Метаморфозы Медеи

ЖИЗНЬ МОТИВОВ

В учебном театре Ярославского государственного театрального института идет спектакль «Медея», поставлен он по мотивам пьес Людмилы Разумовской и Еврипида. Режиссер спектакля, он же художественный руководитель курса, народный артист России профессор Александр Сергеевич Кузин.

Как заведено в учебных постановках, всем в спектакле занимаются студенты – актерствуют, следят за звуком (Степан Ескин), ставят свет (Эрик Тарханидис. Алиса Шиханова), делают декорации (Тимофей Кузнецов, Семен Сальников, Эрик Тарханидис, Влад Картамышев, Александр Ботяков). Над костюмами работала Галина Беднякова.

Особенности спектакля объясняются, с одной стороны, ограниченными студенческими «ресурсами» - это естественно, а с другой – многослойностью либретто (Еврипид, Разумовская, Кузин…). За каждым автором своя эпоха, своя позиция, своя система персонажей. А вот мотивы… Это самые интересное – жизнь мотивов.

Спектакль представляет собой палимпсест, в его тексте просвечивают, перемешиваются, проступают тексты разных эпох, как разные голоса – от пятого века до нашей эры до двадцать первого века нашей. Режиссер поставил перед еще не профессиональными актерами очень трудную задачу, это приходится признать и замкнуть уста в восхищении оттого, как замечательно молодые актеры справились с учебной задачей.

МЕТАМОРФОЗЫ МЕДЕИ

В многовековой традиции «медеялогии» все вращается вокруг Медеи (это естественно). Занятно следить внутренним взором за трансформациями Медеи, ее метаморфозами.

У Еврипида Медея – царевна из Колхиды, волшебница, ее откровенно боялись, царь Креонт именно этим объясняет свое желание изгнать ее из Коринфа. А Старуха (этот персонаж из пьесы Разумовской в спектакле ЯГТИ превратился в Подругу и помолодел) откровенно оценивает свою госпожу: «тяжелый ум» (в переводе Иннокентия Анненского). (Кстати, первое, что поражает в поведении Подруги в замечательном исполнении Дарьи Хазовой, - ее преданность Медее. Но когда накладываешь на образ Подруги прототип Старухи – все проясняется.)

В пьесе Разумовской Медея уже не царевна и не волшебница, она – брошенная жена. Клятвопреступник Ясон любит Медею (у него есть, правда, хитроумный план, отчего его любовь выглядит странно), но именно из любви к Медее он вслед за ней идет в смерть.

В спектакле ЯГТИ остановились на одной линии: над Медеей «надругались», а она… надругалась в ответ.

ПСИХОПАТИЯ МЕДЕИ

«Медея» в переводе с древнегреческого означает «мысль, намерение». Именно поэтому вот уже тысячелетия человечество пристально наблюдает за этим персонажем, определяя связь его поведения с глубинными мотивационными струнами психики.

Поведение Медеи у Еврипида и Разумовской можно объяснить логически, ее реплики, реплики о ней помогают публике сориентироваться.

В постановке ЯГТИ Медея – боль, оголенный нерв. Боль и обида пульсируют в ней, раздирают ее, заставляют ее биться в истерике. В одной из мизансцен Медея в замечательно искреннем исполнении Анны Денисовой трансмутирует от любящей и глубоко страдающей женщины и жены (пусть и брошенной) до «рейвующей» и разгульной самки и визжащей шаманки…

Если у Софокла и Еврипида люди зависят от рока, судьбы и богов, чьи образы материалы и телесны. То уже у Разумовской и вслед за ней в спектакле ЯГТИ Медея просто человек и абсолютно одна со своими страданиями. И никакая дедушкина колесница ее не спасет.

Кстати, мотив противостояния Медеи и общества (он есть у Еврипида и Разумовской) в ярославской постановке тоже отсутствует: Медея один на один с собой, Подругой, Эгеем и Ясоном.

Но в ней словно живут и время от времени прорываются в репликах-монологах фантомные воспоминания о Медее Еврипида. Это многоголосие напоминает диссоциативное расстройство личности, словно Медее стерли ее прототипические образы, но эти стертые фрагменты нет-нет да и заглючат... Медею глючит.

Наверное, недаром в психологии есть так называемый «комплекс Медеи» - нервное расстройство у женщин, в особенности разведённых, убивающих своих детей или причиняющих им боль.

ЭСХАТОЛОГИЯ МЕДЕИ

У Ерипида Медея принадлежит двум мирам – древнему и темному, эсхатологическому. И цивилизованному, ойкуменному. Она – переходный элемент. И кстати, после расставания с Ясоном она не погибает, двигается дальше и даже помогает героям и людям в других местах Эллады (в том числе Гераклу, кстати).

Инсценированное Анной Денисовой броуновское движение мыслей персонажа, хаос чувств в Медее возвращают нас к идее «чистой» эсхатологии. Медеины реплики, порой даже очень пространные, воспринимаются на грани шаманского камлания или даже экстатической речи оракулов. Словно это тень Медеи вещает из потустороннего мира и не может зазвучать в полный голос – четко и однозначно.

МАГИЯ МЕДЕИ

У Еврипида Медея – колдунья, волшебница. Дочь волшебника. Внучка Гелиоса. Жрица или даже дочь Гекаты, богини подземного царства.

Уже у Разумовской магия из Медеи «ушла». Нет в ней магии и в постановке ЯГТИ.

Ее «козни» лишились магического и мистического и остались просто безумными и даже террористическими.

ТАНАТОЛОГИЯ МЕДЕИ

Медея несет смерть и распад уже у Еврипида.

В постановке ЯГТИ смертоносная сила Медеи необратима и ведет ее саму к погибели. Медея просто не может остановиться и, словно черная дыра, пожирает сама себя. О ее смерти и детей сообщают в новостях, вполне обыденно…

Дети в ярославской постановке присутствуют только как внесценические, в отдельных репликах персонажей. Их засценическая природа понятна: не они «жертвы» Медеи, а она сама.

Я с о н. Тогда я ничего не понимаю. Зачем ты это сделала?

М е д е я. Затем, что тело, ненужное тебе, мне опротивело. Хотела выместить на нем – тебе не угодившему – всю злобу. В грязь втоптать. Унизить. Надругаться. Затем, что перестала собой я дорожить. Мне все равно, кто это тело бедное захочет. Его отныне сможет каждый раб на свой тюфяк соломенный швырнуть. Что мне за дело, царь. Ведь о н меня не любит!

А ЧТО ЯСОН?

У Еврипида Ясон царь. И у Разумовской он тоже царь, но помимо этого (и, как оказывается, самое для него главное) герой Эллады и муж Медеи. Ясон любит Медею. Его женитьба на Главке в действительности неудавшаяся хитрость. И у Разумовской он умирает вслед за Медеей:

Я с о н. Свершилася мечта. Какой ценой ужасной! (Пауза.) Благодарю за честь. Мне царство ни к чему. Я не рожден на свет быть государем. Я греческий герой и муж Медеи. Таким я был, таким я и останусь в веках

 В ярославской постановке Ясон - альфонс. Его хитроумным планам уже не верится. На самом деле это он торгует своим телом, прикрываясь фиговыми листочками самоубеждения и семейной выгоды. Он над своим телом тоже… надругался - с точки зрения Медеи.

Реплика Ясона «Я греческий герой и муж Медеи» у Разумовской звучит как самоприговор над мертвым телом жены и не подлежит обжалованию. А в спектакле ЯГТИ это всего лишь аргумент в перебранке мужа и жены и звучит он как-то по-детски, инфантильно. Обиженно. Да еще и на стол взобрался. И игрушечный «мечик» вперед выставил. Ну как ребенок. Право.

Ясон на всех уровнях воплощает маскулинный гендерный стереотип – у Еврипида, Разумовской, Кузина. Только вот в постановке ЯГТИ эти стереотипы отборно оксюморонны: южная стать и кровь, огонь в глазах Эрика Тарханидиса, пламенные речи на его языке, с одной стороны, и психологические всхлипы, инфантильная скороговорка и откровенная беспомощность на сцене – с другой.

Второй акт полностью состоит из дуэта Анны Денисовой и Эрика Тарханидиса – и от этой пары не оторвать взгляд, не замкнуть ушей от их речей. За их психологическими взлетами и падениями следишь на одном дыхании.

Не менее статный, с волшебным тембром и брутальной харизмой Александр Ботяков в роли Эгея в общении с Медеей, как и Ясон, не может не сорваться с высоты своей царственной нирваны на мальчишеский истерический дискант. В трио с бессловесными, но услужливыми Гонцами только Эгею дан голос. Но и он бессилен перед голосом Медеи. А «побеждает» только потому, что так решила сама Медея. Параллель с Ясоном рисует публике понятный стереотип: женщина всего лишь игрушка в руках забияк мальчишек… Ох как часто их реплики в адрес Медеи начинались с «дуры»… (Помните, сходная мысль в «Бесприданнице» у Островского и «Жестоком романсе» у Михалкова.)

В этом месте необходимо отметить работу Ольги Тороповой и Натальи Асанкиной и поблагодарить педагогов за образные решения на уровне сценических образов и звучащей речи: и бормотанье, и камлание, и скандирование – все звучало органично (и даже мат).

МЕДЕИН МОНОЛИТ

В кульминационный момент ярославской постановки на персонажей с потолка сыплется щебень. Сценическая галька не что иное, как раздробленный монолит, некогда бывший скалой, рассыпавшийся на миллионы мелких камушков... со временем. Время – беспощадный молот.

Медеин монолит античной породы за тысячелетия разбит и раздроблен в гальку (есть некое созвучие в словах «галька» и «Главка», их сходство: Главка – суррогат Медеи, неизмеримый с ней по масштабу, кстати, лишь слово…). Современный масштаб персонажей и происходящего уже не тот. Что прежде.

От высокой греческой трагедии остались невнятные атавизмы - звуки незнакомого языка в устах Ясона (Эрика Тарханидиса) и в телевизионной программе о Колхиде и аргонавтах. Бранные мечи превратились в вялые игрушки. А героические мускульные напряжения – в позы.

Наверное, поэтому Ясону Медеино угощение кажется пресным. Нет в нем прежнего богатства вкуса (воспринимается двусмысленно: то ли в еде нет вкуса, то ли в самом Ясоне рецепторы вкуса притупились…). А надетый Медеей при встрече с Ясоном ему на голову ковш с водой просто истеричный жест, атавизм героической страсти.

Кухонные мотивы и мат в сценах Медеи с Подругой, Эгеем и Ясоном – те самые флуктуации архисовременного в древнем полотне, пятна плесени на антикварной ткани. Тот самый «сбой в программе» (современная метафора. информационная), причем на уровне ДНК (еще одна метафора. Тоже современная).

Общеизвестны слова Софокла об Еврипиде: «Я изображал людей такими, какими они должны быть; Еврипид же их изображает такими, каковы они в действительности». Кто же она - ярославская Медея?

АНТИЧНЫЙ ГЛЮК

Пространство у Еврипида, в пьесе Разумовской и ярославской постановке разное. У Еврипида и Разумовской оно пространно, беспредельно, с видом на море – словно чувствуешь его безбрежность.

В ярославском спектакле, когда открывается занавес, публика видит… кухонную стену и в ней маленькое окошко с видом на море. Кухонная мебель с покосившимися дверками. Кухонная мойка с горой немытой посудой. Восхищает тщательность, с которой собран и выставлен весь этот реквизит. Само по себе это уже «телеграмма» постановщика и труппы публике.

По ходу сценического действия что-то постоянно мешает публике увидеть море, но постоянно напоминает, что оно есть.

Нечто подобное описывал Платон, когда в образах объяснял природу человеческого познания. Представьте себе пещеру, человек сидит в пещере и смотрит на отверстие-выход. За ним что-то есть – человек это понимает, но видит все нечетко, размыто. Эту особенность человеческого восприятия видеть размыто, расплывчато называют «эффектом пещеры» и так объясняют ограниченность человеческого восприятия. Труппа учебного театра намеренно ограничила восприятие публики и… мешает выйти «из пещеры».

Медея в ярославской постановке лишь Тень былого величия. Античный Глюк.

Степанов В.Н.,

заслуженный работник высшей школы Российской Федерации,
доктор филологических наук, профессор,
член Союза журналистов Российской Федерации