Текст Елинек вообще довольно любопытный. Персонажи изъясняются казенным языком учебника по экономике. Например, женщину здесь сравнивают с капиталом. Но, как говорит один из героев, женщина, «расширяясь», перестает быть прекрасной, а вот капитал, в отличие от нее, совсем наоборот. Слова, по большому счету, вообще не служат выражению эмоций. Слово — инструмент воздействия, влияния, подавления. Например, консул Вейганг, только что исполнивший пылкий любовный дуэт с Норой, уже в следующей беседе с запавшим на Нору Министром говорит о том, что их «страсть — скоропортящийся товар», и стоит министру немного подождать — Нора достанется ему без лишних хлопот.
В пьесе используются эстетика плаката и прямые отсылки к Брехту — неслучайно сюжет перенесен в 30-е годы. Естественно, говорится в ней не про человека, а про социальные и гендерные механизмы отношений, их экономическую подоплеку. Персонажи действуют не как индивидуальности, а как представители — класса, пола, профессии… В спектакле есть оркестр, который акцентирует повороты сюжета, музыка выполняет функцию иронического комментария. Есть хор работниц фабрики, которые тоже исполняют своего рода зонги.
Катержина Винтерова (Нора).
Фото — архив театра.
Каждая новая ситуация, поворот сюжета меняют персонаж до неузнаваемости, вне психологической логики и внутренней мотивации. Так, Нора (Катержина Винтерова), порвавшая с мужем, сначала появляется на фабрике в скромной рабочей блузе, обуянная желанием посвятить свою жизнь трудовому подвигу, и поначалу стойко отвергает настойчивые ухаживания Лидера рабочих. Но вскоре попадает в привычную для себя колею — становится содержанкой крупного дельца Вейганга, эротическим объектом, игрушкой (кошечкой, птичкой), а позже — инструментом воздействия на Хельмера, которого Вейганг собирается использовать в своих махинациях с землей, на которой расположена фабрика, где работала Нора. Она «выбивает» информацию из Хельмера (любителя игр в доминацию) кнутом, переодевшись в черный латекс. Узнав, что в результате жертвой махинаций станут рабочие, героиня, теперь уже эмансипе, отправляется на фабрику, чтобы открыть правду рабочим и поднять их на бунт, но подвергается насмешкам и терпит неудачу. Отвергнутая Вейгангом и уже не такая аппетитная, становится проституткой и обслуживает министра в эротических играх со спортивными снарядами, и, наконец, возвращается к Хельмеру, удовольствовавшись судьбой домохозяйки и владелицы магазинчика тканей.
Если сначала Нора — красивая эффектная женщина (все мужчины удивляются тому, как она сохранила столь блестящий «экстерьер», родив двух детей), то по ходу действия она жухнет и, наконец, появляется сварливой пергидрольной «кошелкой», зеркально повторяющей внешний облик своей предшественницы, фру Линде, мечтательно и не без преувеличений смакующей свои былые любовные подвиги. Под стать ей и Хельмер, готовый вступить в коричневые ряды.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Какова настоящая Нора? Есть ли она на самом деле? Едва ли. Посыл Елинек не назовешь феминистским, раз в центре женщина, лишенная «я», личностных проявлений. Все ситуативные перемены показаны без малейших переходов, как некий монтаж сцен, и по замыслу, скорее всего, через смену масок. И режиссер, и актеры (элегантнее других это получается у Катержины Викторовой), разумеется, «ставят оценки» и соц. явлениям, и своим персонажам так, что у нас не возникает вопросов. Но делают они это достаточно лапидарными средствами, через буффонаду, утрировку, шарж, столь же легко употребимые, например, по отношению к персонажам какого-нибудь незамысловатого фарса или салонной комедии. Кроме того, от актерской манеры остается ощущение какой-то хлопотливости — и интонационной, и пластической, что тоже не способствует заострению формы. Не работают и интертекстуальные отсылки к Ибсену.
Попытка художника-сценографа поиграть с эстетикой позднего экспрессионизма тоже ни к чему не ведет. Заявленная в сценографии геометрия диагональных линий, массовка работниц в одинаковых форменных блузах изначально настраивают на восприятие какой-нибудь промышленной антиутопии вроде «Метрополиса». Но она не получает развития, не поддерживается геометрией мизансцен. Лестницы никуда не ведут, актеры не вписываются в ландшафт.
За тем, как поворачивается сюжет пьесы Елинек, перебрехтившей самого Брехта, следить действительно интересно. Но спектакль, как мне показалось, не дотягивает до ее бесстыдно-несценичного текста, беспардонного по отношению к ибсеновской Норе, как кирзовый сапог по отношению к балетке.