Оно вернется

К арефьевцам более чем к кому-либо применимы слова Райнера Марии Рильке: «Прекрасное – это та часть ужасного, что может вместить наше сознание»

Сами себя они так – арефьевцы – не называли. Придумали другое название: ОНЖ – Орден Нищих Живописцев, или Орден Неприкаянных Живописцев, или Орден Независимых Живописцев. Прилагательное может быть любым. Главное – Орден и Живописцев. Они недаром дружили с замечательным поэтом Роальдом Мандельштамом. Аббревиатура получилась хорошая, режущая. Они, словно нож, вошли в советское замкнутое пространство. Нищие, пьяные, неприкаянные, независимые живописцы, каким-то чудом создавшие в конце 40-х – начале 50-х годов ХХ века в Ленинграде аналог парижской богемы.


В Новом музее в Петербурге состоялась первая масштабная выставка художников арефьевского круга, работавших в Питере с конца 1940-х по конец 1980-х годов. Впервые эти художники, Александр Арефьев, Рихард Васми, Владимир Шагин (отец «митька» Дмитрия Шагина), Шоломон Шварц, Валентин Громов, выставлены так полномасштабно. Один из арефьевцев, Валентин Громов, рисует по сей день. На выставке представлены его современные пейзажи и портреты.


Новый музей собрал 400 работ живописцев из частных и государственных собраний. 200 работ показаны на выставке, 400 – репродуцированы в изданном музеем каталоге выставки. Зрителю остается только удивляться. Во-первых, живописной мощи этих ребят, загнанных в подполье, – не то что лишенных государственной поддержки, а преследуемых государством. Во-вторых, некому эстетическому или скорее социально-эстетическому чуду.


Был поставлен жуткий эксперимент – целая страна наглухо закупорена. Талантливые люди не могли знать ни что делали их ближайшие предшественники, модернисты и авангардисты начала ХХ века, ни что делают их современники в соседних государствах. Но оказалось, всегда остаются какие-то щели, сквозь которые можно увидеть и Пикассо, и немецких экспрессионистов, и парижскую группу «Наби», и русского «Бубнового валета», и немецкого «Синего всадника». Талантливые ребята рванутся сквозь эти щели к своему, незаемному и встанут вровень с предшественниками и современниками. Чем-то это напоминает великую притчу Александра Грина о мальчике, которого до десяти лет держали без солнца в наглухо закупоренной комнате, разрешая гулять только ночью. В десять лет вывели погулять днем. Весь день он был на улице, а когда солнце село, повернулся к экспериментаторам и сказал: «Не бойтесь. Оно вернется!»

ОНЖ


Арефьева, Васми, Громова и Шагина в конце 1940-х годов вышибли из Средней художественной школы (СХШ) при Академии художеств за «формализм». Многие преподаватели им сочувствовали, но в пору развернувшегося наступления государства на все, что не соответствовало канонам ползучего реализма и бытописательства, ничем этим бесшабашным ребятам помочь не могли.


А им сам черт был не брат. Они вышли из военного ленинградского детства, из преисподней. После голода и бомбежек их мало чем можно было испугать. На хлеб и водку заработать могли, а большего им и не надо было. Даже славы не требовалось. Только рисовать, что они сами хотели рисовать и как хотели. СХШ закончил один только Шоломон Шварц – спокойный, соблюдающий правила игры парень. Поступил – надо закончить.


На выставке есть один его автопортрет 1949 года. Работа, сделанная по всем правилам реализма. Со всей безошибочной социальной и психологической точностью. Глядя на этот портрет, вспоминаешь слова Горького, обращенные к Чехову после его «Душечки»: «Что вы делаете? Вы убиваете реализм». На нас смотрит обычный пролетарский подросток с необычными глазами. Потому что это глаза фанатика. Глаза человека, у которого есть цель в жизни, и он этой цели достигнет. Цель большая – не накопить денег и купить виллу в районе Виль-Франш-сюр-Мер, а сказать свое слово в искусстве. Он работал маляром, водопроводчиком, кочегаром и рисовал. Картины раздавал друзьям. Спустя несколько лет мог забрать и передать другим: пусть у них повисят. Они все так жили и работали – «онжи», прозванные позднее по имени их лидера арефьевцами. И были совершенно разными.


Сухой, аскетичный, но на редкость страстный Рихард Васми, в 1953 году нарисовавший живописный манифест группы «Алый трамвай»: сквозь питерскую слякотную сутемь на мост въезжает яркий алый трамвай. Нежный, лиричный Валентин Громов, чьи серии «Зеркала» и «Театр» едва ли не салонны, на редкость изящны и женственны. Его городские пейзажи – зимние и осенние – образец лирической урбанистики. Ироничный и в то же время монументальный Владимир Шагин.


Его сын и сгруппировавшиеся вокруг него «митьки» взяли от этого художника только иронию, насмешку, но у Владимира Шагина был еще один обертон – поворот темы, сближающий его чуть ли не с мирискусниками. Редко когда можно пересказать картину, но «У фонтана» Владимира Шагина пересказу поддается. Осенний парк, огромные деревья, сумерки, вдали – гуляющая пара, на первом плане – девушка, льющая воду из кувшина, только девушка… живая. Никто этого не замечает, а художник видит. Она обречена стоять и зябнуть на севере – итальянская или греческая красавица. Ее сюда занесло волей скульптора, вот она и стоит.


Философичный, трагический Шоломон Шварц, в 1963 году нарисовавший небольшую картину «Голгофа». Худой Христос на кресте между двух разбойников. И тот разбойник, что ближе к нам, – груда мускулов. Он и упрекает Христа. Тот, что подальше, обращается к Христу не с упреком – с вопросом. И только Христос вопит в небо, к Богу-Отцу: «Зачем Ты меня оставил?»


И, конечно, Арефьев с его резкими экспрессионистскими городскими сценками, с его античным циклом: «Битва кентавров», «Прокруст», «Прометей». Александр Арефьев, ненавидящий советский строй и все, что с ним связано, был бы поражен, если бы узнал, что его античный цикл восхитил бы Фридриха Энгельса. Это же Энгельс писал, что самое главное в понимании античности – увидеть в древнем греке ирокеза. Увидеть жестокую архаику этого мира. Именно это изобразил в своем античном цикле Арефьев – жестокую архаику. Голые, словно ободранные тела в предельном, вывернутом напряжении.


К Арефьеву более чем к кому-либо из всей группы применимы слова Райнера Марии Рильке: «Прекрасное – это та часть ужасного, что может вместить наше сознание». Арефьевские «Лежащие», «Хулиган и бабка», «После артобстрела», «Сдающиеся», «Расстрел» резки, плакатны, едва ли не карикатурны и… прекрасны. Это не любование жестокостью, уродством мира, но что-то другое, к чему трудно подобрать слова, как трудно подобрать слова для «Каприччиос» Гойи.


В арефьевских работах очевиднее то, что сближает группу питерских андеграундных художников с возникшей в то же самое время андеграундной группой москвичей – лианозовцами. Если бы можно было собрать выставку лианозовцев и арефьевцев, это стало бы великолепным вкладом в постижение русского изобразительного искусства второй половины ХХ века. Вышибленные за грань официального искусства, лианозовцы и арефьевцы оказались в эпицентре настоящего, актуального искусства. Они смогли создать единственное в своем роде соединение живописной авангардной техники и яростной, честной социальности. Только лианозовцы мрачнее, безысходнее, отчаяннее, метафизичнее. Арефьевцы – вот странное по отношению к ним слово – веселее.

Никита Елисеев


Эксперт


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе