Хищная «Чайка» из Ярославля
1 ноября 2016 ● "Известия"
Евгений Марчелли продолжил традицию «жесткого Чехова».
В Москве стартовал театральный фестиваль «Сезон Станиславского». В программе — постановки европейских мэтров: Эймунтаса Някрошюса, Люка Персеваля и менее известного в России шведа Гесты Экмана.
В Москве стартовал театральный фестиваль «Сезон Станиславского». В программе — постановки европейских мэтров: Эймунтаса Някрошюса, Люка Персеваля и менее известного в России шведа Гесты Экмана.
Фото: предоставлено пресс-службой Театра драмы им. Федора Волкова, Ярославль
Не обошлось и без московских премьер. Спектаклем открытия стала «Чайка. Эскиз» единственного приезжего российского коллектива — ярославского Театра драмы им. Федора Волкова.
Выбор символичен. Впервые показанная в Александринке ровно 120 лет назад, в октябре 1896 года, «Чайка» провалилась, причем неуспех критика связывала именно с пьесой, а не с режиссурой и актерами. А спустя два года Станиславский и Немирович-Данченко поставили по ней спектакль, ставший в истории театра рубежным.
Постановщик новой версии, показанной на сцене РАМТ, худрук ярославского театра Евгений Марчелли, однако, вступил в спор с психологической традицией изображения жизни «в формах самой жизни». Спектакль начинается со зрелищного, почти циркового эффекта: прекрасный светлый конь делает круги по планшету. А далее глубина пространства перекрывается деревянным задником почти во все зеркало сцены и артисты играют перед ним на эстрадный манер, стоя у рампы.
Это выглядит как ироничная реплика режиссера в сторону легендарного спектакля МХТ: мол, там актеры существовали как бы за четвертой стеной, а у нас — перед ней, причем стена не воображаемая, а материальная. Артисты экспрессивно произносят реплики в микрофон безо всяких пауз, мизансцены фронтально развернуты на зал.
Фото: предоставлено пресс-службой Театра драмы им. Федора Волкова, Ярославль
На самом деле в спектакле — несмотря на заглавие — нет ничего эскизного, «импрессионистского». Суть отношений между героями выражена осознанно прямолинейно, даже грубовато, и сами они лишены внутренней сложности и душевного «объема». Иногда это почти масочные персонажи — откуда-то из театра дочеховских времен. Видимо, именно поэтому режиссер предложил публике сначала изумиться первозданной красоте лошади, чтобы затем все увидели, сколь неприятно проявляют себя на «арене жизни» люди. Он даже находит в них животные черты. Неспроста в действие вторгаются звуки скотного двора: мычание, блеяние… а еще крики чаек, куда без них. Надо сказать, очень противные.
В прежних «Чайках» Нина Заречная, которую ассоциативно связал с образом подстреленной птицы сам автор, как правило, приподнималась над обыденностью. Марчелли вытравляет в Заречной все «романтическое». И художник Игорь Капитанов неспроста наполняет спектакль заведомо примитивными изображениями этой птицы. Чайки возникают то как бездушные видеопроекции, то как бутафорские тушки, дизайнерски выстроенные рядами — словно на картинах поп-арта. Режиссер с энциклопедической прямолинейностью говорит: вот чайка, и это хищная, прагматичная, паразитирующая птица.
Треплева и Заречную играют начинающие артисты Даниил Баранов и приглашенная из Театра имени Моссовета Юлия Хлынина. О героях понятно то, что они прежде всего молоды. Талантливы ли они — вопрос здесь третьестепенный. Если Треплев, этакий нескладный подросток, располагает к себе юношеской наивностью, то Заречная отталкивает хищническими повадками.
Аркадина в исполнении примы Волковского театра Анастасии Светловой — вамп и светская львица, с лица которой не сходит холодный оскал. Когда она говорит, что держит себя в струне, кажется, что не только героиня, но и сама актриса демонстрирует нам, в какой она прекрасной форме. В сравнении с цепкой, но все же неопытной Ниной Аркадина хорошо «оснащена» — профессионально и женски.
Фото: предоставлено пресс-службой Театра драмы им. Федора Волкова, Ярославль
Женщины здесь вообще натуры куда более волевые и прагматичные, чем мужчины. Вот фарсовая толстушка Полина Андреевна (замечательная работа Светланы Спиридоновой) так и вьется возле Дорна (Евгений Мундум), при возможности заводит его за угол. Но Дорн уже помят, устал, безынициативен, и на этом фоне ее усилия нелепы. Пожалуй, самая объемная фигура — это Сорин Владимира Майзингера, стареющий герой-любовник в начале спектакля и разбитый параличом к финалу. Именно ему удается провести столь важную для Марчелли трагическую тему ушедшего времени.
«Чайка. Эскиз» кажется принципиально несфокусированной. Путь, который проходят герои от начала к финалу, лишен психологической последовательности. Ничто вначале не предвещало такой инфернальной Нины, какая появляется она в финале, уже после самоубийства Треплева, когда вновь читает монолог Мировой души.
В первом акте Нина читала его неуверенно, бледно, а здесь настоящий демон рассекает воздух, крича в пространство о том, как холодно и страшно. Спектакль Кости Треплева казался поверхностным и слабым, но кто же знал, какая пророческая сила таилась в нем и каким роковым образом он повлиял на жизнь! Стало быть, Марчелли, этой «Чайкой» внесший свою лепту в традицию «жесткого Чехова», верит в силу искусства.
Не обошлось и без московских премьер. Спектаклем открытия стала «Чайка. Эскиз» единственного приезжего российского коллектива — ярославского Театра драмы им. Федора Волкова.
Выбор символичен. Впервые показанная в Александринке ровно 120 лет назад, в октябре 1896 года, «Чайка» провалилась, причем неуспех критика связывала именно с пьесой, а не с режиссурой и актерами. А спустя два года Станиславский и Немирович-Данченко поставили по ней спектакль, ставший в истории театра рубежным.
Постановщик новой версии, показанной на сцене РАМТ, худрук ярославского театра Евгений Марчелли, однако, вступил в спор с психологической традицией изображения жизни «в формах самой жизни». Спектакль начинается со зрелищного, почти циркового эффекта: прекрасный светлый конь делает круги по планшету. А далее глубина пространства перекрывается деревянным задником почти во все зеркало сцены и артисты играют перед ним на эстрадный манер, стоя у рампы.
Это выглядит как ироничная реплика режиссера в сторону легендарного спектакля МХТ: мол, там актеры существовали как бы за четвертой стеной, а у нас — перед ней, причем стена не воображаемая, а материальная. Артисты экспрессивно произносят реплики в микрофон безо всяких пауз, мизансцены фронтально развернуты на зал.
Фото: предоставлено пресс-службой Театра драмы им. Федора Волкова, Ярославль
На самом деле в спектакле — несмотря на заглавие — нет ничего эскизного, «импрессионистского». Суть отношений между героями выражена осознанно прямолинейно, даже грубовато, и сами они лишены внутренней сложности и душевного «объема». Иногда это почти масочные персонажи — откуда-то из театра дочеховских времен. Видимо, именно поэтому режиссер предложил публике сначала изумиться первозданной красоте лошади, чтобы затем все увидели, сколь неприятно проявляют себя на «арене жизни» люди. Он даже находит в них животные черты. Неспроста в действие вторгаются звуки скотного двора: мычание, блеяние… а еще крики чаек, куда без них. Надо сказать, очень противные.
В прежних «Чайках» Нина Заречная, которую ассоциативно связал с образом подстреленной птицы сам автор, как правило, приподнималась над обыденностью. Марчелли вытравляет в Заречной все «романтическое». И художник Игорь Капитанов неспроста наполняет спектакль заведомо примитивными изображениями этой птицы. Чайки возникают то как бездушные видеопроекции, то как бутафорские тушки, дизайнерски выстроенные рядами — словно на картинах поп-арта. Режиссер с энциклопедической прямолинейностью говорит: вот чайка, и это хищная, прагматичная, паразитирующая птица.
Треплева и Заречную играют начинающие артисты Даниил Баранов и приглашенная из Театра имени Моссовета Юлия Хлынина. О героях понятно то, что они прежде всего молоды. Талантливы ли они — вопрос здесь третьестепенный. Если Треплев, этакий нескладный подросток, располагает к себе юношеской наивностью, то Заречная отталкивает хищническими повадками.
Аркадина в исполнении примы Волковского театра Анастасии Светловой — вамп и светская львица, с лица которой не сходит холодный оскал. Когда она говорит, что держит себя в струне, кажется, что не только героиня, но и сама актриса демонстрирует нам, в какой она прекрасной форме. В сравнении с цепкой, но все же неопытной Ниной Аркадина хорошо «оснащена» — профессионально и женски.
Фото: предоставлено пресс-службой Театра драмы им. Федора Волкова, Ярославль
Женщины здесь вообще натуры куда более волевые и прагматичные, чем мужчины. Вот фарсовая толстушка Полина Андреевна (замечательная работа Светланы Спиридоновой) так и вьется возле Дорна (Евгений Мундум), при возможности заводит его за угол. Но Дорн уже помят, устал, безынициативен, и на этом фоне ее усилия нелепы. Пожалуй, самая объемная фигура — это Сорин Владимира Майзингера, стареющий герой-любовник в начале спектакля и разбитый параличом к финалу. Именно ему удается провести столь важную для Марчелли трагическую тему ушедшего времени.
«Чайка. Эскиз» кажется принципиально несфокусированной. Путь, который проходят герои от начала к финалу, лишен психологической последовательности. Ничто вначале не предвещало такой инфернальной Нины, какая появляется она в финале, уже после самоубийства Треплева, когда вновь читает монолог Мировой души.
В первом акте Нина читала его неуверенно, бледно, а здесь настоящий демон рассекает воздух, крича в пространство о том, как холодно и страшно. Спектакль Кости Треплева казался поверхностным и слабым, но кто же знал, какая пророческая сила таилась в нем и каким роковым образом он повлиял на жизнь! Стало быть, Марчелли, этой «Чайкой» внесший свою лепту в традицию «жесткого Чехова», верит в силу искусства.