Василий Бархатов: «Со зрителем надо говорить цинично»

Cвой первый спектакль в Мариинском театре - оперетту Шостаковича «Москва, Черемушки» - режиссер Василий Бархатов поставил в возрасте 22 лет. .

С тех пор прошло три года и на его счету уже пять спектаклей в одном из главных оперных театров страны. На московский фестиваль «Золотая маска» 25-летний Бархатов привез оперу «Братья Карамазовы»: у нее шесть номинаций, на премию выдвинут и сам Бархатов как лучший театральный режиссер года. О том, что такое современная опера и почему зрителя надо эпатировать Василий Бархатов рассказал в интервью корреспонденту Newsweek Елене Мухаметшиной.

Вам 25 лет и вы ставите оперу в Мариинском театре, как вы к этому относитесь?


С пониманием и, как раньше говорили, «смотрю на это философски». Стараюсь не принимать все близко к сердцу, потому что и все плохое, и все хорошее, что происходит со мной, как-то резко зашкаливает. Если в это вдаваться, то долго не протянешь. Хотя я отношусь к тем людям, которые считают, что любой пустяк нужно доводить до предсмертного психологического состояния. Как-то специально себя изживать, в надежде, что это что-то даст в конечном счете. Пойти и закрыть грудью амбразуру. Так, между прочим, я бы мог, да.

Чувствуете уже, что пришла слава?

Предощущение какое-то есть, но я бы не называл это славой. Слава - это какое-то милитаристическое и героическое понятие. «Слава» - это Александр Македонский, Александр Невский, колышущийся плащ, Куликово поле…

Популярность?

Это в другую сторону уже. Популярность - это синоним доступности. А доступным, всем и каждому, я бы быть не хотел. Может, просто: быть интересным.

Почему вы занялись оперой?

Я собирался поступать на драматическую режиссуру, об опере речи не шло. Я, как и все малолетние зрители, очень страдал в оперных залах, это была школьная разнарядка. Что опера, что балет - они одинаково меня расстраивали. Когда я решил поступать на драматическую режиссуру, я встретил своего будущего профессора Розетту Немчинскую, и она намекнула, что я мог бы попробовать себя в музыкальной режиссуре. Мне вообще в жизни очень везет. У меня никогда не было блата и покровительства, но я довольно часто встречал людей, которые меня направляли каким-то совершенно случайным словом. 

То есть, просто случай?

Нет, немного другое. Надо ничего не бояться, и никогда не говорить, что чего-то недостоин. Тебе предлагают сняться в Голливуде у Стивена Спилберга, а ты отвечаешь: «Ой, ну, у меня акцент, я плохо знаю английский, как-то неловко». И никогда в жизни тебе такое предложение больше не поступит. Я отношусь к тем людям, - хотя кто-то говорит, что это особенность нашего поколения, - которые сначала ввяжутся во что угодно, а потом думают, как выкрутиться. Надо всегда соглашаться. Чутье тебя не подведет, если есть какая-то поросячья внутренняя уверенность, что ты сможешь это сделать. 

Так вышло и с Мариинским театром?

Я этого очень хотел, встречался два раза с Гергиевым, он сказал: «Да». Я вышел во дворик Московской консерватории - такая эйфория: мне было всего 22, а я хотел туда добраться хотя бы к 40 годам. А потом так: «Стоп! Сбылась мечта идиота, но теперь надо придумать, что ты ставишь, надо оправдать доверие». Мне кажется, что чем больше человек берет на себя ответственности, тем больше он от этого получает. Наверно, в какой-то степени ты преувеличиваешь свои возможности. На бирже есть такое понятие «плечо»: человек говорит о чуть большем количестве денег, чем имеет. Такие виртуальные деньги. И если он прогорит, он в огромном минусе, а если он выиграет, - то с «плечом» получит в несколько раз больше. Это как бы и не блеф, потому что какие-то деньги у тебя все-таки есть, - это преувеличение. Вот, я просто знал, что могу поставить оперу, и все. 

Оперный режиссер - редкая профессия. Для вас это важно? 

Да, таких людей дефицит. Я так говорю не оттого, что очень себя люблю. Хотя конечно, я себя очень люблю, как и все режиссеры. Есть четверостишие у современного поэта Андрея Родионова: «Так уж распорядилась судьба, на меня божий перст, на него чертов пальчик, поэтому он самовлюбленная свинья, а я - эгоцентричный мальчик». Так что все мы делимся на самовлюбленных свиней и эгоцентричных мальчиков, которые по своей сути все одно, просто первое сказано грубее второго. Я понял, что если я могу это делать, то почему бы мне не попробовать. Хотя понятно, что при определенном профессионализме раскидать людей по сцене сможет и обезьяна. 

Вам возраст сильно мешает? Артисты, наверно же, старше.

Я просто понимал, что мне нельзя дать повод. Как в драке - нельзя дать сбить себя с ног. Если ты падаешь на землю, то тебя затопчут. Понимая этот принцип, я и в 22 года, и сейчас, в 25, тщательно готовлюсь к репетициям. Я знаю, что происходит и в эту секунду, и в следующую. Я не оставляю воздуха, чтобы кто-то мог сказать: «Ага, а вот тут ты ничего не придумал». Я настолько четко знаю, что мне надо, что людей это подкупает. Даже если человеку очень не хочется чего-то делать, ему просто некогда воспротивиться. И в последнее время, - то ли мне кажется, то ли действительно, - мне перестали сопротивляться. В «Братьях Карамазовых» режиссура вся в актерах. Пластика практически как хореография, то есть, до мизинца все поставлено. Ни одного лишнего предмета. Появляется все больше современной режиссуры, и артисты начинают понимать, что голосом и музыкой все не ограничивается. Им надо делать что-то еще. 

Опера «Братья Карамазовы» в постановке режиссера Василия Бархатова 


Это же им в новинку? 

Сейчас игра становится неотъемлемой частью оперного театра. То есть, раньше в опере было так: ну, вышли бесформенные люди с пустыми глазами, спели и ушли. Особенно талантливые могут прижать руки к сердцу, а потом их развести в разные стороны, но это уже верхушка мастерства, это не каждый может. А на колено встать - это только виртуозы, на два колена - высшая каста. А сейчас в опере понимают, что этим они уже никого не убедят, что нужно играть, что они и певцы, и актеры, и непонятно, что важнее. И умные певцы знают, что если они где-то не допоют, то возьмут это актерством.

Вы стремитесь сделать оперу реалистичной. Но ведь она заведомо не такая: хотя бы потому что актеры там поют, а 30-летняя актриса играет 15-летнюю девочку.

По-моему, нет ничего более жизненного, чем 30-летние женщины, играющие 15-летних девочек. Меня много таких окружает. То, что называют особенностями оперного жанра, - это дикие штампы и глупости. Они все занесены в русский театр в советское время нечистоплотными людьми: статуарность, нелепость движений и ноль актерского образования. Как в грязной обуви натоптали. А мы теперь зубной щеткой все это оттираем. Единственная жанровая особенность оперы - это то, что в ней должны качественно петь и качественно должен звучать оркестр.

Вам близок эпатаж в театре?

Как запланированная акция - так, сегодня будем эпатировать: снимайте штаны, побежали на сцену - нет. Не как у Олега Кулика, во всяком случае: я себя в ошейнике голышом на улице еще не наблюдал. Если только говорить про эпатаж как про попытку привнесения чего-то нового. Даже, возможно, не эпатаж, а определенная жесткость по отношению к зрителю. Зритель очень ленивый, неохотно идет навстречу, не хочет, чтобы ему лезли в душу. Он все хочет сделать развлекательным. И самое дикое, что так и происходит. Это такой глобальный адский entertainment, который навис над человечеством. Ты начинаешь говорить со зрителем серьезно, а он воспринимает это как прикол. И ты тогда понимаешь, что надо говорить с ним цинично. И тогда люди начинают напрягаться. И эпатаж - попытка их иногда встряхнуть. Как экзальтированная женщина, которой плохо, и нужно ей дать стакан воды. А потом этим же стаканом воды - по башке, чтобы она хотя бы на мгновенье пришла в себя, и чтобы ты в эту долю секунды успел сказать ей что-то важное. 

Шнуров в Маринке появился из-за этого?

Я честно написал Гергиеву письмо, его не было в Питере. Я описал, какой Сергей Владимирович хороший человек. Рассказал, что Лужков запрещает группу «Ленинград» примерно так же, как Папа Римский запрещал въезд в город Бенвенуто Челлини. У них столько общего. Я практически поделил страницу на две колонки: Бенвенуто Челлини и Сергей Шнуров - плюсы и минусы того и другого. И Гергиев согласился. В театре многие в штыки восприняли это. Женщины, пианистки, концертмейстеры: «Сергей Шнуров, человек, который знает столько скабрезных слов, этот кошмар, это животное на сцене Мариинского театра». И потом уже через два дня: «Ой, Сереженька, может, вам кофейку?». Я понял, что Шнуров города берет.

Шнур сыграл в Мариинском театре роль Бенвенуто Челлини


Вы сейчас в оперу ходите?

Да, хожу, когда появляется что-нибудь новое. Но, конечно, приятнее ходить в оперу где-нибудь в Берлине или в Париже.

Почему не в России? Там оперу лучше дают?

Нет железного занавеса, любой может поехать и посмотреть европейскую оперу. Но даже скопировать толком ее никто не может. Что-то у русских людей с моторикой, видимо. Может проблема в вечном подражании старшим. Мы пытаемся подражать в кино - получается нелепо. В музыке, клипмейкерстве, литературе. Нас радуют вещи, которые вбрасывают в страны третьего мира. У нас даже телефоны продаются тех же серий, что выпускаются для стран третьего мира. Еще мы стараемся подражать с неимоверным опозданием. Я тоже думал раньше, что нам надо, как и Европе, пройти эволюцию - театральную, киношную. Но сейчас… Нас ведь разморозили через 100 лет, и мы стали всех догонять. А я думаю, что догонять не стоит. Будет то же расстояние, просто мы будем бегать по кругу. Надо либо остановиться, либо бежать в обратную сторону и напугать всех. Кроме того, то, что в Европе называется жанром, у нас называется национальной идеей.

В каком смысле?

Там существует миллион всяких жанров, которыми занимаются люди. И идей этих миллиард, каждый человек занимается чем-то своим. Мы же можем делать что-то одно. Это самая большая проблема. У нас не отрасли, а национальные идеи. Есть искусство, есть промышленность - в мире могут заниматься этим одновременно. А у нас: заводы закрыли, там теперь галереи, выгребли станки, заменили картинами. 

Можно ли сказать, что Маринка использует вас, чтобы обновить оперу как таковую?

Кто-то так придумал, что это вообще входит в профессию режиссера - привносить что-то новое. Ну да, действительно, наверно, театр и маэстро Гергиев находились в поиске свежей крови, и я подвернулся. Сейчас на какое-то время наши отношения прекратятся, потому что у меня есть много проектов в других местах. Я выпустил за три года пять спектаклей в Мариинском театре, это пугающая частота. И если продолжать в том же темпе, то могут плохо подумать и обо мне, и о Мариинском театре, и о наших отношениях.

Почему?

С помощью одной ноты песню не споешь, и я хочу как-то развиваться, и это пока происходит. Я знаю, чем я хотел ограничиться. Поставить спектакль в Мариинском театре - это был практически предел моих мечтаний. Но я моментально перестроился. Как в системе спутниковой навигации GPRS: поверните через 100 метров направо, и вдруг ты поворачиваешь в другую сторону. И она говорит такую фразу: “Recalculating”. Она пересчитывает новый маршрут. И я тоже дал не тот поворот, и пришлось перекалькулировать путь. Сейчас буду работать и в драматическом театре, и кинематографические потуги есть. Если пойму, что мне нечего сказать, то поступлю как Курт Кобейн, только более мягко - суицид в профессиональном плане. Мне самому интересно, когда я издохну, и не смогу продуцировать ничего нового. Надеюсь, все это нескоро произойдет.



Русский Newsweek
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе