Сергей Голомазов: «Не такая она избалованная, наша публика»

Театр на Малой Бронной, художественным руководителем которого вот уже шестой сезон является Сергей Голомазов, стоит неким особняком — со своей, сокрытой от внешних взглядов внутренней жизнью и тихой последовательной политикой, претворяемой в жизнь без каких бы то ни было скандалов и неугомонным отслеживанием в СМИ. Но сегодня театра без проблем не бывает…

— Сергей Анатольевич, придя в театр на Малой Бронной в 2007 году, в одном из интервью вы сказали: «Не знаю, какой из меня получится художественный руководитель». По прошествии пяти сезонов узнали? Можете с этой позиции себя охарактеризовать?


— Терпимый и удовлетворительный. И немного нервный.


— Вы учились на режиссерском факультете и в аспирантуре РАТИ (ГИТИС) у Андрея Александровича Гончарова, играли в театре им. В. Маяковского, когда им руководил ваш мастер. Много ли в вашей собственной режиссуре от Гончарова?


— Достаточно. Как у всякого последовательного ученика своего учителя.


— В 2007-м вы не выбирали артистов, вас направили в театр «укомплектованный», со сложившимся коллективом. Но вы как мастер выпустили два курса в РАТИ и кого-то из своих учеников взяли в труппу — сейчас коллектив активно помолодел. А что со старожилами? Как в театре решается вопрос поколений?


— Шанс проявить себя я всем даю, вне зависимости от принадлежности к тому или иному поколению. В актере я прежде всего ценю художника. «Вопрос поколений», если он лежит в плоскости творчества, — вообще не вопрос! А если этот вопрос лежит в плоскости социальной и нравственной, то тут не вопрос, а уже проблема! И как ее решать, лично я не знаю до конца. Ответ на этот вопрос надо искать в законодательной плоскости.


— Художественный совет, отмененный вашим предшественником в Театре на Малой Бронной, вы собирались восстановить...


— Художественный совет я не восстановил. Увы.


— Но многие зрители чувствуют необходимость в цензурировании того, что предъявляет им сегодня театр. По вашим словам, в театре худсовет необходим. Но где находится грань между совещательным и цензурным органом?


— Художественный совет как цензурный орган — неприемлем. Как орган совещательный — возможен, но это не есть правило и необходимость. Грань здесь очень даже четкая, и определяется она правами. Каждый театр сам — в лице руководителя или директора — должен решать, насколько ему нужен такой совет. Это тонкая материя. А вообще этот совет все больше походит на советский атавизм... Что касается «запрещать — не запрещать». Полное право на это имеет учредитель.


— Что, на ваш взгляд, сейчас интересно зрителю? Какой у вас зритель?


— Зрителю всегда интересен только он сам. Хороший режиссер лишь реализует смыслы и образы, которые давно тревожат зрителя. В Театре на Малой Бронной зритель демократический. Я не уверен, что театру надо искать свою целевую аудиторию. Спектаклю — возможно. Хотя хорошему спектаклю, как любви, все зрители покорны. Впрочем, по этому вопросу есть и иные мнения.


— На Малой Бронной вы поставили гораздо больше зарубежных пьес, нежели отечественных. «Плутни Скапена» Ж-Б. Мольера, «Концерт для белых трубочистов» Дж. Ортон, «Аркадия» Т. Стоппарда, «Коломба, или «Марш на сцену!» Ж. Ануя, «Почтигород» по пьесе американца Джона Кариани. Почему?


— Потому что к современным русским текстам у меня есть вопросы по линии ремесла, культуры, содержания, поэзии и смысла. Думаю, что пьесы отечественные есть — драматурги же пишут! Сюжеты тоже есть, наверное. Что касается героев... Герои, достойные своего времени, наверное, тоже есть. Другое дело — кому эти герои интересны? Не многим. И это — не хорошо и не плохо. По-моему, современная драматургия находится в стадии осмысления современной поэзии и потока нашей очень непонятной и мутной жизни. Она ведь очень молода, эта драматургия. Молода! И в силу этого очень одинока. Вместе с тем она озлоблена и инфантильна, что нормально для молодости.


— Уже очень давно вы говорили, что хотите поставить Вампилова, но до сих пор почему-то не ставите. По-вашему, сейчас зрителю и театру герои Вампилова неинтересны, в них нет необходимости?


— Герои Вампилова интересны всегда. Просто я не знаю, как интересно поставить Вампилова — не дорос, видимо... Вот почему, скажем, в молодой современной драме столь востребована публицистическая, гражданская составляющая? Да потому что есть в ней хоть какая-то ясность, хоть какие-то герои и какие-то правила! Но большим репертуарным театрам эта драма не нужна. Они от неё шарахаются, как нечистый от ладана. Но и зрителям, которые приучены к другим сказкам, эта драма тоже не нужна: они хотят отдыхать или про любовь романтическую... Зрители хотят видеть такие пьесы, чтоб и поплакать! А политики и публицистики вашей — вон и в телике много! И ведь не объяснишь им, наивным, что это вы, господа-зрители, глубоко не интересны современной драматургии. Что это вы все и ваш обычный театр новой драме глубоко безразличны и неинтересны. Всей своей постсоветской, народной, глубоко мещанской массой вы безразличны, не интересны и не любимы! Для новой драмы в этом отравленном озере клева нет, и не будет ещё долго. А когда начнет клевать? Не знаю. Наверное, когда мир перевернется! Или театр...


— Вы неоднократно работали со сложными и громоздкими литературными произведениями, перенося их на сцену. В числе ваших постановок «Петербург» А. Белого, «Яма» А. Куприна, «Бесы» Ф.М. Достоевского. В чем для вас состоит главная трудность в этом процессе и всё ли можно и нужно переносить на сцену?


— Главная сложность состоит в переводе литературы на язык драмы, в поиске сценического и образного эквивалента, который бы отражал глубину литературного языка автора. Эта тема заслуживает отдельной научной работы. Все переносить на сцену не стоит, можно закопаться. Что переносить? Что режиссеру нужно — по смыслу и по сюжету, — то и переносить.


— Должны ли драматурги прошлого отвечать на вопросы нашего времени? Каковы критерии у нынешних режиссёров при выборе пьесы для постановки?


— Драматурги прошлого никому ничего уже не должны и должны не будут. Просто в истории мировой драматургии иногда встречаются авторы, которые и глубоко, и всерьёз, и красиво задавались вопросами вечного толка. В чем смысл жизни, например. Такие вопросы будут всегда современны, как, впрочем, и настоящие, трагические истории любви. Какие критерии у других режиссеров, я не знаю. Какие критерии у меня? В пьесе должны быть качественная фабула, сюжет и содержание. Что еще? Побольше женских ролей!


— Вы не скрываете своей уверенности в том, что в современной российской драматургии светлых пьес о любви нет. Почему их нет, тема-то вечная? Или, может быть, вы просто плохо ищете?


— Ищу я хорошо. Но дело в том, что реальность наша беспросветна, и любовь в ней давно убита. Убита всем строем жизни. Это трагично осознавать, но это так. Если честно, это страшная тема!.. Писать о любви надо и не фальшиво, и не цинично, и заразительно! В драме сейчас у современных авторов — кишка тонка! Простите... Радует только то, что когда-нибудь это кончится. А может, и не кончится? И потом, вечность любовной темы не гарантирует непременную способность общества на эту тему интересно разговаривать. При определённых обстоятельствах общество теряет потребность и способность любить и сострадать. Такое встречалось в истории разных культур, и не раз. Я слышал однажды в театре — кто-то из пожилых театралок сетовал: «Разучились писать про любовь...» Про какую любовь? — думаю я. Да мы изживали романтическую любовь к человеку — в драматургии и в жизни! За последние пятьдесят лет всем строем своей жизни изжили ее благополучно. Нравственную, христианскую любовь к человеку значительно раньше изжили, чем сами родились! Наши дедушки решили эту проблему по-большевистски прямо, гораздо раньше наших пап и мам. Все, отдыхайте, театралки! — любви нет, и в скором времени в новой драме не будет. В сторонке курит ваша любовь к человеку.


— Сейчас на государственном уровне не работает система заказов драматургам пьес для постановки, как это было в советские времена. Но театр и сам вполне может делать такие заказы. Драматурги «простаивают», вынуждены уходить из профессии, потому что и уже написанные ими пьесы никто не читает, даже если они лежат на вахте того или иного театра. Это сегодня общее положение. Откуда у завлитов и худруков такое стойкое пренебрежение к отечественным современным драматургам?


— Потому что подавляющее большинство драматургов — графоманы. И так было всегда. Как и в режиссерской профессии, большинство — бездари. И это нормально. Заказывать пьесы? Даже и не знаю, что ответить. А эта система госзаказа пьес разве уже дала результаты? Мне сразу вспоминается Булгаков и его «Батум»... Театр и драматург — они связаны. Что сейчас происходит с театром? Это такой запутанный клубок хронических проблем, вопросов без ответов, умностей и глупостей... С драматургией — то же самое.


И сдвинуть эту махину, которая весит тысячу тонн, можно только волевым способом, как Петр I. Нам все время говорят, что делать этого нельзя — посмотрите, как в Европе, вы же не азиаты и т.д. А какой ещё есть путь? Я не вижу другого выхода. А пока мы живём в той коммуналке, где все ненавидят друг друга. И в ней может родиться только стенгазета. Причем, заметьте, в стенгазете нет цензуры. И все опять соберутся возле той стенгазеты, позлословят и посмеются, поругаются и разойдутся... Думаю, что те чрезвычайно интересные процессы, которые сейчас происходят, дадут однажды всё-таки какой-то результат. И все это варево, все это кипение в результате что-то сварит. Знаете, на Камчатке есть такое каменное плато, теплое, полузасохшее болото, очень вонючее, и только где-то с краю прорывается, бьет вверх маленький чистый гейзер. И ведь случится момент, когда он пробьет, размоет всю эту толщу вонючей грязи, что-то же случится! Думаю, что тогда и появятся тексты. И их напишут люди, воспитанные на вещах, где есть любовь к родине, к этим людям, к этому театру.


— На ваш взгляд, современная отечественная театральная режиссура какие испытывает сложности? Достойна ли она внимания с точки зрения истории театра?


— Трудности профессии? Ну, помимо штатных ремесленных проблем, есть еще одна проблема. Между современным театром и зрительным залом — не оркестровая яма, а пропасть непонимания. Впрочем, это проблема не только театра. Поделюсь одним наблюдением. Я несколько раз бывал на семинарах, посвященных проблемам современной молодой драматургии. И не покидало меня ощущение, что все эти славные талантливые ребята, в своей дружной профессиональной субкультуре словно отказались от внешней жизни. Жизни, являющейся прямой противоположностью их миру. И жизнь эта им мало того что не интересна — она для них опасна. В девяностые годы таких называли «неформалы»: чем-то отличающиеся от всех. Вот тут и спрятана проблема современной и молодой драматургии.


— То есть молодежь вас не обнадеживает?


— Молодость разума современной драматургии происходит из двадцатилетнего провала русской драматургической традиции! Обозначился этот провал началом девяностых и продолжается до сих пор. Юный разум современной драмы требует и ищет в жизни высокого, а находит лишь вранье и фальшь, человеческий вакуум, дурную социальную клоунаду и нравственную тину.


— До того, как стать художественным руководителем Театра на Малой Бронной, вы долгие годы были свободным художником, делая постановки в разных театрах. Сейчас какие у вас отношения со свободой?


— Свобода есть осознанная необходимость. А если серьезно, ну какая тут, к чертям, свобода при таком количестве обязанностей! Хотя в целом я делаю, что хочу... Наверное, я свободный человек.


— А как оставаться свободным художником в рамках, скажем, системы Станиславского?


— Опыт Станиславского не есть единственный и неизменный способ жизни в творчестве. Это лишь один, пусть и самый значительный в ХХ веке, но не единственный способ постижения творческих механизмов театра. Настаивать, учитывая общую теорию относительности, на том, что система Станиславского универсальна, — глупо. Хоть я и воспитан в традициях системы и исповедую систему Станиславского, но, думаю, что канонизировать ее — значит, погубить. И точно знаю одно: современный режиссер, актер, театровед, перед тем как отрицать саму систему, что нормально, должен ее знать. И знать на «отлично». Система Станиславского есть азбучный, грамматический свод ремесленных... даже не законов, а правил, которые являются результатом колоссального творческого опыта великого актёра и режиссера. Свод этих правил одновременно и прост, и фундаментален. Система Станиславского в театре — это что-то вроде теории относительности Эйнштейна в физике, или таблицы элементов Менделеева в химии, или теории большого взрыва в астрономии...


— То, что вы перечисляете в сравнении, относится к высокой науке с ее выверенной точностью.


— Да, но теория и уж тем более практика театра не есть что-то фундаментальное и сугубо научное. Творчество лежит в области иррационального, какого-то, скорее, антинаучного, очень чувственного и глубоко мистического процесса.


— Вы говорите о правомочности отрицания современным режиссером этой системы. Но зачастую отрицается то, чего не знаешь. Это признак бескультурья: проще же отмахнуться, «скинуть с корабля», чем долго учиться, погружаться, время терять. А у Станиславского книжки толстые...


— Смею утверждать, основываясь на своем педагогическом и творческом опыте, что интересно учить по Станиславскому у нас разучились. Это беда, и беда большая, учитывая, что творческий потенциал и содержание системы далеко до конца не освоены — ни творческим сознанием, ни теоретиками театра. Система понимается узко, ограниченно и просто примитивно как эстетика и рупор бытового, правдоподобного и жизнеподобного театра. Сам Станиславский иронически относился к многословию своей системы и говорил, что все, им написанное, есть лишь попытка научно понять смыслы и механизмы театрального творчества. Потом это назвали «Учение о сквозном действии и сверхзадаче». А попросту, это попытка найти ключ к ответу на вопросы: «Про что ставим спектакль? Про что и зачем играем эту роль?..» Как научиться интересно отвечать на эти — самые первые! — два вопроса? Как все это влияет на художественную выразительность спектакля и роли? Вот здесь зерно системы! Все остальное — выводы...


P.S. С 26 на 27 марта впервые, по аналогии с уже привычной «Ночью в музее», в 17 столичных театрах пройдет акция «Ночь в театре», устроенная по инициативе Департамента культуры г. Москвы. Каждый театр приготовил эксклюзив для зрителей: три спектакля за одну ночь, мастер-класс, лекция о французском театре, дегустация оригинального напитка, викторина по творчеству Шекспира, перформансы, цирковое выступление, открытая репетиция... А в Театре на Малой Бронной после вечернего спектакля для редких счастливчиков пройдёт экскурсия по закулисью — всегда манящему и запретному миру, где рождаются сценические иллюзии...

Литературная газета
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе