Михаил Шемякин поведал о былом в книге «Моя жизнь: до изгнания»
23 марта 2024 ● THE ART NEWSPAPER RUSSIA
В автобиографическом труде именитый художник вспоминает свое германское детство и ленинградскую юность, отнюдь не безмятежную.
Перед читателем первая часть мемуаров Михаила Шемякина, повествование о его советском периоде жизни.
Фото: АСТ
Пройденный им путь «до изгнания» Шемякин не только описал словами, но сам же и проиллюстрировал
Юный Михаил Шемякин мечтал нарисовать «Падаль» Шарля Бодлера, «Колокола» Эдгара По, «Житейские воззрения кота Мурра» Эрнста Теодора Амадея Гофмана, «Нос» Николая Гоголя и многие другие литературные произведения. Само первоначальное свое увлечение рисованием он связывает с книгой, вернее, с советской экранизацией «Острова сокровищ». Стоит ли удивляться тому, что в конце концов он решил проиллюстрировать и собственный текст — фантасмагорической графикой в фирменном стиле?
Перед читателем первая часть мемуаров Михаила Шемякина, повествование о его советском периоде жизни — от рождения в московском роддоме имени Грауэрмана в 1943 году до высылки-эмиграции во Францию в 1971-м. На страницах книги сразу оказываешься в биполярном мире. Главные персоны детства автора — отец, герой Гражданской и Великой Отечественной войн, и мать, актриса. Их любовь, брак и противостояние составляют психоаналитический гордиев узел в душе будущего маэстро.
Михаил Шемякин. «Моя жизнь: до изгнания». М.: АСТ; Редакция Е. Шубиной, 2024. 714 с., ил. автора
Два других полюса притяжения, которые возникли с ранних лет у Шемякина, — две культуры, немецкая и русская, поскольку первые годы жизни Михаил провел в Германии, где служил его отец. Из мира причудливой романтики, домиков с черепичными крышами и развалин рыцарских замков маленький художник попал в холодный и загадочный мир Ленинграда, перспективы которого были строго вычерчены императором Петром I. Для Шемякина олицетворениями двух культур стали Гофман и Достоевский, а перекрестком встречи литераторов — сновидческая, быть может, отчасти галлюцинаторная практика («Я бреду по одной из улиц Ленинграда с целью познакомиться с вдовой Рембрандта, живущей в коммунальной квартире»).
Наконец, в книге выразительно показан патологический дуализм советского общества 1960-х, в котором сожительствовали два мира: мир разочарованных пролетариев, официальной интеллигенции, неусыпных чекистов и чиновников в «пирожке на башке» — и мир иных людей.
Иных по внешнему виду, по взглядам, по образу жизни, по мышлению и духу. Шемякин сразу же присоединился ко вторым.
Он подробно описывает этапы своего «крестного пути» инакомыслящего, повествуя об изгнании из художественной школы, о насильственном психиатрическом лечении, о христианском странничестве и отшельничестве, о работе такелажником в Эрмитаже, о попытках художественной практики в андерграунде. Своеобразным символом окружавшей автора эпохи представляются хранившиеся в запасниках Государственного Эрмитажа портреты императоров, императриц, сановников, изуродованные революционными массами.
Михаил Шемякин проиллюстрировал свою книгу, изобразив среди персонажей и самого себя.
Фото: АСТ
В этой книге Шемякин уделил не так много внимания своему художественному методу, идеям и практике. Кое-что написано о предпосылках и влияниях. Скорее всего, случай с крысами, сожравшими военный паек семейства, но оставившими маленькому Мише сладости, стал прологом шемякинских «Щелкунчиков».
Вероятно, творчество пациента психиатрических клиник Винсента ван Гога стало определяющим для жертвы советской принудительной психиатрии («Временной поток будущего окутал мое сознание, а временной поток прошлого, несущий опыт долгих поисков, откровений и находок Великого Мастера, пронзил и озарил мое внутреннее существо»).
Михаил Шемякин не склонен был уповать на свой талант и не ощущал уверенности в его силе. Именно эта неуверенность и порожденное ею беспокойство, помноженные на неустанный труд, способствовали творческим достижениям. «Я пришел к удачным и важным разгадкам и решениям в области техники живописи — укрупненным фактурам, технике плоскостной поверхности, и пришел к литографии, офорту, гальванике».
Художник вплотную подступил к идее метафизического синтетизма, а мемуарист — ко второй книге воспоминаний
Фото: АСТ
Пройденный им путь «до изгнания» Шемякин не только описал словами, но сам же и проиллюстрировал
Юный Михаил Шемякин мечтал нарисовать «Падаль» Шарля Бодлера, «Колокола» Эдгара По, «Житейские воззрения кота Мурра» Эрнста Теодора Амадея Гофмана, «Нос» Николая Гоголя и многие другие литературные произведения. Само первоначальное свое увлечение рисованием он связывает с книгой, вернее, с советской экранизацией «Острова сокровищ». Стоит ли удивляться тому, что в конце концов он решил проиллюстрировать и собственный текст — фантасмагорической графикой в фирменном стиле?
Перед читателем первая часть мемуаров Михаила Шемякина, повествование о его советском периоде жизни — от рождения в московском роддоме имени Грауэрмана в 1943 году до высылки-эмиграции во Францию в 1971-м. На страницах книги сразу оказываешься в биполярном мире. Главные персоны детства автора — отец, герой Гражданской и Великой Отечественной войн, и мать, актриса. Их любовь, брак и противостояние составляют психоаналитический гордиев узел в душе будущего маэстро.
Михаил Шемякин. «Моя жизнь: до изгнания». М.: АСТ; Редакция Е. Шубиной, 2024. 714 с., ил. автора
Два других полюса притяжения, которые возникли с ранних лет у Шемякина, — две культуры, немецкая и русская, поскольку первые годы жизни Михаил провел в Германии, где служил его отец. Из мира причудливой романтики, домиков с черепичными крышами и развалин рыцарских замков маленький художник попал в холодный и загадочный мир Ленинграда, перспективы которого были строго вычерчены императором Петром I. Для Шемякина олицетворениями двух культур стали Гофман и Достоевский, а перекрестком встречи литераторов — сновидческая, быть может, отчасти галлюцинаторная практика («Я бреду по одной из улиц Ленинграда с целью познакомиться с вдовой Рембрандта, живущей в коммунальной квартире»).
Наконец, в книге выразительно показан патологический дуализм советского общества 1960-х, в котором сожительствовали два мира: мир разочарованных пролетариев, официальной интеллигенции, неусыпных чекистов и чиновников в «пирожке на башке» — и мир иных людей.
Иных по внешнему виду, по взглядам, по образу жизни, по мышлению и духу. Шемякин сразу же присоединился ко вторым.
Он подробно описывает этапы своего «крестного пути» инакомыслящего, повествуя об изгнании из художественной школы, о насильственном психиатрическом лечении, о христианском странничестве и отшельничестве, о работе такелажником в Эрмитаже, о попытках художественной практики в андерграунде. Своеобразным символом окружавшей автора эпохи представляются хранившиеся в запасниках Государственного Эрмитажа портреты императоров, императриц, сановников, изуродованные революционными массами.
Михаил Шемякин проиллюстрировал свою книгу, изобразив среди персонажей и самого себя.
Фото: АСТ
В этой книге Шемякин уделил не так много внимания своему художественному методу, идеям и практике. Кое-что написано о предпосылках и влияниях. Скорее всего, случай с крысами, сожравшими военный паек семейства, но оставившими маленькому Мише сладости, стал прологом шемякинских «Щелкунчиков».
Вероятно, творчество пациента психиатрических клиник Винсента ван Гога стало определяющим для жертвы советской принудительной психиатрии («Временной поток будущего окутал мое сознание, а временной поток прошлого, несущий опыт долгих поисков, откровений и находок Великого Мастера, пронзил и озарил мое внутреннее существо»).
Михаил Шемякин не склонен был уповать на свой талант и не ощущал уверенности в его силе. Именно эта неуверенность и порожденное ею беспокойство, помноженные на неустанный труд, способствовали творческим достижениям. «Я пришел к удачным и важным разгадкам и решениям в области техники живописи — укрупненным фактурам, технике плоскостной поверхности, и пришел к литографии, офорту, гальванике».
Художник вплотную подступил к идее метафизического синтетизма, а мемуарист — ко второй книге воспоминаний