Много лет мы знаем Додина как художника глубоко трагического мироощущения. Комедии он ставил мало и давно. Предметом его исследования, как правило, становятся драматичные ситуации, душевное неблагополучие, надлом и вообще всяческое горе-злосчастье. Предпоследняя его работа — показанные прошлой осенью «Три сестры» — эту линию продолжили: сухой, безвоздушный, буквально обугленный (и, разумеется, виртуозно сделанный) спектакль получился не про то, что «надо жить», а — как раз не надо, да и нельзя.
И что? Пришла весна, выглянуло типа солнышко, а Додин за полтора месяца (тоже нехарактерно: обычно в МДТ репетируют годами, кропотливо исследуя и погружаясь в жизнь и судьбу) взял да и поставил «Портрет с дождем». Этот сценарий Гавриил Егиазаров экранизировал в 77-м, в 80-м он напечатан в сборнике Володина с тем же названием. Основные мотивы драматурга в наличии, но силы его лучших, главных пьес это сочинение не достигает. Главную героиню, вариацию на любимую володинскую тему спасения-в-женщине, зовут Клавдией. Она пашет в типографии, увядает, растит двоих детей от разных отцов, неколебимо, вопреки всем глубоким укусам действительности, верит, что люди хорошие, и упорно, хоть неуклюже рвется устроить «всехнее» счастье.
Когда Додин обращался к советским временам — его опять-таки интересовали трагические обстоятельства, ложь и подлость, корежащие душу, человеконенавистническое мироустройство: от социума до быта, подробно воспроизведенного на сцене. Таковы были и легендарные «Братья и сестры», и «Московский хор», и «Жизнь и судьба». Но вот в мире Додина просветлело, прояснело. Художник Александр Боровский на черной голой сцене устроил фотоателье: белый фон-экран и прожектора с зонтиками-отражателями. Свет яркий, чистый, но не беспощадный, как бывало, а такой, будто воздух промыли. Его, кстати, и промыли: на авансцене периодически начинает идти сверкающий, очень красивый дождь.
Тщательно воспроизведенные костюмы сразу задают ретро-интонацию: все персонажи по очереди выходят из зала, принимают дурацкие позы, в каких тогда фотографировались, строят натужные гримасы, светильники вспыхивают, щелкает затвор аппарата. И дальше середина сцены перед экраном остается игровым пространством, по бокам актеры рассаживаются на аутентичные обитые коричневым дерматином стулья, поджидая своего выхода. Кинематографически быстрая смена мест действия достигается приемом, уже не раз использованным Додиным: занятые в предыдущем эпизоде не уходят, молча и как бы незримо присутствуют в следующем. К примеру, Клавдия объясняется с моряком Анатолием, очередным объектом приложения щедрот своего сердца, он кладет голову к ней на колени — да так и остается в этой позе, пока она дальше говорит с подругой и ее мужем, оказавшись, по сценарию, у них дома.
Портрет у Додина все-таки не групповой (хоть этой картинкой кончается спектакль), а прежде всего Клавдии. Задача играющей ее Татьяне Шестаковой намеренно усложнена. Практически все время она сидит на фоне экрана, на краешке стула, как на жердочке, держа ноги в резиновых сапогах на весу, таким образом, ее существование — один статичный крупный план. Актриса развивает многократно варьированный ею мотив: некоторого юродства, которое и есть душевная чистота и доброта. Притом мы все-таки в театре, играют отнюдь не «по-киношному», и в ткань диалогов включены стихотворения Володина. Поначалу это реалистически мотивировано: например, Анатолий не расстается с гитарой и эти стихи напевает. А потом герои, дойдя в своих излияниях до градуса кипения, переходят на стихи. И вот тут как раз у Шестаковой лучшее место: «По статистике, многие женщины / От усталости сходят с ума». Голос ее звенит, летит, и про сумасшедший дом получается все же убедительнее, чем про детей и тягу к мужику. Потому что как ни расширяй диапазон, актерскую индивидуальность вовсе отменить невозможно.
Общаются здесь, как правило, не в прямом диалоге, но, стоя фронтально, произносят текст в зал. Не все в равной степени выдерживают испытание этой манерой и этой мизансценой. Детей изображают представители младшего и среднего поколения МДТ, они точны, но дальше типажного соответствия дело не идет. Анатолий — один из корифеев прославленной труппы Сергей Курышев пока не нашел красок, отличных от тех, какими он рисовал свои прежние выдающиеся роли. А вот сослуживица Клавдии Ирина и ее муж Игорь — настоящие победы Натальи Акимовой и Сергея Власова. Игорь — подкаблучник, вялый рохля в нелепых очках и шляпе, в котором из-под слой за слоем нараставших с годами смирения и послушания вдруг вырывается вопль протеста против собственной никчемности и общей повседневной рутины. Власов отменно читает знаменитое «Говорят, Бога нет, / А есть законы Физики…» Наталья Акимова, превосходная актриса, одна из главных драгоценностей Малого драматического, играет свою Ирину с концертным блеском. Немолодая тетка, с железобетонной укладкой на голове, с вульгарными зелеными тенями, с крикливо накрашенным ртом, который на каждом слове умудряется кривиться во все стороны разом, ревнивая, злая, главное — исполненная неколебимой уверенности, что уж она-то знает, как надо. Акимова дает всем этим до боли знакомым чертам художественную огранку, создавая прямо-таки архетип совковой мещанки.
Нет сомнений, что спектакль, как всегда бывает у Додина, еще подрастет, гармонизируется. Пока ясно и удивительно одно: теперь в МДТ можно прийти не только за потрясением, но за утешением.
Дмитрий Циликин
Московские новости