Ахматовой, Цветаевой, Мережковского там, в нынешнем Ярославле. Потому что тут, в эмигрантском Белграде, который наполовину застроен домами по проектам русских архитекторов; в Белграде, где театр и балет появились вместе с той самой «белой волной»; в стенах Русского Дома, который был подарен русской диаспоре в начале 1930-х Наталья Асанкина срывает ураганные аплодисменты, и её на отпускают со сцены десять минут, и просят спеть, прочитать, рассказать… Дать ещё один глоток этого необъяснимого русского тепла.
Они выходят на сцену все вместе: четыре десятка актёров, режиссёр, администратор, директор. Звучат какие-то «дежурные» слова благодарности, обещания приехать ещё, приглашения в Ярославль. Я не хочу их пересказывать, понимать, объяснять. Я жду новой встречи.
Димаш Летеч
Переводчик, писатель, журналист. Автор проекта "Путёвый путеводитель по Сербии" и главный редактор сайта
Я задаю стандартные вопросы. «Впервые на Балканах? – С Волковским театром да, а так я в Белграде уже бывал. – Интересно? – Да. – Что-то знаете о сербском театре, сербских актёрах, режиссёрской школе? – Нет. – Чего ждёте от публики? – Не знаем, чего ждать. Зарубежье всегда реагирует по-разному. – Кто из сербов в России на слуху? Нушич, Павич, Црнянский? – Да, конечно, Нушич. Известен Павич. Ну, Бикович ещё. Тот самый, который «Солнечный удар» и «Духлесс-2».
Это потом, собирая воедино слова для этой вот статьи, я понимаю, что говорить с Марчелли надо было о другом: о его стажировке у Михаила Ульянова в Театре имени Вахтангова в 2000-м; о «Тильзит-театре» и премии 2003 года; о звании лучшего режиссёра российской театральной провинции, которое случилось в 2005 году; о первой «Золотой Маске» в 2006-м; наконец, о том, что в Волковский театр он пришёл «на смену» Мездричу – тому самому, который потом в Новосибирске разрешил «Тангейзера».
Актрисы Волковского театра в Марчелли не чают души. Наверное, потому что он старается заглянуть им в душу. В женскую душу, которую сам называет неразрешимой загадкой. «Понимаете, – рассказывает он мне в финале интервью, – мужчина и женщина – существа настолько разные, что при их столкновении рождаются очень странные сочетания и конструкции, которые я пытаюсь объяснить и понять».
Русский Дом
Волковский театр называют самым поющим театром в России. Поэтому неудивительно, что два из трёх спектаклей, привезённых в Белград, музыкальные.
Спектакль «Он не вернулся из боя» дают в вечер официального открытия гастролей на сцене белградского Русского Дома.
Постановщик – Денис Азаров, второй режиссёр театра. Говорят, он молод; говорят, у него нестандартный взгляд на сценографию и режиссуру. А я смотрю на афишу спектакля, на название, и где-то внутри рождается это щекочущее чувство: ну, вот, снова официоз. Снова «песни военных лет». Снова потёртые гимнастёрки и бутафорская «буржуйка». Зачем?..
Но когда спектакль начинается, на сцене нет ни печек, ни фуфаек. Стоят обычные столы, обычные стулья, обычные микрофоны. На сцену выходят обычные люди – в футболках, в джинсах, в кедах. И поют такие знакомые, но такие неожиданные песни. Симонова не слышно. Зато слышно Высоцкого, Визбора, Окуджаву, Городницкого. Мне шепчут, что багаж с костюмами к этому спектаклю то ли потерялся в пути, то ли опоздал – если бы вышли в одежде сороковых, было бы сильнее. Нет, думаю, не было бы. Те зрители, которым за пятьдесят, может, глотали бы слёзы громче. Но я смотрю на видеоряд, который идёт за спинами актёров: на все эти падающие бомбы; на капли крови, которые сворачиваются в треугольники военно-полевой почты; на пылающие окна домов; на кладбищенские кресты… и на девочек в привычной современной одежде, вытягивающих тонкими голосами: «землю рвут на куски».
И у меня подкатывает к горлу.
Ещё до начала спектакля я снова раскланиваюсь с Марчелли, прошу возможности задать пару вопросов по окончании. Но когда я выхожу из концертного зала и спускаюсь в банкетный, я с трудом нахожу слова, чтобы что-то сказать жене. В тот момент я ещё не подозреваю, что это чувство – непривычной опустошённости, выпотрошенности даже – будет преследовать меня после каждого спектакля, все последующие три дня.
Банкет начинается шумно. Зрители дёргают актёров в разные стороны. Фотографии, автографы, вопросы… Но постепенно люди разбиваются на небольшие группы по три-пять человек. К разговорам добавляется лёгкий перезвон стекла. По залу элегантно лавируют официанты с подносами. В моей голове всё ещё звучит музыка, какие-то отдельные слова, вспыхивают картинки. Я беру с подноса рюмку ракии, а мозг неожиданно выдаёт: вот этого официанта я видел в «Малой Колубаре», небольшом ресторане в центре Белграда, где нас всегда так тепло принимают… Потом я вспоминаю, как Вика Мартынова восхищалась готовностью хозяев ресторана кормить русских актёров бесплатно и успокаиваюсь. Не показалось.
Мы чокаемся рюмками с Игорем Есиповичем, композитором и музруком Волковского театра. Спектакль «Он не вернулся из боя» – это и его работа тоже. И работа сложная: я с удивлением узнаю, что для каждой сцены набор песен – разный. По нынешним временам, ведь, где-то нельзя петь про Крым, где-то про Украину… А для выступления в Белграде, например, в репертуар специально включили «Тамо далеко», сербскую песню времён Первой мировой. И спели её на двух языках – русском и сербском.
Белградский драматический
Во время интервью в отеле «Славия» Марчелли сказал, что декорации к спектаклю «Месяц в деревне» пришлось привезти в «урезанном виде», так как конструкция сцены в Белградском драматическом театре отличается от сцены Волковского в Ярославле.
Однако первое, что бросается в глаза – это почти полное отсутствие декораций. Когда-то мне довелось посмотреть несколько спектаклей в «чёрном кабинете» – на сцене, полностью задрапированной чёрным. У Марчелли кабинет «светлый»: песочного цвета стены, песочного цвета пол. В Ярославле на сцену и вовсе высыпают то ли две, то ли четыре тонны песка – и она становится тёплой, яркой. Из реквизита – столы, стулья, пианино, да диван во втором акте. Костюмы снова безвременны: брюки, рубашки, джинсы, платья. На ряду ниже кто-то из сербов шикает: раз уж это русская классика, раз уж Тургенев, то надо было и делать всё, как положено – сюртуки, лампы с абажурами… Однако же спектакль и без всей этой мишуры куда как хорош: в какой-то момент я перестаю замечать «отсутствие эпохи» вообще. Передо мной, в яркой и тёплой, жаркой даже атмосфере летней русской провинции вдруг возникают те самые, странные и многоугольные конструкцию из характеров, душ, слов. Про такое принято говорить: шекспировские страсти. Но нет, тут тоньше всё, тут всё – на полутонах, на полуслове, на игре звука.
Звук у Марчелли, кстати, тоже актёр: пианино бренчит, не переставая, от первой сцены и до последней; часть диалогов звучит за кулисами, а финал и вовсе перекрывает натужно воющая сирена. Он очень кинематографичен, этот спектакль, в нём действительно много спецэффектов. Последней каплей тут – субтитры на сербском, бегущие по верхнему краю декорации.
Марчелли признаётся, что Тургенев – его любимый писатель. И это чувствуется. Из банальной, в общем, любовной истории на несколько страниц Марчелли удалось создать – тут и слов-то не подберу – эмоциональный триллер, что ли. Русскую классику удалось превратить в то, что зовётся нынче модным словечком «саспенс».
После спектакля мне хочется сбежать, спрятаться, отсидеться в одиноком углу. В голову лезет сплошная банальщина: «шекспировские страсти», «клубок страстей», что-то про «тургеневских девушек». Но в этот же самый «клубок» примешивается и собственная жизнь, и собственные «многоугольники», и собственная память – от которых не убежишь. Мне, разворошенному и опустошённому, потребуется побольше десяти дней, чтобы собрать мысли и впечатления от спектакля воедино и соединить их в связный текст.
Краљице Наталије
На улице с таким названием стоит белградский Русский Дом. Названа улица в честь сербской королевы Натальи, при которой провинциальный когда-то Белград засиял блеском и роскошью.
Но в день закрытия гастролей Волковского театра тут блистает Наталья Асанкина. Она выходит на сцену в моноспектакле «Снился мне сад», поставленном по рассказу Набокова «Красавица». И после первых её слов, после первых нот её голоса, я краем уха слышу, как зал вдыхает… и выдох раздаётся только через сорок минут.
Манера держаться, манера речи, манера пения, голос – это всё каким-то мгновенным вихрем переносит туда, в начало двадцатого века. В сверкающие годы заката империи и в грустные, но по-своему светлые дни той самой, первой волны «белой эмиграции». Только сейчас, когда я пишу эти строки, я вдруг пытаюсь понять, как сегодня воспринимаются слова Набокова, Ахматовой, Цветаевой, Мережковского там, в нынешнем Ярославле. Потому что тут, в эмигрантском Белграде, который наполовину застроен домами по проектам русских архитекторов; в Белграде, где театр и балет появились вместе с той самой «белой волной»; в стенах Русского Дома, который был подарен русской диаспоре в начале 1930-х Наталья Асанкина срывает ураганные аплодисменты, и её на отпускают со сцены десять минут, и просят спеть, прочитать, рассказать… Дать ещё один глоток этого необъяснимого русского тепла.
Они выходят на сцену все вместе: четыре десятка актёров, режиссёр, администратор, директор. Звучат какие-то «дежурные» слова благодарности, обещания приехать ещё, приглашения в Ярославль. Я не хочу их пересказывать, понимать, объяснять. Я жду новой встречи.
Димаш Летеч
Переводчик, писатель, журналист. Автор проекта "Путёвый путеводитель по Сербии" и главный редактор сайта