«Неправильный» театр

Как современные режиссеры ломают стереотипы.
Для большинства театр — это сцена, на которой играют актеры, повторяя заученный текст. Но новые режиссеры зачастую творят собственный мир на основе своего воображения, и многим для этого не нужны подмостки. 
Фото: Bettina Strenske / ZUMA / Globallookpress.com


В рамках международного арт-фестиваля «Сад гениев», который проводился в начале июля в Ясной Поляне, театровед Марина Давыдова прочла лекцию о том, что представляет собой современный театр. «Лента.ру» публикует фрагменты ее выступления.

В то время, когда я училась в институте, были популярны дискуссии о том, выживет ли театр, не потеснят ли его другие виды искусства. Действительно, этот нетиражируемый, неконвертируемый, в отличие от кино, формат казался одним из самых архаичных, старомодных, доживающих свои последние дни.

Сейчас я могу сказать (и для меня самой это удивительно и неожиданно), что театр оказался не просто чрезвычайно живучим, он стал едва ли не главным видом искусства. Как-то вдруг выяснилось, что в нем очень много «дверей», через которые в него можно войти и выйти в сопредельные пространства.



Сопредельные пространства

В литературе (будь это беллетристика или нечто сугубо интеллектуальное) есть только один способ репрезентации любого произведения — книга. Или кино — его можно показывать только на экране. У театра способов репрезентации множество. В театре можно показывать кино, в театре можно показывать видео — этим активно пользуется, например, немецкий режиссер Франк Касторф. Он впервые стал использовать в своих спектаклях видеокамеру, транслируя то, что происходит на сцене, крупным планом на экран, который стал составной частью всех его постановок. Но когда мы в театре показываем кино, он все равно остается театром.


Представление Франка Касторфа
Фото: volksbuehne-berlin.de


Недавно на фестивале Wiener Festwochen я показывала спектакль «Концерт по заявкам», поставленный по известной пьесе Франца Ксавера Кретца. Она интересна тем, что в ней вообще нет слов. Это одна сплошная ремарка, описывающая вечер из жизни немки, живущей в типовой квартире в Восточной Германии. В течение всего спектакля героиня, находясь на сцене, выполняет некие ритуальные действия, которые совершает любая современная женщина. В конце зритель понимает, что самое страшное испытание для нее заключается в том, что в ее жизни ничего не происходит. Спектакль заканчивается фактически самоубийством этой женщины.

У этой пьесы очень много интерпретаций, но та, которая была показана в рамках фестиваля, представляла собой инсталляцию. Зрители стояли вокруг квадратного помоста, на котором была гиперреалистически воспроизведена квартира с раковиной, с душем, с унитазом — со всем, что в ней должно было быть. В ней жила героиня, а мы ходили вокруг и смотрели, какие журналы она читает, в какие компьютерные игры играет, что ест, что прячет в холодильник… Это выглядело как типичная инсталляция. Тем не менее мы все понимали, что происходящее перед нами — театр.

Или, например, есть такой португальский режиссер Тьяго Родригес. Его очень любят фестивальные продюсеры, поскольку затраты на его спектакли минимальные: он привозит с собой небольшой чемоданчик и играет весь спектакль совместно со зрителями. Родригес приглашает их из зала, они садятся на стулья, и он вместе с ними разучивает, а потом читает сонет Шекспира. Но это вовсе не литературный вечер — это тоже театр.

Примеров того, как нетеатр становится театром, великое множество. Хрестоматийным для меня является спектакль режиссера Хайнера Геббельса «Вещь Штифтера». В нем на сцене не только нет артистов — вообще нет людей. Его главными героями являются пять роялей, играющих сами по себе. В финале эти главные герои выдвигаются на авансцену, и когда раздаются аплодисменты — они немного «кланяются». Но мы смотрели это представление и понимали, что это спектакль.


Спектакль режиссера Хайнера Геббельса «Вещь Штифтера»
Фото: heinergoebbels.com



Что такое современный театр

Если меня попросят одним словом определить, какой он — современный театр, я отвечу: разный, потому что в нем ничто не отменило ничего. Нельзя сказать, что возник некий бессюжетный театр и вытеснил сюжетный. Или, например, сейчас много визуального театра (появилось много спектаклей, в которых артисты молчат), но он не вытеснил вербальный. Театр-цирк сосуществует с театром, в котором поют, и так далее.

Если современный театр настолько разнообразен, можно ли его как-то определить, какими словами его описать? Это непростой вопрос для меня. Когда его задает человек, не занимающийся театром профессионально, он кажется детским, но на детские вопросы отвечать сложнее всего. У меня есть два ответа на него: иронический и более серьезный.

Первый таков: в науке есть проблема распознавания образов, ведь даже ученым очень сложно зафиксировать, как это происходит в человеческом сознании. Скажем, входит в комнату кошка, и мы сразу видим, что это кошка. Входит собака — и мы видим, что это собака. Но если нас попросят объяснить, чем формально собака отличается от кошки, мы не сможем этого сделать. Что, собака больше кошки? А если это мопс? Распознавание образов — одна из важных научных проблем. Когда я смотрю спектакль, и меня потом спрашивают, современный ли это театр, у меня в голове происходит некое распознавание образов — вот и ответ.

Если же говорить серьезно, то давайте поставим мысленный эксперимент. Я пришла в какой-то театр и ничего не знаю про спектакль, который собираюсь смотреть. Не знаю, кто его поставил, кто в нем играет, когда он был поставлен. А потом мне говорят, что спектакль был поставлен вчера, состоялась премьера. Я отвечу: «Ну хорошо, может быть». Потом мне скажут, что обманули меня, и премьера была десять лет тому назад. И я опять соглашусь: десять так десять. Тут мне говорят: «Вообще-то по-настоящему это было тридцать лет тому назад». В случае с Малым театром или театром Моссовета я охотно и в это поверю, поскольку спектакли, которые ставят там, не несут в себе никаких признаков времени.

Но если мне скажут, что спектакль Саши Вальц был поставлен 30 лет тому назад, я тут же не поверю. Дело тут даже не в нестандартных решениях. И у Саши Вальц, и у Хайнера Геббельса оптика современного человека. Они видят реальность так, как ее не могли увидеть и зафиксировать люди прошлого. Если вы, имея это в виду, будете смотреть такой спектакль, вы почувствуете то же самое. Современным ли языком с вами говорит художник, слышит ли он вообще голос времени, какие-то его шумы, запахи, входит в его плоть и кровь современная реальность?



Неинтерпретационный театр

Среди расходящихся тропок, многочисленных театральных форматов в какой-то момент появилась одна важная тенденция. Возникло такое понятие, которое я бы определила как неинтерпретационный театр. Профессия режиссера — человека, который ставит спектакль, — очень молодая. Она возникла где-то в конце XIX века, тогда начали появляться какие-то первые опыты.

В первое время все самые радикальные режиссерские жесты совершались в пространстве интерпретационного театра. Брался некий текст (чаще всего пьесы, но иногда, например, романа или повести), обычно классический, но он мог быть и современным. Режиссер садился вместе с артистами, разбирал его, а дальше начинал его интерпретировать на сцене. Некоторые пытались вчитаться в написанное, подобрать к нему какие-то правильные ключики. Были случаи, когда режиссер брал текст и пытался сделать постановку вопреки ему. Тем не менее все его усилия были направлены именно на текст, он выстраивал с ним более или менее сложные отношения. Театр в этих рамках развивался в течение многих десятилетий.

Но вдруг появилось направление, в котором режиссеры вообще не работали с текстом. Они сочиняли театральную реальность из ничего, с чистого листа. Иногда режиссер придумывает все сам и выплескивает это на сцену с помощью артистов, но иногда эти спектакли сочиняются коллективно.


Тадеуш Кантор играет в спектакле «Умерший класс», 1983 год
Фото: Wojciech Krynski / culture.pl



Тадеуш Кантор

У истоков понимания того театра, с которым мы сейчас имеем дело, стоят две великие фигуры: Тадеуш Кантор и Пина Бауш. Кантор в первую очередь был художником, и долгое время его не воспринимали как режиссера. Последний период своего творчества он называл «Театром смерти». В его рамках было поставлено пять спектаклей, самый известный из которых называется «Умерший класс».

Кантор рассказывал, как приехал однажды в польский городок Белополе, в котором родился, и увидел здание школы, в которой учился, заброшенное, заколоченное. Он подошел к строению и заглянул в мутное окошко. «И вдруг я увидел свой класс, и себя там, и своих одноклассников. Они предстали передо мной», — говорил он. К тому моменту большая часть его одноклассников была мертва. Сам Тадеуш Кантор — еврей, как и его соученики, и многие из них погибли в гетто в годы немецкой оккупации.

Спектакль «Умерший класс», как и все в этом цикле, — это одновременно некая инвокация и визионерство. Очень важно, что во всех этих постановках Тадеуш Кантор сам стоит на сцене и смотрит на видения и явления, которые сам же породил. Но он делает это так, как будто видит их в первый раз, очень эмоционально реагируя на происходящее.

Кантор умер накануне премьеры своего последнего спектакля «Сегодня у меня день рождения». Сохранились записи репетиций, на которых актеры не понимали, что делать, поскольку без самого Тадеуша Кантора его видения не работали. Но отменять спектакль не стали, роль Кантора сыграл один из артистов, и в результате стало понятно, что этого не может быть. Никто не может сыграть его, кроме него самого.



Пина Бауш

Пина Бауш формально относится к миру хореографии, но то, что она сделала, называется «танц-театром». Это нечто большее, чем танец, абсолютно свое направление. Некоторые вещи в творчестве Кантора и Бауш рифмуются — в частности, это детская память, которая оказывается и у того, и у другого художника очень сильной и порождает новые миры.

Пина Бауш создала свой театр в городе Вуппертале и прославила этот провинциальный индустриальный город на весь мир. Когда она была маленькой девочкой, жила недалеко от Вупперталя. У ее отца было кафе, и Бауш с трех лет наблюдала за тем, что там происходит. Люди ссорились, мирились, выясняли отношения, смертельно обижались друг на друга — происходили и комические, и трагические вещи.


Балерины из труппы Пины Бауш танцуют Palais des Papes во Франции, 1995 год
Фото: Anne Christine Poujoulat / AP


Эта детская память претворилась в «Кафе Мюллер». Так же, как Тадеуш Кантор присутствует в своем спектакле среди порождений собственной фантазии и воспоминаний, Пина Бауш танцует в своей постановке.



Какой театр правильный

Театр в сознании россиянина — это такой дом с колоннами, в который мы приходим в семь часов вечера и попадаем в темный зал, в котором смотрим нечто. Обычно по сцене ходят какие-то люди, они говорят выученные слова по ролям. Зрители же оценивают их актерские умения. Они говорят: «Да, вот этот Гамлет играет на пятерку, а вот эта Гертруда — какая-то троечная». Конечно, такой театр никуда не делся, но это лишь один из великого множества способов существования театров.

Наверное, одна из главных проблем российского пространства заключается в некоем обрядоверии в области культуры: наше общественное мнение верит в существование каких-то вечных законов в искусстве, правильных и неправильных форм. В театральных вузах учат, как правильно ставить спектакли.

В современной реальности совершенно невозможно сказать, как это делать правильно, поскольку практически каждый режиссер, если он действительно значимая фигура, становится демиургом, творящим на сцене новую реальность, и каждый творит ее по своим законам.
Автор
Записал Михаил Карпов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе