Где мы свернули не туда?
3 июня 2021 ● THE ART NEWSPAPER RUSSIA
Главная подмена случилась в том, что нам навязана концепция нехватки времени, поэтому и художники и зрители вовлечены в бешеную гонку, считает независимый арт-критик Владимир Дудченко
Константин Звездочетов. «А где же был слон». 2019.
Фото: Галерея XL
Независимый арт-критик Владимир Дудченко
В фильме «Сказка о потерянном времени» (1964) по сказке Евгения Шварца протагонисты старятся пропорционально собственному безделью. Это представление авторов о том, что есть цель и есть куда двигаться (и о вредности движения не туда), видится вполне позднемодернистским, оттепельным, соответствующим эпохе.
В наши дни только что праздновалось 60 лет пилотируемого полета в космос (1961). Это событие, и еще высадка человека на Луне — пик модернистского проекта, совпавшего с общемировым десятилетием социальных изменений, новой музыки и представлений о достижении лучшего будущего. Куда исчезла эта волнующая новизна? Где мы свернули не туда?
Сейчас люди эффективно сидят по своим углам, уткнувшись в смартфоны, и в некотором смысле разницы между коммунизмом в его дряхлеющем варианте социального государства и самым отъявленным неолиберализмом нет. В лапидарной манере Игги Поп зафиксировал подобную ситуацию еще в тексте перепетой им в 1993-м песни Чака Берри Louie Louie — от оригинала 1957-го он взял только рефрен.
«And now… the news…
The Communist world is fallin’ apart,
The capitalists are just breakin’ hearts,
Money is the reason to be,
It makes me just wanna sing Loiue Loiue!
«И вот... свежие новости…
Коммунистический мир рассыпался в прах,
Капиталисты разбивают сердца,
Деньги стали смыслом жизни,
И мне остается просто запеть: „Луи, Луи!“»
Мы вдруг оказались в ситуации андерсеновской героини, которая совершила невыгодную сделку, отвергнув розу и соловья, но согласившись целовать свинопаса за безделушки. Ощущение поддельного будущего, которое досталось взамен настоящего, — это травма, призрак альтернативных возможностей, где-то упущенных. Эта травма описывается через понятие хонтологии, парадоксального атемпорального несуществования.
Некоторое представление о предмете дает, например, Павел Отдельнов, живописующий в своих картинах и инсталляциях былую мощь и нынешние романтические руины Дзержинска. Или можно сослаться на свежую выставку Таисии Коротковой в Новой Третьяковке, которая описывает современную ситуацию как постапокалиптическую: наукоемкие архитектурные руины уже поросли дурманом и стали объектом поклонения в новом постпостиндустриальном обществе.
С осени прошлого года критик Ирина Кулик читает в Мультимедиа Арт Музее цикл лекций о хонтологии, где именно в ключе альтернативных возможностей замешивает очень разных авторов из разных культур и эпох во множестве срезов (Короткова и Отдельнов там важные референтные имена, конечно). Лекции эти — не меланхолический набор вздохов о ненаступившем будущем, это именно прочтение тех или иных явлений в искусстве с точки зрения их отношения к будущему — реальному или альтернативному.
Одним из теоретиков, на которых опирается Ирина Кулик, является британский культуролог и музыкальный критик Марк Фишер. С его точки зрения, подмена и контрреволюция произошли как раз где-то в конце 1960-х. В эссе «Кислотный коммунизм» он говорит о том, как широкой публике были навязаны опошленные и коммерциализированные представления об эпохе полетов в космос, новой музыки, студенческих бунтов и сексуальной революции. Этим молохом, перерабатывающим все новое и глубокое в бренды на футболках, является капитализм как обезличенная машина по производству людского несчастья, в основном в неолиберальном изводе. Главная подмена случилась в том, что нам навязана концепция нехватки времени. «Победа неолиберализма, конечно, была обусловлена инкорпорацией концепта свободы. Неолиберальная свобода, очевидно, это не свобода от работы, а свобода через работу», — пишет Марк Фишер.
Ирония жизни в том, что лично у меня раз за разом не получается прийти на лекцию Ирины Кулик. Они начинаются в 19 часов; для этого мне нужно выйти из дома в 18, а это еще слишком рано, рабочий день в разгаре!
Времени не хватает настолько, что люди начинают чувствовать вину за каждый проведенный непродуктивно час. Участники любых производственных процессов (в частности, художественных) атомизируются, у них просто не остается сил и времени на общение без какой-то определенной цели.
Если отойти на шаг в сторону и задать самому себе вопрос о правильности выбранного пути, слишком велик шанс услышать ответ в духе «делаю, что могу» или «я ничего не могу изменить».
Давайте сделаем глубокий вдох и начнем сначала. Деньги — это эквивалент энергии. Например, можно купить еду и путем химической реакции с выделением тепла продлить свою жизнь. Или можно с аналогичной целью заплатить за электричество и тепло. Любая энергия — это агент, а не цель. Целью она может стать лишь в постмодернистском духе или в рамках уорхоловского поп-арта. Если вырабатывание энергии лишает тебя возможности ее тратить на то, что ты любишь, это плохой сигнал.
Новая цифровая эра, как ни странно, не предлагает ответов — только бесконечные подсказки, как еще увеличить свою производительность в производстве и потреблении. Ну и отчасти подмену реального капитала символическим (или в некоторых ситуациях знак равенства между ними).
Рост эффективности ведет к производству огромного объема продукции и надуванию потребительского пузыря. Никогда еще в мире не было такого количества искусства. При этом я, оглянувшись вокруг, в наших российских реалиях вижу лишь некоторое число авторов финансово успешных — их немного, и это в лучшем случае нормальный мидл-класс. Причем это глубоко институционализированные личности с несколькими выставками в год, частью международными. Что же говорить про остальных?
Зритель тоже оказывается вовлечен в бешеную гонку. Чтобы все интересное или значимое посмотреть, например, в Москве — а в мировом художественном смысле это город периферийный, не надо иллюзий, — потребуется стать человеком, которому за это доплачивают, потому что иначе откуда взять столько времени.
Я не то чтобы призываю всех участников остановиться, но надо понимать, что у нас всех очень ограниченный запас креативности и восприятия. Если пытаться воспринять слишком много искусства, то можно интеллектуально оглохнуть. И я не думаю, что качество искусства само по себе падает, — но вряд ли растет от того, что художники выгорают и теряют мотивацию.
Характерным в этой связи выглядит проект Константина Звездочетова в XL «Приснится же такое!», посвященный недавно скончавшемуся Свену Гундлаху. Звездочетов и Гундлах были одними из основателей группы «Мухомор», проповедовавшей коллективное веселье. На фоне старших коллег-интеллектуалов из «Коллективных действий» они были примерно как «Веселые проказники» Кена Кизи на фоне поздней бит-культуры Восточного побережья. Именно в логике критики бега в колесе понятен уход Гундлаха из искусства: раз наш коллективный посыл перестает работать в своем изначальном смысле и все трансформируется в воспроизводство успеха, то этим не стоит заниматься как искусством. Группа «Среднерусская возвышенность» стояла на пороге коммерческой востребованности в виде именно музыкального коллектива. Но если это про стадионный чес, стоит ли этим заниматься?
Для сольной истории Звездочетова характерен поиск утопии в том или ином смысле; новейшая выставка не исключение. Это своего рода дискотека в изобразительном языке и антураже 1960-х годов. «Дискотека — последняя утопия». Может, она и не предлагает путей выхода из тупиков, но «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой» (П.-Ж.Беранже).
Фото: Галерея XL
Независимый арт-критик Владимир Дудченко
В фильме «Сказка о потерянном времени» (1964) по сказке Евгения Шварца протагонисты старятся пропорционально собственному безделью. Это представление авторов о том, что есть цель и есть куда двигаться (и о вредности движения не туда), видится вполне позднемодернистским, оттепельным, соответствующим эпохе.
В наши дни только что праздновалось 60 лет пилотируемого полета в космос (1961). Это событие, и еще высадка человека на Луне — пик модернистского проекта, совпавшего с общемировым десятилетием социальных изменений, новой музыки и представлений о достижении лучшего будущего. Куда исчезла эта волнующая новизна? Где мы свернули не туда?
Сейчас люди эффективно сидят по своим углам, уткнувшись в смартфоны, и в некотором смысле разницы между коммунизмом в его дряхлеющем варианте социального государства и самым отъявленным неолиберализмом нет. В лапидарной манере Игги Поп зафиксировал подобную ситуацию еще в тексте перепетой им в 1993-м песни Чака Берри Louie Louie — от оригинала 1957-го он взял только рефрен.
«And now… the news…
The Communist world is fallin’ apart,
The capitalists are just breakin’ hearts,
Money is the reason to be,
It makes me just wanna sing Loiue Loiue!
«И вот... свежие новости…
Коммунистический мир рассыпался в прах,
Капиталисты разбивают сердца,
Деньги стали смыслом жизни,
И мне остается просто запеть: „Луи, Луи!“»
Мы вдруг оказались в ситуации андерсеновской героини, которая совершила невыгодную сделку, отвергнув розу и соловья, но согласившись целовать свинопаса за безделушки. Ощущение поддельного будущего, которое досталось взамен настоящего, — это травма, призрак альтернативных возможностей, где-то упущенных. Эта травма описывается через понятие хонтологии, парадоксального атемпорального несуществования.
Некоторое представление о предмете дает, например, Павел Отдельнов, живописующий в своих картинах и инсталляциях былую мощь и нынешние романтические руины Дзержинска. Или можно сослаться на свежую выставку Таисии Коротковой в Новой Третьяковке, которая описывает современную ситуацию как постапокалиптическую: наукоемкие архитектурные руины уже поросли дурманом и стали объектом поклонения в новом постпостиндустриальном обществе.
С осени прошлого года критик Ирина Кулик читает в Мультимедиа Арт Музее цикл лекций о хонтологии, где именно в ключе альтернативных возможностей замешивает очень разных авторов из разных культур и эпох во множестве срезов (Короткова и Отдельнов там важные референтные имена, конечно). Лекции эти — не меланхолический набор вздохов о ненаступившем будущем, это именно прочтение тех или иных явлений в искусстве с точки зрения их отношения к будущему — реальному или альтернативному.
Одним из теоретиков, на которых опирается Ирина Кулик, является британский культуролог и музыкальный критик Марк Фишер. С его точки зрения, подмена и контрреволюция произошли как раз где-то в конце 1960-х. В эссе «Кислотный коммунизм» он говорит о том, как широкой публике были навязаны опошленные и коммерциализированные представления об эпохе полетов в космос, новой музыки, студенческих бунтов и сексуальной революции. Этим молохом, перерабатывающим все новое и глубокое в бренды на футболках, является капитализм как обезличенная машина по производству людского несчастья, в основном в неолиберальном изводе. Главная подмена случилась в том, что нам навязана концепция нехватки времени. «Победа неолиберализма, конечно, была обусловлена инкорпорацией концепта свободы. Неолиберальная свобода, очевидно, это не свобода от работы, а свобода через работу», — пишет Марк Фишер.
Ирония жизни в том, что лично у меня раз за разом не получается прийти на лекцию Ирины Кулик. Они начинаются в 19 часов; для этого мне нужно выйти из дома в 18, а это еще слишком рано, рабочий день в разгаре!
Времени не хватает настолько, что люди начинают чувствовать вину за каждый проведенный непродуктивно час. Участники любых производственных процессов (в частности, художественных) атомизируются, у них просто не остается сил и времени на общение без какой-то определенной цели.
Если отойти на шаг в сторону и задать самому себе вопрос о правильности выбранного пути, слишком велик шанс услышать ответ в духе «делаю, что могу» или «я ничего не могу изменить».
Давайте сделаем глубокий вдох и начнем сначала. Деньги — это эквивалент энергии. Например, можно купить еду и путем химической реакции с выделением тепла продлить свою жизнь. Или можно с аналогичной целью заплатить за электричество и тепло. Любая энергия — это агент, а не цель. Целью она может стать лишь в постмодернистском духе или в рамках уорхоловского поп-арта. Если вырабатывание энергии лишает тебя возможности ее тратить на то, что ты любишь, это плохой сигнал.
Новая цифровая эра, как ни странно, не предлагает ответов — только бесконечные подсказки, как еще увеличить свою производительность в производстве и потреблении. Ну и отчасти подмену реального капитала символическим (или в некоторых ситуациях знак равенства между ними).
Рост эффективности ведет к производству огромного объема продукции и надуванию потребительского пузыря. Никогда еще в мире не было такого количества искусства. При этом я, оглянувшись вокруг, в наших российских реалиях вижу лишь некоторое число авторов финансово успешных — их немного, и это в лучшем случае нормальный мидл-класс. Причем это глубоко институционализированные личности с несколькими выставками в год, частью международными. Что же говорить про остальных?
Зритель тоже оказывается вовлечен в бешеную гонку. Чтобы все интересное или значимое посмотреть, например, в Москве — а в мировом художественном смысле это город периферийный, не надо иллюзий, — потребуется стать человеком, которому за это доплачивают, потому что иначе откуда взять столько времени.
Я не то чтобы призываю всех участников остановиться, но надо понимать, что у нас всех очень ограниченный запас креативности и восприятия. Если пытаться воспринять слишком много искусства, то можно интеллектуально оглохнуть. И я не думаю, что качество искусства само по себе падает, — но вряд ли растет от того, что художники выгорают и теряют мотивацию.
Характерным в этой связи выглядит проект Константина Звездочетова в XL «Приснится же такое!», посвященный недавно скончавшемуся Свену Гундлаху. Звездочетов и Гундлах были одними из основателей группы «Мухомор», проповедовавшей коллективное веселье. На фоне старших коллег-интеллектуалов из «Коллективных действий» они были примерно как «Веселые проказники» Кена Кизи на фоне поздней бит-культуры Восточного побережья. Именно в логике критики бега в колесе понятен уход Гундлаха из искусства: раз наш коллективный посыл перестает работать в своем изначальном смысле и все трансформируется в воспроизводство успеха, то этим не стоит заниматься как искусством. Группа «Среднерусская возвышенность» стояла на пороге коммерческой востребованности в виде именно музыкального коллектива. Но если это про стадионный чес, стоит ли этим заниматься?
Для сольной истории Звездочетова характерен поиск утопии в том или ином смысле; новейшая выставка не исключение. Это своего рода дискотека в изобразительном языке и антураже 1960-х годов. «Дискотека — последняя утопия». Может, она и не предлагает путей выхода из тупиков, но «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой» (П.-Ж.Беранже).