Оля и Настя

Писатель Дмитрий Ольшанский — о вечном конфликте между памятниками архитектуры.

Дмитрий Ольшанский. Фото из личного архива

Во Пскове, на берегу реки Великой, стоят две часовни.

Одна, Ольгинская, - свежепостроенная, 2000 года, - возвышается над водой, как будто бы уперев руки в боки. Крепкая, крупная, идеальная директорша и хозяйка, она требовательно глядит на город, а на груди у нее, как брошь на жакете, табличка: возведена, мол, при участии Министерства Культуры РФ, администрации Псковской области, ЗАО такие-то мастерские, - и сразу видно, что все местное начальство ее побаивается и ценит, еще бы, поди поспорь с такой важной дамой, побьет - и не посмотрит, что ты вице-мэр по инвестированию в строительство апартаментов премиум-класса.

А другую, Анастасиевскую, сто один год назад создал Щусев и расписал Рерих. Худенькая, с тонкой шеей, она словно бы зябнет на ветру у реки, убежав на минуту из дома, где жарко, где все огни зажжены и вот-вот начнется бал в русском стиле, на котором барышни представляют кто Ярославну, вышедшую замуж во Францию, а кто – Ярославну, которая плачет. И кстати, у нее тоже есть табличка - она, подойдя к берегу, комкает ее в руках, как любовную записку: «в лето от сотворения мира 7419 и от Рождества Христова 1911, в царствование благочестивейшего государя императора Николая Александровича сооружена быть сия святая часовня во имя святой великомученицы Анастасии на средства управления внутренних водных путей и шоссейных дорог».

Но часовни не разговаривают друг с другом. И вовсе не потому, что не могут, - кто сказал, что часовни должны молчать, - нет, просто каждая из них говорит о своем, и не слышит другую.

- Это не верующих оскорбили, - говорит Оля, - нет, это мне плюнули в душу! Они думают, я для чего здесь стою? Для того, чтоб они могли орать и прыгать, упражняться в своем кощунстве за мой счет? Ну уж нет. Я здесь стою, утверждая собой красоту и непреходящее значение нравственных ориентиров. Важность духовных основ и моральных векторов традиционной культуры, слышь ты, чепушило. Нравственных основ и духовных векторов. Ты че, зону давно не топтал? Ну, щас ты у меня туда и поедешь.

- Ах, Серж, - говорит Настя, - неужто вы думаете, что способны обидеть меня, говоря, что я – падшая женщина? Да я была бы счастлива медленно падать и падать, но так, чтобы в падении я могла бы – почти случайно – задеть вас рукавом, нежно коснуться вашей щеки - и тут же пропасть окончательно, оставив вас, праведника, оплакивать меня, блудницу и грешницу. Ну скажите мне, Серж, вы же будете за меня молиться? Обещайте мне, что как-нибудь темным вечером, среди безнадежной зимы, вы зайдете поставить свечу за упокой моей бедной души в самый дальний, самый запущенный храм, где дьячок всегда пьян и бабы жалуются перед образами. И не спорьте с падшей женщиной!

- Ты сначала денег нормально заработай, семью на ноги поставь, а потом протестуй, - говорит Оля. – Я же знаю, чем ты там в офисе занимаешься - в игры играешь, вконтакте сидишь, девушкам похабщину пишешь, а как на митинг идти, так ты первый против жуликов и воров. А ты когда последний раз женщине дарил цветы? А ты когда-нибудь думал, что можешь стать отцом, нести ответственность за других? Ты вообще отвечаешь за свои слова? И не надо мне тут про свободу высказывания, дятел. Вот накопишь на апартаменты премиум-класса – тогда и высказывай.

- Ах, Серж, - говорит Настя, - мне так нравится, что вы теперь революционер. Ну рассказывайте же мне скорее, я требую от вас подробностей! Вы что, правда ходите на завод – и раздаете рабочим листовки? Мне кажется, у рабочих должны быть такие большие, теплые руки. Мне кажется, если бы я увидела – близко-близко – какого-нибудь рабочего, я бы подбежала к нему и начала целовать ему руки. А вы не пробовали? Бросьте ваши скучные листовки! Я, конечно, не Маркс, но я уверена, что лучший способ вести агитацию – поцелуи. Хотите, я вас сейчас сагитирую?

- Самое главное, - говорит Оля, - это чтобы мужчина был уверен в себе. Я, когда он первый раз сюда пришел, даже и не знала, что он вице-мэр. Ну так, вижу, ходит вдоль берега серьезный мужик – секретарша, охранник с ним рядом, замы вокруг суетятся, телик приехал. Будем, говорит он на камеру, здесь гостиницу строить, а еще торгово-развлекательный комплекс и апартаменты. Но когда он заметил меня – сразу бросил и интервью давать, и командовать. Как он властно, глубоко на меня посмотрел! Как он перекрестился! Как низко он мне поклонился! Тут-то я и поняла – есть у него нравственные ориентиры. Тут-то я и поняла: этот – мой.

- Ах, Серж, - шепчет Настя, - ну что же вы наделали, зачем же вы застрелились. Помните, вы мне сказали, что так безоглядно, так бесконечно вы меня любите, что обязательно возьмете в плен самого императора Вильгельма и приведете его на цепи, как циркового медведя, во Псков, сюда, на реку, к моим ногам. А я смеялась – и не смогла обещать вам, что буду вас ждать. Но только я наврала. И с того самого вечера – перед балом, когда я взяла у папы газету, а там про вас, и я выбежала из дому, потому что не могла больше видеть все эти лица, не могла видеть всех, кто не вы, - с того самого вечера я стою у реки и вас жду. И мне не нужно, чтоб вы вели сюда кайзера, мне не нужно, чтоб у вас были духовные векторы и нравственные – как теперь выражаются эти, из строительного бизнеса, - ориентиры. Мне нужно только коснуться вас рукавом, нежно – я же падшая женщина и мне можно, - задеть агитацией вашу щеку. И только за этим я стою здесь уже сто один год и вас жду. И я точно знаю, что вы придете.

Но вместо него к берегу толпами приходят свадьбы, галдят и фоткаются у Ольгинской часовни – жены тащат цветы, как лопаты и ведра, мужья готовятся стать отцами и нести ответственность за свои слова, и все крестятся, и низко кланяются, и властно, глубоко смотрят, а чуть подальше паркуются автомобили с надписью поверх номера: «братва жениха». А еще дальше Анастасиевская часовня – одна, всегда запертая, окруженная строительным забором, среди крапивы и пустых пивных банок.

Так всегда и бывает: одна Ярославна выходит замуж во Францию, а другая – стоит и плачет.

Она стоит уже сто один год - но возможно, однажды наступит лето от сотворения мира семь тысяч такое-то, когда Божьей ли милостью, или по указанию управления водных путей и шоссейных дорог, но она сможет вернуться в дом, где все огни зажжены, и где вот-вот начнется бал в русском стиле.

Сможет еще раз коснуться и сагитировать того, кто ее любит так безоглядно.

Дмитрий Ольшанский

Известия

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе