Дракон, проглотивший чудо

Сорок лет назад советское телевидение предложило аудитории осуществленную Марком Захаровым экранизацию пьесы Евгения Шварца «Обыкновенное чудо».

Десятилетие спустя во всесоюзный прокат вышла адаптация другой пьесы Шварца, «Убить дракона», которую также поставил Марк Анатольевич по сценарию, написанному совместно с Григорием Гориным. Пересмотреть эти работы сегодня — ​дело настолько же увлекательное, насколько поучительное. Первая появилась на пике так называемого брежневского застоя, вторая — ​во времена торжества горбачевской перестройки.

В обоих случаях сюжет строится на мотиве двойственности человеческой природы. В «Обыкновенном чуде» сказка с лирикой камуфлируют едва ли не фрейдистскую постановку вопроса: физиологическое влечение, корректно обозначаемое «поцелуем», по определению пробуждает в человеке некое первичное, да попросту звериное начало. И эта неуправляемая сознанием воля к доминированию, возможно, даже обесценит так называемые «добрые чувства», которыми любовь со времен знаменитого апостольского послания к Коринфянам по умолчанию маркируется. Финальный момент, когда Охотник (Всеволод Ларионов) с Волшебником (Олег Янковский) не без азарта наблюдают за тесными объятиями Медведя (Александр Абдулов) и Принцессы (Евгения Симонова), как раз тестирует любовников, а шире — ​человека как такового, на способность противостоять воле к власти над телом и душою ближнего.


«Обыкновенное чудо»


Широко известна, многократно высмеяна скандальная реплика из одного перестроечного телевизионного шоу, дескать, «в СССР секса нет». Но в СССР мало того что был секс, в СССР осуществлялась изощренная рефлексия по этому поводу. Чтобы осознать сей факт, требуются, впрочем, элементарная внимательность с доброй волей. Например, считать смысл «Обыкновенного чуда» во всей его пугающей глубине удастся, если обратишь внимание на весьма неожиданную реплику Принцессы перед тем самым решающим поцелуем: «Подожди, не обижай меня…» И это — ​когда все объяснения даны, недоразумения разрешены, а отношения наладились. К чему такая лексика? Разве до сей поры парень не являл собой образец галантности? Впрочем, именно в этот момент Захаров грамотно отправляет влюбленных из окультуренного жилища — ​в темный смутный лес бессознательного. До этого речь, казалось, шла о том, что, превратившись обратно в медведя, партнер утратит шанс на продолжение любовных отношений. Но мольба Принцессы прочищает вдумчивым зрителям мозги: девушка боится не разрыва отношений, а их качественного изменения! Оказывается, история, рассказанная Захаровым, вовсе не для младшего школьного возраста. Взвинченная до гротеска атмосфера фильма — ​производная от того знания, которым владеют и которое припрятывают подальше от самих себя: в человеке живет зверь.


«Обыкновенное чудо»


Забавно, но трепетная Принцесса в исполнении Евгении Симоновой за минуту до поцелуя так признается в своих тайных предпочтениях: «Сто книг о медведях! Я читала только о медведях!» Близкий к парадоксально мыслившим обэриутам Шварц смешно шифрует здесь предрасположенность к «звериному» даже у невинной девушки. Очевидным двойником Медведя выступает другой претендент на руку и сердце Принцессы, Министр-администратор (Андрей Миронов). Этот жесткий тип излагает жизненную программу уже без иносказаний: песенка про красавицу-бабочку, смятую и уничтоженную витальным воробышком, лишний раз указывает на то, что люди вообще-то склонны «обижать». Таков же и отец Принцессы — ​Король (Евгений Леонов) — ​на словах «отшельник, подвижник и святой», на деле интриган, циник, коварен, капризен, злопамятен. Нечеловеческое обаяние, которым маскируют наши любимые артисты своих зверей, с каждой минутой экранного времени усугубляет благодушие не критично настроенного зрителя. Мы ведемся, посмеиваемся: балагуры, комедианты, провокаторы и только. А ведь нет, на самом-то деле существа с возобладавшим животным началом. Всеобщее внимание сфокусировано на Медведе единственно потому, что его грехопадение только ожидается. Кое-кем даже и предвкушается. Настолько, видимо, были уверены во всемогуществе Волшебника.


«Обыкновенное чудо»


Любопытна ключевая и для «Чуда», и для «Дракона» связка Янковский — ​Абдулов. Показательно, что в титрах Волшебник обозначен как «Хозяин». Конечно, это аналог Творца. Признание «Я на свою беду бессмертен!» не оставляет на сей счет никаких сомнений. Он регулярно изобретает интересные жизненные перипетии, рассчитывая, впрочем, на проявление свободной воли. Превращенный в человека лесной зверь проходит испытание соблазном, поддавшись которому якобы обречен упроститься до прежнего дикого состояния. Такова, между прочим, точка зрения всякого морально-нравственного контролера. Интересна полемика Медведя с Охотником: персонаж Абдулова, точно убаюкивая и заранее оправдывая себя, уподобляет животное ребенку, а персонаж Ларионова выступает как записной моралист, полагающий, что инстинкты в цивилизованном обществе неприемлемы и что их необходимо безжалостно подавлять. Абдулов убедительно дает сосредоточенность своего персонажа, который, кажется, озабочен единственно тем, чтобы зверь не вырвался наружу еще до поцелуя. Янковский не менее убедительно играет демиурга, который, в силу своего всемогущества, в грош не ставит чудеса «необыкновенные», то есть те, которыми изобилуют тексты религиозные и мифопоэтические. Волшебник с некоторых пор ценит единственно свободу выбора, и психологическая работа Медведя, удержавшего своего внутреннего зверя от выхода на поверхность во имя спокойствия и душевного равновесия доверившейся девушки, оказывается ему лучшим подарком. В сущности, перед нами манифест советской духовности, которая на деле совпадает с традиционными религиями за вычетом чудес «необыкновенных».

Особенно важно отметить, что сам Хозяин, он же Волшебник, не может сдержать внутреннюю дурь, регулярно создавая проблемы любимой жене (Ирина Купченко). «А ты все тот же безумный бородач!» — ​недвусмысленно характеризует его подуставшая женщина. «Влюбляться полезно!» — ​это кредо исчерпывающе характеризует всемогущее надмирное существо, которое после ухода из жизни нынешней спутницы обзаведется новой и новым гнездом, обратившись к очередным интеллектуальным забавам. Творец оказывается здесь нравственно ниже человека, и, если вам на уровне идеологии сюжета нравится «Обыкновенное чудо», вы должны отдавать себе отчет в том, что автоматически солидаризируетесь с утопическим советским проектом. Можно, впрочем, отдельно восхищаться работой постановочной команды, и тогда никаких оговорок делать не придется.


«Обыкновенное чудо»


Для начала следует отметить тщательность работы: ни единого изобразительного, монтажного или артистического сбоя. Все-таки на телевизионные проекты денег отпускалось существенно меньше, чем на проекты для большого экрана, Захарову поэтому приходилось ограничиваться исключительно павильоном. Единственная натура в фильме — ​голая земля, бесплодный песок, видимо, сродни той библейской пустоте, которую Бог украсил садами и зверьми, подселив к ним впоследствии человека. Однако благодаря выверенному режиссерскому сценарию Захарова и неподражаемой изобретательности оператора Николая Немоляева, трудившегося в содружестве с декоратором и одновременно художником по костюмам Людмилой Кусаковой, достигнуто уникальное художественное качество. Ни малейшего ощущения, что смотрим телеспектакль: картонный характер декораций благодаря точному выбору ракурсов, ритмически безупречному их перебору и ювелирному монтажу преодолевается. Захаров делает картину, в которую — ​свидетельствую — ​даже в режиме далеко не первого и вдобавок предельно въедливого просмотра влюбляешься, будто в нечто вчера родившееся и безупречно свежее. Волшебный сад, выращенный подручными средствами и не перестающий благоухать по сию пору.

Снова, хочешь не хочешь, актуализируется ключевая советская категория «творческого труда». Актеры играют, точно живут, но за всем этим разухабистым лицедейством видна работа. Причем сделано это не «абы как», а с любовью — ​к замыслу, материалу, будущему конечному продукту. Как это, между прочим, и предписано картине о всепобеждающей силе любви.

Захаров, как мало кто, умеет организовать внутреннее развитие персонажа. Он хорошо продумывает этапы роста, дозированно и внятно добавляя героям красок, благодаря чему образ в каждую минуту экранного времени интригует еще нереализованным психическим объемом. Приступая к просмотру созданной совместно с немцами картины «Убить дракона», снова надеешься увидеть фирменное внутреннее движение от Захарова, однако сталкиваешься с утратой каких бы то ни было персональных характеристик. Через десять лет после «Обыкновенного чуда» категория внутреннего роста стала никому не нужна, хотя разговоры со всех сторон пошли исключительно о судьбе «личности».


«Убить дракона»


Когда Ланцелот (Александр Абдулов) требует от жителей некоего закосневшего в архаике городка персональной работы в терминах «драконологии», не понимаешь, смеяться тебе или сочувствовать: «Убить дракона в себе!», «Думать! Трудно, непривычно, но можно. Нужно только начать». Последнее словечко так и хочется переиначить на горбачевский манер, с ударением на первом слоге. Поразительно, но и пресловутый «секс», которого в СССР будто бы не было и который парадоксальным образом являлся скрепой для структуры «Чуда», едва все стало можно, куда-то выветрился. Исполнившей роль Эльзы Александре Захаровой здесь предписана обнаженка, однако ей не суждено стать ни женой, ни даже любовницей кого бы то ни было: Дракона (Олег Янковский) изрубили, Бургомистра (Евгений Леонов) сместили, а от возгордившегося Ланцелота девушка шарахнулась сама. В обеих сказках Шварца действие основывается на базовом сюжете мироздания — ​брачной игре. В первом фильме влюбленные, сдержав в себе звериное начало, соединяются, а во втором это попросту игнорируется во имя краснобайства. «Думать» внезапно становится важнее, чем «жениться». В психологическом романе — ​наверное, так оно и есть. В жизни — ​хорошо бы, пораздумав, жениться.


«Убить дракона»


Между тем призыв «думать» однозначно сигнализирует о перемене той референтной группы, на которую создатели фильма ориентируются. Теперь это — ​«гроссмейстеры мысли», «заслуженные мастера умозаключений», а если по существу, творческая интеллигенция, чьи виртуозные камлания камуфлируют реальную политическую практику неких до поры теневых групп. Резонерство Ланцелота однозначно квалифицируется как набор претензий к «народу», к числу жизненных приоритетов которого никогда, ни при каких режимах «задумчивость» не относилась и относиться не будет. Да попросту у каждой социальной страты своя специализация.

«Я начал завидовать рабам. Они все знают заранее. У них твердые убеждения. Наверное, потому, что у них нет выбора. А рыцарь… Рыцарь всегда на распутье дорог», — ​открывающий картину монолог Ланцелота хоронит ленту потому, что решительно разводит главного героя с тою самой «толпой», которая, между прочим, как раз и составляет киноаудиторию. Медведь был одной с нами крови, одной природы и даже одной породы. Принцесса тоже была девчонкой из соседнего двора. А Ланцелот намеревается работать не над собой, а над нами грешными: «Вы не скажете, кого можно спасти в этом городе?» Спаситель, да не тот. В финале, когда противопоставивший себя всем и каждому Ланцелот встречается в заснеженном поле со своей Тенью, то есть Драконом, искренне теряешься в оценках: Дракон выглядит даже благообразнее, может, пускай он будет теперь Персоной?! Жаль, нет в этом сюжете Волшебника, который бы их перепрограммировал и вытеснил в какие-нибудь параллельные миры.

Автор
Николай ИРИН
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе